Эксцессы - Эдуард Лимонов

"Опять эта сладкая наполненность, -- наверное, думала она. -- Опять во мне самец. И, значит, я жива. И, следовательно, я опять женщина, и опять молода. Во мне мужчина, и это доказательство".

Так как мы были друг другу совершенно чужие, чувства наши были чистыми и честными. Никакой стеснительности между нами не было, последние остатки неживотности и цивилизованности были уничтожены квайлюдами и травой, и она орала, стонала и рычала, а я с шумом вдыхал воздух, время от времени взглатывая слюну, с похабнейшим шумом, следует сказать. После многочисленных движений и несколько раз сменив позиции, все время чувствуя друг друга, чувствуя любое, мельчайшее движение, мы наконец кончили вместе, хрипя, надуваясь и дергаясь, как две огромные лягушки. Я глубоко вжал ее живот своим пахом в кровать, в последней конвульсии, и там, невидимо, в нее, в глубь ее внутренностей, брызнула моя сперма...

Очнувшись через мгновение, я увидел экран ТВ -- и рожу Рода Стюарта. Рожа мистера Стюарта напоминала оголенный, стоячий хуй, по которому, содрогающемуся, течет вниз сперма. Я захохотал.

"Что?" -- спросила она, высвобождая себя из-под меня, осторожно, нежно и благодарно. "Род Стюарт похож на член", -- сказал я. Она заглянула в ТВ, стоящий в изножье кровати. "Да, ты прав, -- расхохоталась она. -- Стюарт очень сексуален".

"Похабно сексуален, -- добавил я. -- Мужчина и женщина одновременно. Старая блядь с хуем".

Она, хохоча, встала и пошла в ванную комнату. Через несколько минут она вернулась оттуда, завернутая в красное кимоно, с полотенцем, от которого исходил пар.

"Дай мне твой член, -- потребовала она, улыбаясь. Я послушно повернулся и подставил ей член. -- Французская женщина -- это не американская женщина, -сказала драг-дилер нравоучительно. -- Французская женщина с детства приучена к гигиене и к заботе о мужчине. -- Она тщательно протерла мой член горячим полотенцем и унесла полотенце в ванную. -- Ты хочешь есть?" -- спросила она, появившись опять.

"Да, -- согласился я. -- Очень".

"Я закажу по телефону еду. Правда, в это время ночи, -- она посмотрела на часы, -- только китайский ресторан открыт. Ты любишь китайскую еду?"

"До сих пор еще не выработал предпочтений и неприязней, -- сказал я. -Да, я люблю и китайскую еду".

Она заказала два блюда креветок, свинину для меня, еще биф и два морских супа. Как женщина разбитная и практичная, она некоторое время поболтала с принимающим заказы китайцем, чему-то засмеялась, повторила заказ опять и вдруг углубилась в беседу о качествах креветок. Я опять поглядел в ТВ, тот же самый канал, что и в жигулинском "охуенном пентхаузе", представлял миру людей рок-энд-ролла. Эвелин закончила разговор о качествах креветок. "Через десять минут, -- сообщила она довольно и, погладив меня по голому колену, я сидел в кровати по-турецки, спросила: -- Хочешь чего-нибудь?"

"Джойнт", -- попросил я. Она послушно стала делать мне джойнт, время от времени посматривая на меня.

"Это было замечательно, -- сказала она. -- Ты знаешь женщину, Эдуард, ты европейский мужчина. Это было очень-очень хорошо".

"Ты была тоже очень хороша, дорогая, -- сказал я и погладил ее по шапке мелких кудрей. -- Ты все чувствуешь, с тобой приятно это делать". Она смущенно засмеялась.

"Саша сказал, что у тебя вышло несколько книг во Франции... О чем твои книги?" -- спросила она.

"Обо мне. О моей жизни. О моей социальной жизни, и о моей... -- я замялся, -- ...сексуальной жизни".

"Интересно было бы прочесть. У тебя нет с собой твоих книг?"

"Увы, нет. Я уже не вожу с собой по свету свои книги. Я подарю тебе мою американскую книгу, которая только что вышла".

"Правда? -- обрадовалась она. -- Я куплю у тебя..."

"Зачем? Я тебе подарю. Издательство дает мне какое-то количество книг бесплатно. Как автору..."

"Спасибо, -- сказала она. -- Только не забудь. Держи джойнт".

Я закурил. Почти тотчас же раздался гудок интеркома. Она пошла в кухню и что-то там бормотала в интерком. Я глядел в ТВ, время от времени затягиваясь марихуанным дымом. В ТВ опять был Майкл Джексон в розовой курточке. "Бит ит!" -- опять кричал он. На хорошенького Майкла было так сладко смотреть.

