Большая охота - Андрей Мартьянов

«За всю жизнь со мной не происходило столько неприятностей, сколько за последний месяц!»

Такова была первая отчетливая мысль Дугала из клана Лаудов, уроженца малоизвестной деревушки Гленн-Финнан. К моменту, когда к нему частично вернулась способность здраво соображать, он сумел выкопаться из неглубокой могилы, устроенной для него подчиненными Джейля, отогнать нахального ворона, посчитавшего бездыханный труп своей законной добычей, и с трудом преодолеть сотню шагов в глубину распадка. Там он снова рухнул навзничь, с трудом втягивая холодный утренний воздух. Горло саднило так, будто с него содрали кожу и нацепили раскаленный железный ошейник.

Второй, вполне закономерной мыслью, было: «Может, я все-таки умер?»

Доказательств истинности этого соображения – хоть отбавляй. Отчетливое воспоминание о двух ослепительных и обжигающих вспышках, после которых пришла непроглядная тьма. Окликавшие его в этой тьме голоса людей, умерших от его руки либо по его вине. Голоса звали за собой, обвиняли, требовали, грозили… Их заглушил рев пламени, сквозь который еле слышно пробивался отчаянный крик – вроде бы женщины?.. – звавшей на помощь. Она кричала: «Данни! Данни, где ты?» – и пронзительный вопль летел по пустым коридорам, отражаясь от стен и потолков. Он не мог найти ее в этом объятом огнем лабиринте дворов, галерей, переходов, бежал и знал, что опаздывает, безнадежно опаздывает…

– Еще не время, – мягко прошептал кто-то. Темнота ушла, и он очнулся – под тонким слоем земли, с присохшим к небу онемевшим языком и внутренностями, скрутившимися в тугой полыхающий комок.

Нет, на адские равнины (а Мак-Лауд честно полагал, что лучшего он вряд ли заслуживает) это место точно не походило. На райские кущи – тем более. Это была все та же долинка в окрестностях замка Ренн-ле-Шато, поросшая сухим дроком и вереском. А вон и многочисленные следы конских копыт, уводящие к полудню.

Стало быть, он жив?

Но люди не выживают, получив в упор две арбалетные стрелы! От такого выстрела не спасает и лучшая из кольчуг, от него не спасет ничто!

Однако он жив. Дышит, смотрит. Шевелится, пусть и с огромным трудом.

Или ему только кажется?

Господи Всемогущий, что же делать-то? Чему верить – глазам или доводам рассудка? Не слишком ли много испытаний для бедного грешного создания?

Так и не придя к определенному решению, Мак-Лауд попытался встать. Не удержался, упал. Снова поднялся на ноги. И захромал по тропе, ведомый более упрямством, нежели здравым смыслом.

Достигнув глинистого берега речки Сальсы, Дугал с плеском повалился в стылую воду. Напиться, как он мечтал, не удалось – горьковатая, как во всех реках Редэ, жидкость, обильно перемешавшись с желчью, немедля исторглась обратно. Удалось только с грехом пополам вымыться, выяснив неприглядную истину: из имущества ему оставили нижнюю рубаху вкупе со штанами. Побрезговали рваниной, испещренной вокруг ворота и на животе заскорузлыми пятнами крови. Задрав подол рубахи, Мак-Лауд какое-то время недоуменно пялился на появившийся шрам от арбалетного болта – звездообразный, еще сочащийся сукровицей, но уже начинавший затягиваться.

«Ральф, ты сволочь и паршивый мародер. Отомстил давнему врагу, это я могу понять. Но зачем было грабить покойника, то есть меня? Могли хотя бы сапоги оставить… Хотя сапоги – вещь ценная, полфлорина стоят, а покойнику вроде как и ни к чему… Ну как я теперь пойду – босиком по камням? Джейль, скотина, чем ты думал?! Да и куда мне идти в таком виде? Ни в одно приличное заведение не пустят… Бр-р, еще и холодно… Лучше бы я просто и незамысловато умер. Лежал бы в уютной могилке и не мучился…»

Глубокие выбоины, оставленные широкими копытами Фламандца, послужили самым надежным и точным указателем того, в какую сторону направились похитители и пленники. Дугал неуклюже хромал по следам, ощущая, как скрипят треснувшие ребра и ноют новые шишки, наставленные на прежние синяки. Хотелось пить, хотелось есть, но больше всего – прикончить виновника всех бедствий, Ральфа Джейля.

