Рома, прости! Жестокая история первой любви - Екатерина Шпиллер

— Как? — грустно спросил Рома.

— С пре-зре-ни-ем! — повысила голос Юля. — Будто не видел! Они же у нас теперь «новые русские»! А мы для них — «совки»!

— Может, они в чем-то и правы, — протянул Рома.

— Ах, так? Правы? — Юлька завелась, часто задышала, ее кулачки воинственно сжались. — Так стань таким же! Что тебе мешает? Что ж ты убогий такой?

— А ты? — тоже напряг голос Рома.

— Я? — Юля потрясенно прижала руки к груди. — Я — женщина. Я воспитываю твоего ребенка!

— Главное — моего, — буркнул Рома и ушел из кухни подальше от неприятного разговора, который возникал уже не впервые. Она воспитывает ребенка, ой! В детском саду ребенок, с девяти до шести, ведь у нее мигрени начинаются, если Аська «весь день топчется на моей голове». А Юлька сидит целыми днями и расчесывает, расчесывает любимую болячку: жизнь пропала, молодость ушла, друзей нет, а муж бездарный. Главное, «я — женщина»! Прямо, как «я — ветеран». За «женщинство» ордена еще не дают? Слава Богу, а то она себе всю свою щуплую грудь завесила бы и удостоверение потребовала.

Вот Алена — мужчина, что ли? И сильная, и умная, и хваткая, а при всем при том — как хороша стала! Глаза — с поволокой, кожа аж светится, сама похудела, а грудь и бедра будоражат все самые низменные чувства. Манеры мягкие, томные и голос какой-то стал… глубокий, чувственный. Сашка — везунчик, вовремя разглядел в неуклюжей, крупной девчонке будущую секси.

Тут Рома спохватился: как это я перескочил на такое, я что, предаю Юльку, совсем предаю? Нельзя, нельзя нам предавать друг друга, наше прошлое, все то, что связало так крепко, так навсегда, можно сказать, обрекло друг на друга. Обручены-обречены, обручены-обречены… От всех этих поганых дум у Ромы разнылось то самое ребро, прямо будто его по новой раскололи. Он тихонько застонал.

Максима Алена подхватила в районе «Академической». Голосовал, видите ли.

— Богатый мальчик, такси ловишь? — лукаво спросила его Алена, когда он сел к ней в машину.

— Так папаша у меня такой щедрый! — тоже хитро сощуря глаз, ответил мальчик.

— Фи, Макс, брать у родителей в наше время — стыдобища!

— А то ты не знаешь, Елена Степановна, что я сам с усам!

— Да слышала, слышала, что-то ты там работаешь…

— Ничего себе — «что-то там»! Технические переводы с английского и немецкого — вуаля! И хорошо платят… Поскольку, извини за хамство в твоей же машине, у многих твоих коллег, Елена Степановна, даже с русским большие затруднения… Но к тебе это ни в какой степени не относится! — горячо заверил он Алену. Та заулыбалась. — А ты не обидишься, ежели я музычку послушаю? — И Максим показал Алене крохотные «ушки» плейера, лежавшие на его больших, уже совсем мужских ладонях.

— Ради Бога! А какой рэп-бэп будешь слушать?

— Я же жуткий консерватор, что ты! Только «Битлз», — и он надел наушнички, закрыл глаза и поплыл по музыкальным волнам мелодии на все времена «Естердей».

«Какой парень вырос! — восхищенно подумала Алена, покосясь на Макса. — Рост, фигура, улыбка — Ален Делон тут мальчишка». В принципе, очень похож на Володю, только крупнее и масть чернее, даже кудри вьются — прямо цыганский барон. Неужели он — брат этой Юльки-дульки? Вот, что значит семя отца, совсем другая порода получилась.

Это Алена так подумала, что Макс уплыл вместе с музыкой. На самом деле он, во-первых, просто не очень хотел беседовать с Аленой Прекрасной, прежде всего из-за ее отношения к его любимой сестре. В их доме чета Рамазанов-Старцева частенько бывали по делам у отца, а Алена не обладала дипломатическим даром скрывать свои истинные чувства. А во-вторых, под «Битлов» ему всегда очень хорошо думалось. Вот сейчас начало думаться о сестренке…

Любит он ее, конечно, очень. Отлично помнит, как она с ним маленьким возилась, играла, гуляла, читала ему, сказки рассказывала… И всегда была такая ласковая, нежная.

Макс помнит, какой он испытал шок, когда от мамы узнал историю Ромки и Юли. Он стал любить сестру еще сильнее, да и Ромку стал жалеть. Хотя этот Ромка… Видно, его тогда действительно сломали — и физически, и морально. Вялый он какой-то по жизни, говорить-то с ним особенно не о чем, такое впечатление, что он все на свете в гробу видал. Юлька рассказывала, что в школе у него были отличные способности к математике, тогда почему сейчас он починяет примуса? Даже если эти примуса называются «видюшниками»? Почему не ищет другой работы, другого дела, чтоб самому интересно было? И денежно.