Последовал звонок в дверь. Эвелин вышла из кухни со свертком в руке и отворила дверь, впрочем, не снимая массивной цепочки. Эвелин просунула сверток в образовавшуюся щель, и я увидел, что сверток взяла чья-то рука. Другая рука, пальцы были смуглые и длинные, дала другой сверток, поменьше, Эвелин. Оказывается, это не был деливери-китаец. Я решил не размышлять на тему, кто это был, я решил в это дело не входить. Я опять с удовольствием поглядел на тоненькую фигурку Майкла Джексона на экране ТВ. Очевидно, Майкл нравится не только мне. Второй раз за эти сутки показывают Майкла. Я докурил джойнт и полностью растворился в атмосфере хорошо схореографированной балетной драки.

Снова взвыл интерком, но на сей раз, когда несколько минут спустя Эвелин открыла двери широко, в дверях появился китаец с большим грубым пакетом. Эвелин заплатила китайцу, и тот ушел, с удовольствием опустив свой чаевой доллар в заветный задний карман черных штанов.

Эвелин поместила еду на большой поднос и поставила поднос на кровать. Мы начали с супа.

После китайской пищи и нескольких банок пива я ебал ее, а по ТВ показывали старую музыкальную комедию. Черно-белую. Мелькало личико юной Мэрилин Монро, она не была еще даже в главной роли. Я чуть повернул мою женщину на кровати, взяв ее для этого за мягкую жопу обеими руками так, чтобы мне было видно сладкую Мэрилин, и принялся ебать кого-то из них, обильно награждая это существо длинными пенальными движениями члена в нее и из нее, в нее и из нее... Чуть позже, когда началась скучная сцена, все участники которой были мясистые глупые мужчины в шляпах и при галстуках, в двубортных костюмах, я вынул мой член из существа и, приблизив свою физиономию к ее пизде, некоторое время вглядывался в затекшее липкое месиво складок и поверхностей и редких блондинистых волос. Затем я вернулся на мягкий живот существа, опять ввел в нее свой расслабившийся было член и стал ебать ее длинными, заставляющими ее напрягать живот все сильнее, движениями. По степени напряжения живота я чувствовал, что мой драг-дилер находится всего в нескольких минутах, или секундах, или сантиметрах от оргазма. И верно, чуть позже она затряслась подо мной и вонзилась когтями мне в спину...

Я не помню, сколько раз я выебал ее в эту ночь. Много. Мы все время жрали квайлюды, чтобы не позволить искусственному возбуждению выветриться из наших тел и вдруг превратить эту пещеру страстей в обыкновенную бруклинскую квартиру старой полуфранцуженки-полуеврейки. Я не знаю, каким она представляла себе меня. Я имею наглость верить в то, что она не выдумывала меня, а воспринимала меня тем, кем я и был, -- писателем, живущим в любезном ее сердцу Париже, интересным для нее незнакомцем. Мы были, я думаю, одного возраста, но ей не нужен был Лимонов моложе того, который лежал с нею в постели. Ее сексуальный восторг был по поводу меня, она с удовольствием ебалась именно со мной. Я же с помощью марихуаны воображал не ее... кого-то... ну хотя бы на десять лет моложе.

Под утро я уже ебал именно ее, с презрением к ней и пониманием власти своего хуя над ней. Все тайны открылись, и мы -- реальные -- встретились. Я ебал старую полуфранцуженку-полуеврейку, ебал, ясно видя, как она хочет ебаться, до какой степени ей нужна эта широкая, вольная, хамская ебля. ЕБЛЯ.

В антрактах она гордо расхаживала по квартире голая, щеголяя своей натертой моим хуем щелью. Она кружилась, счастливая, перед зеркалом в красной тишотке с надписью "Кокаин", доходившей ей до самой пизды.

"Хочешь такую же?" -- спросила она меня.

"Хочу".

Откуда-то она достала красную тишотку номер два с белой надписью "Кокаин", и я надел тишотку на себя.

Около семи часов утра из щелей между шторами и окном уже просачивалось солнце, мы все еще не спали и танцевали голожопыми близнецами в красных тишотках под музыку неизвестного телевизионного канала, танцевали что-то тихое, почти танго.

"Давай поспим, -- предложила она, вдруг остановившись, -- а в десять встанем и поедем на пляж в Рокавей. Доспим там. Хорошо?"

Мы легли в постель и уснули, обнявшись дружески, как брат и сестра. Засыпая, я ухмыльнулся, представляя себе, с каким ужасом я проснусь... и, наверное, убегу тотчас от старой полуфранцуженки-полуеврейки...

Нет, я не убежал. Зазвенел будильник, который она, оказывается, завела, и она, о чудо, встала. Может быть, тюрьма приучила ее рано вставать, не знаю. Встал и я и, натыкаясь на мебель, начал искать свою одежду.

"Одень тишотку, которую я тебе подарила, -- сказала она и сунула мне в руки зеркальце со множеством линий кокаина на нем. -- Возьми. Без этого ты уснешь".

Я послушно вынюхал целых четыре линии, по две на ноздрю, и стал влезать в брюки.

"Нет, -- сказала она, -- ты не можешь ехать на пляж в черных узких брюках. Тебе будет неудобно. Я дам тебе брюки".