Ты никогда не исчезнешь - Бюсси Мишель

Между нами уже меньше десяти метров, я слышала их разговор.

— Мама, пойдем купаться?

Мать не ответила. Молча раскрыла глянцевый журнал.

Дальше все было как при замедленной проекции. Мальчик, продолжая уговаривать маму, слегка повернул голову.

На меня он не глядел, меня для него все равно что и не было.

А я только его и видела.

Я узнавала каждую его черточку, его улыбку, блеск голубых глаз, линию, идущую от лба к подбородку, каж­дую ямочку, каждую ресничку — те же пропорции, то же выражение лица.

Это он!

Не ребенок, похожий на него, и не двойник.

Это мой Маленький принц!

Это Эстебан.

Неважно, что сегодня ему исполнилось бы двадцать, неважно, что все это было лишено всякого смысла, что верить в это — чистейшее безумие.

Я знала, что это он. * * *

Мальчик в шортах цвета индиго каждое утро приходил на пляж. Всегда с мамой. И всегда они устраивались на одном и том же месте, между молом и террасой ресторана «Токи Гошоа».

В первый день я села на песок в восьми метрах от него. Я приближалась постепенно, метр за метром, набравшись терпения, будто приручала птицу.

Они меня не замечали. Мать всегда что-то читала, а мальчик смотрел сквозь меня, словно сквозь облако пыли. Как будто песочные часы моей жизни перевернули и мой Маленький принц был жив, а сама я стала призраком.

Я не призрак! Я существо из плоти и крови, я это знала, я это чувствовала, и если бы он пронзил меня мечом, мне было бы не так больно, как от его безразличного взгляда.

Я ничего не сказала Габриэлю.

Он бы мне и не поверил.

Он ждал меня в постели, в нашем роскошном номере. По вечерам он допоздна засиживался за компьютером и просыпался поздно. Он терпеть не мог купаться с утра пораньше.

Я мысленно поблагодарила его.

Каждое утро с тех пор, как мы приехали, я шпионила за этим мальчиком и его мамой, и мне не приходилось ничего объяснять. Примерно через час они уходили с пляжа, а я возвращалась в гостиницу, к Габриэлю.

Мальчика звали Том.

Он был послушным и довольно спокойным. Иногда казался немного грустным.

Я думаю, он скучал. Не вылезал из воды.

Отличный пловец, как и Эстебан.

Его мать в воду не заходила. И почти не смотрела за сыном. Только распоряжалась, не отрываясь от книги: не уходи далеко, обсохни, оденься. Том время от времени просил с ним поиграть. Ее хватало на несколько минут, потом она снова предоставляла ему развлекаться в одиночестве. И скучать.

Голос у Тома был не совсем такой, как у Эстебана. И кожа немного светлее. Но эти отличия — мелочь по сравнению с явным сходством. Если бы Тома можно было поставить рядом с Эстебаном, никогда бы не угадать, кто из них кто.

Совершенно одинаковые, близнецы.

Три дня я пыталась себя образумить — у меня высшее образование, я врач, я не верю ни в какого бога и ни в какой рай, Эстебану сейчас было бы двадцать лет, Тому на вид десять, и пусть он улыбается как Эстебан, смеется как Эстебан, плавает как Эстебан и носит такие же шорты...

Том не может быть Эстебаном.

И тогда я уцепилась за единственное доказательство, которое еще могло бы меня убедить, что я не падаю в бездонный колодец предположений, не держусь за абсурдную иллюзию.

Ангиома Эстебана. Заметное родимое пятно на уровне лобка, под шортами.

Я подстерегала момент, когда Том вставал, раздевался, одевался или когда мать стряхивала приставший к его коже песок — такое случалось редко. Я впивалась взглядом в низ живота мальчика, разрываясь между голосом разума, надеждой на то, что никакого пятна там нет и это помешательство наконец закончится, и голосом сердца, надеждой увидеть справа это родимое пятно, доказательство, что передо мной живой Эстебан.

И пусть он за десять лет не стал старше. Пусть он меня не помнит, у него другое имя и другая мама. Неважно, куда он исчез и что пережил за все эти годы.

Он вернулся.

