Одержизнь - Анна Семироль

Ты должен видеть не меня, а платье, ботинки, бант…

Ох, трудно поддерживать эту игру, но приходится.

– Тебя в чём заколдовывали? Голую?

– Не-а! Одетую.

– У Ганны всегда было жутко сильное колдунство. Вот твоим вещам тоже досталось. Эй, там впереди твой любимый участок пути. Готова?

Тропинка мягко идёт под уклон. Ровная, прямая, ни кочек, ни камушков. Жиль плавно набирает скорость, крепко держит руль. Амелия за его спиной радостно верещит, разжимает руки, раскидывает их в стороны.

– Мы лети-и-им! – кричит она и смеётся.

Ветер бьётся под одеждой Жиля, пьянит, наполняет тело невероятной лёгкостью. Даже если не закрывать глаза, кажется, что он парит над землёй, над городом. И мир отдаляется, становится таким маленьким, что можно взять Азиль в горсти вместе со всеми жителями, фабриками, домами, Собором и сине-серой ленточкой Орба, перехваченной шестью мостами. Хочется отпустить руки, стать сорванным ветром листком, довериться воздуху, но каждую секунду Жиль помнит о том, что за его спиной – маленькая девочка, бесценное сокровище, человек, который одним своим присутствием облегчает любую боль.

«Ночь после возвращения, – шепчет ветер. – Ты помнишь?»

Жиль помнит.

Скользкие от чужой крови слабые пальцы, которые он пытался удержать до последнего. Зрачки, суженные до точек. Грязь, размазанная текущими по лицу слезами. Безумное, повторяемое, как молитва: «Всё хорошо, всё будет хорошо, ты живой, ты есть…» Она сорвала голос, зовя его по имени, пока полицейские запихивали её в машину.

Слепота. Беспомощность. Тщетный поиск её тепла, вкуса, запаха. Так голодный младенец, оставленный в темноте, отчаянно ищет мать. Её, которая значит жизнь. Её, которая есть свет, любовь, центр мироздания, смысл бытия.

«Жиль, ты меня слышишь? Всё обойдётся, её освободят. Жиль, успокойся. Дыши. Всё будет хорошо…»

Он цеплялся за голос учителя, старался слушать, слышать, подчиняться. Но через час арестовали и Ксавье Ланглу. За ним пришёл лично Канселье.

Мир сделался зыбким, как серая студенистая масса. Бог из света и любви превратился в неумолимое возмездие – а затем и вовсе покинул город, сгорбившись и хромая, словно старик. Силы впитались в серые стены кельи Собора. Воздух стал вязким, забил горло на вдохе. Темнота обняла, стиснула, сковала, повлекла за собой Жиля, потерявшего смысл сопротивляться и тянуться к свету.

«Эй! Эй, ну посмотри же!»

Звонкий голосок и резкий хлопок заставили Жиля вздрогнуть и открыть глаза. Город, что терялся где-то за пеленой, внезапно обрёл лицо, обрамлённое ярко-рыжими кудрями, круглые карие глаза и веснушки на курносом носу. Девочка. Это маленькая девочка лет шести.

«Смотри! Повторяй! Считаем!»

Она хлопнула в ладоши, и Жиль словно против воли повторил. Девочка довольно кивнула, хлопнула ещё дважды.

«Слышишь, да? Это сколько? Правильно, два. Повтори! А теперь сколько? Три, молодец! Как думаешь, сколько раз я сейчас хлопну? Подумай хорошо!..»

– Ты меня вернула, – еле слышно говорит Жиль и улыбается.

После он много раз ломал голову над тем, как Амелия это сделала. Спрашивал у неё – получал один и тот же ответ: «Мне надо было, чтобы ты прислушался и подумал головой. Ты слышал звук, ты думал следующую цифру. Это моё колдунство».

Один. Один. Два. Три. Восемь. Одиннадцать. Девятнадцать…

– Хватайся! – командует Жиль.

