Атланты и кариатиды - Иван Шамякин

— Ты меня не слушаешь!

— Прости, задумался.

— О чем?

— О чем? — Максим лукаво посмотрел на хозяйку. — Сказать ему, Поля?

Она подхватила шутку, между прочим, уже не новую у них.

— Не надо. Пускай наша тайна помучает Шугачева. Он любит разгадывать чужие тайны, потому что своих у него нет. Чуть появится и тут же вылетит.

— Держите свои тайны под семью замками. Вам же хуже, — вдруг остыл Шугачев и занялся картошкой с капустой.

«И в самом деле хуже», — подумал Максим.

В это время в другом доме два человека тоже обсуждали самоотвод Карнача — Бронислав Макоед и его жена, Нина Ивановна. Все было рассказано и обговорено во время обеда. Но и у телевизора, в затемненной комнате, полулежа в низком мягком кресле, Макоед не столько вникал в сюжет и детали постановки венгерской семейной комедии, сколько думал о Карначе, которому не однажды клялся в дружбе, однако в душе считал врагом, слишком часто стоявшим у него на пути.

Нина принесла кофе. Поставила на столик кофейник и чашки. Макоед любил жить красиво и модно, убежденный: тем, что архитектора окружает, на чем он спит, из чего и как ест и пьет, определяется его художественный вкус. Ему пришлось немало потратить сил, чтоб приучить к комфорту Нину, женщину энергичную, умеющую приспособиться к любой жизни, но стихийную, неэкономную — сколько у нее продуктов пропадало, небрежную — раньше ни одна вещь не лежала, не стояла у нее на месте. Теперь знакомые восхищались вкусом, с каким обставлена их квартира. Интерьер — его область, поддержание порядка — дело женщины. Но, в конце концов, и в этом его заслуга. Если бы кто-нибудь знал, каких усилий ему стоило «укротить эту дикую кобылку». Хотя вряд ли и укротил. Черт с ней сладит, с этой настырной бабой, из которой не вышел архитектор, но у которой хватило настойчивости написать и защитить диссертацию и занять место заведующей кафедрой. Зарплата у нее больше, чем у него, и поэтому она держит себя независимо. Где же справедливость? Все получила, всему научилась от него, а теперь задирает хвост, даже пытается командовать!

Нина примостилась в таком же кресле по другую сторону столика.

— Они развелись?

— Кто?

— Герои.

— Черт их знает.

— Ты смотришь или спишь?

— Я думаю.

— О Карначе?

— Я дорого дал бы, чтоб знать, что это: проявление его силы или слабости?

— Считай, силы. Карнач — настоящий мужчина.

— Ты знаешь, какой он мужчина?

— К сожалению, нет.

— К сожалению! Не буди во мне зверя, Нина!

— Ах, какой там в тебе зверь! Заяц. Изредка пьяный.

— Ты меня доведешь своими дурацкими шуточками.

— Мне так хочется тебя довести хоть разок! Но до чего? До чего тебя можно довести? Вот что мне хотелось бы разгадать.

— Ты плохо меня знаешь.

— За двенадцать лет жизни? Не смеши. Притворяйся перед своими коллегами, но не передо мной. Уметь играть — вовсе не значит быть ярким характером.

— Ты себя считаешь ярким характером?

— Не ярким, но бабой с характером, как говорит наш ректор. Про тебя кто-нибудь так сказал?

— Баба с характером, — хмыкнул Макоед.

— Не хмыкай. Когда про меня говорят «баба» — это не укор, не осуждение, а вот когда про тебя так говорят, не думаю, что у тебя есть причина радоваться.

— Тебе поссориться захотелось?

— Нет. С тобой и ссориться неинтересно.

— Не считай мою доброту и мягкость слабостью. Я люблю тебя. А на что не пойдешь, когда любишь.

— Я требую от тебя так мало жертв.

— Нина, не иронизируй, когда я говорю серьезно. Налей коньяка.

— Во-первых, ты уже пил. Во-вторых, я сварила кофе. Сегодня моя очередь, и я честно выполнила свою обязанность, оторвавшись от фильма. Не забывай, что у нас разделение труда. Я не Поля Шугачева.

Макоед не любил Шугачева, но жену его, как и многие другие, ставил в пример. Нина терпеть не могла Полю. За что? Ни разу не объяснила. Но когда однажды Бронислав Адамович стал доказывать, что Поля — идеальная жена, мать, хозяйка, разговор закончился скандалом: Нина разбила дорогую хрустальную вазу, опрокинула торшер.

Его даже испугала ненависть жены к человеку, с которым она не так уж была связана, — обыкновенное знакомство, праздничные визиты. Он потом удивлялся, что Нина не отказывается ходить в гости к Шугачевым и при встречах целуется с Полей.

Макоед вздохнул на слова жены «я не Поля Шугачева». Но даже его сдержанный вздох вызвал у Нины раздражение.