Но, как я ни старалась, ничего у меня не вышло. Стаскивая шорты, Том стыдливо заворачивался в полотенце. Ничего я не разглядела и когда он выходил из воды и отяжелевшие шорты чуть съезжали на бедрах. Я проклинала его мать, которая за три дня ни разу не достала тюбик крема от загара. Светлая кожа Тома покраснела в первый же день. Он ни разу не пожаловался, но из-за солнечных ожогов еще труднее было бы различить пятно на его коже.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Можно подумать, мать нарочно поджаривала его на солнце, чтобы скрыть метку!

— Мама, иди сюда!

Том стоял в воде, волны доходили ему до пояса, но чуть подальше, в нескольких метрах, поднимались куда более грозные валы. Любая волна посильнее могла его опрокинуть. Я еле сдерживалась, мне хотелось заорать, велеть ему вылезать из воды, все высказать его матери. Она неохотно подняла глаза от книги.

— Ты идешь, мама? — звал Том. — Не хочешь — не купайся, только сфотографируй меня. Смотри!

Когда волна вот-вот должна была врезаться ему в спину, он изо всех сил подпрыгивал, падал в соленую пену, смеясь, отплевывался и пытался встать на ноги, пока не накатила следующая волна.

Эстебану тоже нравилось так играть. Но я была рядом с ним.

— Мама!

На этот раз мать, против всех ожиданий, встала, взяла мобильник и направилась к океану.

До ее подстилки меньше семи метров. Сейчас или никогда!

Я проводила ее глазами. Она шла к воде, подняв телефон до уровня глаз.

Другого случая у меня не будет.

Вокруг никого не было, если не считать дремлющих бабушки с дедушкой и их внуков, роющих яму в песке.

Я не спеша подползла, уверенным движением взялась за пляжную сумку матери Тома. Ее бумажник лежал там, среди сваленных как попало книг, шариковых ручек, ключей и каких-то флаконов.

Обернулась — хотела убедиться, что она по-прежнему стоит ко мне спиной.

Схватила бумажник, торопливо раскрыла, отгоняя тучу неприятных мыслей, да, я спятила, я роюсь в чужих вещах, если меня поймают, если... Но это все потом.

Вытащила удостоверение личности. Надо было как можно быстрее, буквально за секунду все запомнить, а потом успеть положить бумажник на место, отползти, снова стать невидимкой.

Руки у меня дрожали, пластиковая карточка выскользнула из пальцев, упала на песок.

Черт!

Я умоляюще взглянула на океан. Том плескался в во­де, его мать, стоя с мобильником в руке, ждала, пока мальчик наиграется в дельфина.

Подняв карточку и стряхнув с нее песок, я прочитала:

Амандина Фонтен

Фруадефон

63790 Мюроль 4

В интерьере кабинета доктора Ваяна Балика Кунинга строгость — демонстрация серьезного отношения к его клиентам — сочеталась с экзотикой. Это создавало спокойную атмосферу, располагавшую к расслабленности и откровенности. Искусно подобранные материалы рождали гармонию желтых тонов: шафрановые стены, золотистый ковер на полу, кожаные кресла и диван цвета маиса, некрашеная деревянная мебель и не­многочисленные медные предметы: часы с маятником, две лампы, несколько скромных статуэток балийских божеств.

Пока я устраивалась на диване, Ваян Балик Кунинг зажег сандаловую палочку, не спеша подготовил к работе диктофон и уселся в кресло из древесины гевеи.

Лицом ко мне.

Так лучше.

Во время первых сеансов он садился позади меня, и меня бесило то, что я его не вижу, мне казалось, я разговариваю со стеной, я не могла проверить, не уснул ли он, не играет ли на телефоне в Candy Crush. К то­му же на Ваяна Балика Кунинга приятно смотреть. Утонченный плод французско-балийского скрещивания. Золотисто-смуглая кожа, черные как смоль волосы с проблесками серебра, взгляд побитой обезьяны, но сложение при этом атлетическое. Доктор Кунинг — дипломированный психиатр, выпускник медицинского университета Париж V, ничего общего с шарлатаном, который дурит пациентов, украшая свой кабинет изваяниями Вишну, Шивы или Брахмы.