Амелия заливается счастливым смехом, и, лишь почувствовав её руки, смыкающиеся вокруг талии, он мягко нажимает на тормоз, останавливая велосипед.

Жиль ставит левую ногу на землю, медленно выдыхает. Сердце колотится так, будто он сам только что бежал. Нёсся под горку с радостно визжащей крохой на закорках. Ощущение постепенно тает, восстанавливается обычный ритм дыхания и пульс. Всё. Теперь перекинуть через раму правую ногу и помочь спешиться Амелии. И не забыть, что она невидимка, да.

Девочка вприпрыжку носится по берегу Орба, собирает камешки, рассовывает по карманам. Жиль сидит на нагретом солнцем валуне, подставив изувеченную щёку тёплым лучам. Двигаться не хочется совсем, и он лишь наблюдает за Амелией из-под опущенных ресниц.

– Веснушка, ты где? В воду не лезь, мама за мокрые носки выругает!

«Невидимая» девчонка скачет вокруг него, зажав рот ладошками, чтобы не смеяться. Напрыгавшись, садится на корточки поодаль и старательно складывает один камень на другой, строя башню. Больше четырёх окатышей уложить не удаётся, но терпению Амелии можно позавидовать.

– Камушки шевелятся, – с деланым удивлением восклицает Жиль. – Малышка, это ты тут?

– Это не я, это они сами! А я уже сплавала на тот берег и обратно, – гордо заявляет Амелия.

– Значит, мама будет в гневе, – щурясь на солнце, констатирует Жиль. – Сладкого никто из нас не получит, а тебя никто не расколдует.

– Ну и хорошо! А сладкого я наворую, всё равно не видно, что это я!

– Да отлично, что уж. Все будут наступать тебе на ноги, толкать, садиться к тебе на колени за столом. А твои друзья не смогут играть с тобой и станут вести себя, словно тебя нет. Вот так вот.

Амелия мрачнеет, рассматривает на свет свои пальцы.

– Может, оно само пройдёт, а?

Жиль фыркает, не сдержавшись:

– С чего ему? У Ганны очень сильные заклинания, а уж с мамой вместе они заколдовали на совесть!

Амелия предпринимает ещё одну попытку построить башню, но камешки снова рассыпаются. Она разочарованно вздыхает, встаёт, отряхивает руки и идёт к Жилю:

– И что, совсем-совсем не видно, да?

Жиль старательно делает вид, что смотрит сквозь неё.

– Абсолютно. Разве что в грязи тебя измазать.

Круглое личико Амелии становится очень печальным, губы кривятся:

– И… и ты не сможешь увидеть, сержусь я на тебя или улыбаюсь?

– Ага.

В детских глазах мелькает страх.

– И сможешь забыть, как я выгляжу? Вот даже если ты не шутишь сейчас, ты правда сможешь забыть?! И все-все забудут? И Бог тоже?!

Тут уже Жилю становится не по себе.

– Эй… Иди-ка сюда, невидимая девочка, буду тебя расколдовывать!

Он закрывает глаза, подхватывает Амелию на ощупь под мышки, бежит с ней к самой воде, вскидывает над собой. Девочка испуганно хватается за его руки, косится на искрящуюся серебром поверхность Орба.

– Держись крепко-крепко!

Жиль отступает на шаг от кромки реки и, перехватив малышку понадёжнее, раскручивает её, вращая вокруг себя. Амелия сперва держится за него мёртвой хваткой, зажмурив глаза, а потом лицо её расслабляется, и вот она уже словно парит над землёй, доверившись ветру.

– Здорово-здорово-здорово! – довольно верещит Амелия. – Ещё кружи! Ещё! Лета-а-а-ать!

Когда над широким, ленивым Орбом звучит детский смех, Жиль чувствует небывалое облегчение. Словно кто-то большой снимает обруч, сковывающий его виски, и падает с глаз серая пелена, и мир обретает краски, звуки, запахи. Жиль снова ощущает себя нужным и сильным, пропадает выматывающее отчуждение и тоска.