В своем молодом максимализме Макс (какой каламбур!) производил на свет сплошные категоричные «почему». Хотя одно «потому» он уже давно нашел сам: Юлька. Юлька потерялась в этой жизни, потеряла себя и заодно Ромку как скованного с ней одной цепью. Им трудно теперь выйти на цивилизованную тропу, они дважды ударенные Советского Союза: сначала своей личной драмой, потом наступившим на голову капитализмом. Кстати, последнее каждый индивидуум пережил по-своему и в одиночку — Макс в этом был глубоко убежден. Он считал подарком судьбы, что не поторопился родиться, что вырос и вступает в «большую жизнь», вполне в ней ориентируясь и соответствуя эпохе. Первый курс экономического вуза позади, языки — в порядке, сам себя обеспечивает официальным прожиточным минимумом, умноженным, как минимум, на пять…

А вот многие старшие товарищи вынуждены ради нормальной жизни ломать себя поперек хребта (хотя какая нормальная жизнь с переломанным хребтом?). Отец — молоток, сломал, перекусил себя в чем-то и не оскотинел ничуть. Маме явно слегка дискомфортно в этом новом времени, но смирилась. Вот Алена и Саша… Приспособились, соответствуют. Но что-то в них есть такое, противное… Какая-то неприкрытая, самодовольная сытость, что ли? А что плохого в сытости, скажите на милость? Да ничего, если только громко не отрыгивают. Вот то-то и оно. «Я маразмирую, как престарелый коммуняка, — осудил сам себя Макс. — Ведь о сестренке думал… Бедная моя Юлька! И стрижка модная, и шмотки отец тебе дарит, а все одно — жалко тебя. Все равно в глазах твоих — вечный испуг и тоска. И морщинок много, и волос седеньких. Куплю сейчас тебе самое лучшее мороженое! Ты его обожаешь, я знаю!»

Так размышлял Макс, делая вид, что слушает музыку. Тем временем «опель» подкатил к Юлькиному подъезду.

— Ты зайдешь со мной? — вылезая, спросил Макс, заранее, впрочем, зная ответ.

— Нет, спасибо, Максик, я ведь по своим делам еще еду. В следующий раз. Сестре большой привет. Пусть звякнет, чего она пропала?

Поток ненужных слов. Все неправда, но так надо. И Юльке передавать ничего не нужно, только расстраивать: Алена подвезла его на своей иномарке! Этого ей еще не хватало!

Пока Макс ехал в красном «опеле» к сестре, Юлька чаевничала с Ритой. Ведь это был как раз тот самый четверг… Юлька к нему тщательно подготовилась: навела в доме блеск и чистоту, купила самые дорогие сорта кофе и чая, коробку конфет за пятьдесят тысяч и отличное французское вино. В результате в кошельке осталось пятнадцать штук, а до Ромкиной зарплаты еще две недели, но об этом сейчас не думалось. Очень хотелось показать, как у нее все о’кей. Тем более, что в последнее время это абсолютно некому было показывать. Все былые друзья-приятели ушли в дела, в бизнес, в творчество, молодые мамаши, с которыми она болтала на детской площадке, выгуливая дочь, повыходили на работу… Она осталась совершенно одна, никому, даже себе не интересная. С Ромкой они давно уже сказали друг другу все и не по одному разу. Юлькины ум и чувства не получали новых впечатлений, не было пищи для произрастания чего-нибудь в голове или душе. Книги не читались. А если и читались, то тут же забывались. Видак уже приелся своим однообразием, хороших фильмов становилось все меньше. Или это она ко всему привыкла и пресытилась всеми этими фантастиками-ужастиками?

Юлька недоумевала: откуда, где люди берут темы для разговоров? Она приставала к Ромке:

— Вот о чем у вас в конторе трепятся, а?

— Цены, Гайдар-предатель, лечиться негде, сериал — дерьмо, «Жигули» угоняют чаще, чем «Москвичи»… Перечисляю в порядке убывания частоты упоминаний.

Юлька пожимает плечами:

— Полное отупение. Значит, это всеобщее явление, мы не уроды.

Теперь очередь Романа пожимать плечами. Действительно, что-то не так. Говорить не о чем. Не о политике же в тысячный раз? А вот Юльке хочется поговорить, ей хочется, чтобы он пришел вечером с этой гребаной работы и еще принес ей в клюве что-нибудь интересное, эдакое, что заняло бы ее мысли хоть на сутки. Где он это самое возьмет? Он что, общается со знатоками из «Что? Где? Когда?»?

Было время, он много читал. Но потом вдруг потерял к этому вкус. Как в каком-то детском фильме пел султан: «Ах, увы, увы, увы, я утратил вкус халвы». Вот так и он утратил вкус чтения. Последнее, что ему удалось одолеть, была автобиография Агаты Кристи. И что? И ничего — ни уму, ни сердцу. Оставь меня, Юлька, в покое, я не знаю, о чем тебе рассказать…