Солнце подбиралось к зениту, прогревшийся воздух стал немного теплее, а ходьба отвлекала от мрачных размышлений. К несказанному удивлению Мак-Лауда, саднящее горло болело все меньше. Начал возвращаться утраченный голос – правда, пока только в виде сипящего шепота. Любой другой на месте шотландца немедля возблагодарил бы Господа за его неизреченную милость. Дугал Мак-Лауд использовал вернувшийся дар речи для проклятий. Сначала – на голову человеку, ставшего виной его нынешнего бедственного положения. Потом – самому себе. Казалось бы, за столько лет давно мог набраться ума и научиться отличать друзей от врагов, так ведь нет! Досталось и Гаю Гисборну – этому и вовсе ни за что. Разве только за компанию.

От поношений малых мира сего Дугал перешел к сильным. От души выругал покойного мэтра Лоншана – зачем тот уродился на свет таким жадным хапугой и почему позволил себя убить? Ее величество Элеонору Аквитанскую – за излишнее хитроумие, расплачиваться за которое должны несчастные исполнители. Маркграфа Конрада, блаженствовавшего в далеком солнечном Тире – неужели нельзя было поручить слежку за английским канцлером кому-нибудь другому? Короля Ричарда Львиное Сердце, императора Фридриха Барбароссу, султана Саладина – на кой им сдались все эти крестовые походы, что их мир не берет?..

Солнце пригревало все жарче. Мак-Лауд ковылял в сторону далекого Безье, бормоча проклятия и оставляя за собой извилистую цепочку окровавленных следов. Несколько раз, заслышав скрип колес или торопливый перестук конских копыт, шотландец сворачивал с тракта и пережидал в укрытии, но по большей части дорога оставалась безлюдной. Робко чирикала в придорожных кустах какая-то птаха. Камешки на дорогах Редэ немилосердно резали босые подошвы, и Дугалу все чаще приходила в голову мысль о том, что Спасителю в давние времена тоже приходилось несладко.

* * *

Дугал Мак-Лауд полагал, что Безье, куда он держит путь – всего лишь разросшаяся деревня. Когда же дорога одолела последний холм и впереди открылся город в широкой долине, шотландец только озадаченно присвистнул. Безье процветал, доказательством чему служили возводимые на месте былого земляного вала с частоколом каменные стены, множество черепичных и соломенных крыш, шпили церковных колоколен и общественных зданий… На первый, весьма приблизительный взгляд, в пределах города обитало не менее десяти тысяч человек.

Безье окружало широкое кольцо предместий в садах и виноградниках – из открытых дверей домов тянуло запахами готовящейся пищи, а собаки лениво брехали на запоздалого путника из-под ворот. К воротам Безье, согласно традициям и законам запирающимся на закате, шотландец добрался вовремя. Еще час – и ожидать бы ему утра под стенами, лязгая зубами от холода и проклиная неповоротливость старой пегой клячи.

Животину, равно как и возок с наполненными мукой мешками, а также видавший виды дерюжный балахон с капюшоном, Мак-Лауд не совсем достойным путем позаимствовал у некоего ветхого днями виллана.

С повозкой он столкнулся в окрестностях города – та вывернула с неприметной боковой дороги. Кобыла неспешно шлепала разбитыми копытами по проселку, ее хозяин клевал носом, убаюканный мерным скрипом колес и баклагой крепкого красного вина. Первой Мак-Лауда увидела лошадь, а уж ее испуганное фырканье разбудило седока – тот воззрился на явившееся «чудо» с изумлением, переходящим в панику, истошно заблажил и схватился за кнут.

Ужас обоих, и клячи, и виллана, был вполне понятен. Каково это – продрать глаза под вечер в пустынной местности и обнаружить, что с обочины к тебе тянет руку здоровенный, до синевы бледный мужик в окровавленной нижней рубахе, с безумными глазами и комьями земли в косматой гриве?! Да еще и сипит притом надрывно, будто неудавшийся висельник:

– Добрый человек, а добрый человек…

– Караул!!! – заорал почтенный селянин, наугад отмахиваясь истрепанным кнутом. – Спасите! Сгинь, рассыпься, нечистый!!! На по…

– …Сам виноват, – бормотал Мак-Лауд, когда слегка придушенный и связанный собственным поясом виллан мирно упокоился в придорожных кустах. По расчетам шотландца, прийти в себя селянин должен был самое малое через час. Вопли жертвы, по счастью, остались никем не услышанными. – Я же честно хотел договориться по-хорошему. А ты меня кнутом. Свинья ты после этого, а не добрый католик… Полежи пока, не уходи далеко…

В мешочке за пазухой жертвы нашлось с десяток медных монеток, истертых долгим пользованием и равных по общей ценности, как решил Дугал, где-то одному привычному серебряному фартингу.

– Это не грабеж, а деяние во славу короны, – вздохнул он, устраиваясь на скрипучем передке возка. Пегая кобыла немного поупрямилась, чуя чужой запах, но, получив по спине поводьями, смирилась с судьбой и лениво поплелась дальше.