— Грустишь по такой жене?

Он смолчал, потому что чувствовал, что ей все-таки хочется поссориться. Поднялся, достал из серванта бутылку с коньяком.

— Налей и мне.

— А сердце?

— Аллах с ним, с сердцем. Кому оно нужно, мое сердце!

— То, что оно нужно мне, в расчет не принимается?

— Ха! Тебе нужно вовсе не сердце.

— Нина! Ты становишься циничной.

— Тебе просто жалко коньяка. Ты скупердяй, гарпагон. Ты вылизывал коньяк, пролитый на кухонном столе.

— Ну, знаешь! При тебе нельзя и пошутить.

Назло налил ей большой винный бокал: на, мол, пей, чтоб тебя. Себе — «наперсток». Но и это обернулось против него.

— Теперь я вижу, как ты бережешь мое сердце.

В такой ситуации лучше молчать. Но странно, из-за чего, по какому поводу она завелась? За их поздним обедом, час тому назад, была внимательная, ласковая, веселая.

Бронислав Адамович сел в кресло, глотнул из «ампулы» свой коньяк, отхлебнул кофе. Чтоб перевести разговор, в свою очередь, спросил:

— Развелись?

— Нет. Этот тип похож на тебя.

— Нина!

— Скажи, за что ты так не любишь Карнача?

— Я? Мы с ним друзья и коллеги. Случается, спорим…

— Врешь ты. Ты его ненавидишь. Тебе хочется занять его место?

Терпеть дольше, играть в спокойствие не хватило сил. Он взорвался.

— Хочется! Так же, как тебе хотелось получить кафедру! Сколько человек ты съела?

Нина ответила не сразу. Сказала сдержанно и как бы про себя:

— Это я запомню.

Бронислав Адамович подождал, что еще она выкинет, поглядывал с опаской. Жена молчала, ни слова больше. Он встал и налил себе большую рюмку. Торжествовал победу. Иной раз ненароком бывает прямое попадание. А главное, теперь он знал ее больное место. Настроение сразу поднялось. Кинокомедия, поначалу казавшаяся скучной, захватила внимание, хотя он и отвлекся от сюжета, пока наливал коньяк и парировал удары жены.

II

Максим вышел от Шугачевых поздно. Пошел пешком, чтоб прогуляться. Распогодилось. Высыпали звезды. Ветер утих. Подмораживало. Асфальт подсох. Шаги редких прохожих щелкали, как выстрелы, особенно женские каблучки. Днем они никогда не щелкают, только ночью, на сухом асфальте и к морозу.

Он думал о Вере. Не о самой Вере — о том, как завтра он поговорит с этим каштановым спортсменом. С Вадимом-то разговор будет короткий и простой — он же не против. А вот с его родителями… Смоделировал несколько вариантов разговора с ними — в зависимости от места и от того, как они поведут себя. Если они начнут рассуждать как обыватели… Обосновывая свои удары и контрудары, он воодушевился, начал вслух на безлюдной улице подавать реплики в этом диалоге втроем… Нет, вчетвером. Вадим будет на его стороне, вместе поведут наступление на его родителей.

«Ничего, Верочка, пробьем, спи спокойно. Не таких твердолобых пробивали. Нашлись домостроевцы! Старосветские помещики. Наследства лишите сынка, что ли? От всех ваших аргументов только пух полетит…».

Занятый Верой, Максим уже не думал о собственном гордиевом узле, который вряд ли удастся развязать, придется рубить. Первую подготовку к этому решительному шагу он сделал сегодня. Меньше будет упреков, и не столь высокая партийная инстанция займется его персональным делом, если оно все-таки возникнет.

По ту сторону улицы ярко светились окна его квартиры. Подумал зло, раздраженно: «Устроила иллюминацию среди ночи». И тут увидел Дашу. Фигура ее вырисовывалась в окне спальни. Она стояла перед зеркалом, подняв руки, поправляя бигуди на голове.

Раздражение росло. Только что мысленно боролся с мещанством, пока еще с воображаемыми носителями его. А сам должен опять окунуться в такое же обывательское болото, внешне красивое, стилизованное, но от этого еще более опасное. Чувствовал, что, заведенный сегодняшними событиями, подогретый коньяком, снова не сдержится, скажет что-нибудь, и опять будет ссора. А к чему это теперь, после почти год длящейся отчужденности, холодности, взаимной вежливости, как между субквартирантами, которым волей обстоятельств приходится терпеть друг друга? Показалось: идти сейчас домой — все равно что в такую осеннюю ночь лезть в трясину, где, кроме сырости и холода, тебя может поджидать и беда. Хотя какая беда угрожает ему? Он уже ко всему готов. А вот она… Он может сказать о своем решении. Интересно посмотреть, что отразится на ее раскрашенной физиономии.