Страж раны - Андрей Валентинов

Степа между тем напряженно размышлял. Непробиваемый атеизм все же не отучил его сверяться с реальностью. Пещера, странный старик — все это было вполне реально, как и смерть, поджидавшая совсем рядом. Но все же Степа чувствовал — главное еще не сказано. Старик явно что-то не договаривает.

— Вот что, товарищ, — на этот раз «дедушка» стал «товарищем». — Вы бы это… досказали. Чтобы все сразу… А то непонятно что-то…

— Что вам непонятно, Степан? — поинтересовался старик.

На свое имя Косухин не реагировал. Мало ли откуда здесь могут знать комиссара Челкеля?

— Все непонятно. Если нам и вправду крышка, так обычно и без таких… встречающих… обходится. Видел уж, знаю…

— Хорошо, объясню, — старик вздохнул, но без всякого раздражения, словно разговаривал с ребенком. — Вы прошли путь до конца. Но это был не ваш путь, Степан, и не ваш, Ростислав. Вы сбились с дороги, хотя и не по своей воле.

— Ага! — напрягся Степа. — Это, значит, мы сюда по ошибке попали?

— Не по ошибке. Это не так легко объяснить. Представьте, вы плывете по реке. Внезапно начинается буря, вас уносит в море, и вы попадаете совсем не туда, куда рассчитывали…

— Значит, мы не должны были заниматься «Мономахом»? — вмешался Арцеулов. Почему-то он понял, что старик знает и об этом.

— А вы подумайте! — старик уже не улыбался, его небольшие серые глаза смотрели по-молодому остро и решительно! — Собирались ли вы еще месяц назад сокрушать покой небес? Приходило ли вам в голову, что такое возможно? Да и возможно ли это вообще?

— Стоп, — мотнул головой Косухин. — Значит, по порядку. Ясное дело, не собирались. Но то что возможно — это уж, извините. Сами видели…

— Вы видели много невозможного. Точнее, смотрели, но видели ли — не знаю. Наверно, вы меня не поймете. Просто поверьте — то, что случилось — это и была буря, сбившая вас с пути. Ваши пути закончились не так, как должны были. И меня послали вас встречать. Могу лишь сказать — не бойтесь. Все страшное уже позади.

Этого говорить, вероятно, не следовало. Даже Арцеулов, несмотря на овладевшую им апатию, почувствовал нечто вроде обиды. Степа же буквально вскипел.

— Вот чего, батя! — новое обращение соответствовало тону. — За политбеседу спасибо, но я лучше пойду наружу. Глядишь, перед смертью прихвачу с собой другого-третьего! Наслушался я этой поповщины!

Старик покачал головой:

— Вам уже ничего не сделать, Степан. Вам незачем даже ждать пулю. Вот…

Он легко взмахнул рукой. И в то же мгновение вокруг что-то начало меняться. Стало теплее, повеяло весенним ветром, откуда-то донесся легкий запах цветущего сада. Внезапно каменная ниша за спиной у старика засветилась легким, еле заметным светом. Камень, в котором она была вырублена, стал светлеть, исчезать, превращаясь в золотистый туман, закрывавший проход.

— Дверь открыта, — бесстрастно произнес старик. — Входите! Отбросьте сомнения. Многие жаждут, но не многие удостаиваются этого. Вы заслужили — входите!

Арцеулов вспомнил, что уже видел это сквозь серебряный перстень, сквозь льющийся из ночной темноты лунный свет. Светящаяся дверь в темной пещере. Только тогда — в видении — он стоял у прохода. И рядом был кто-то, кого он тогда не узнал.

— Нет! — это отрубил Степа. — Спасибо, батя, но я уж здесь останусь.

Старик махнул ладонью, и все исчезло. Вместо золотистого тумана вновь проступил грубый камень. Повеяло привычным зимним морозом.

— Чего же вы хотите? — в голосе старика чувствовалось удивление.

— Понять, — ответил Арцеулов. — Вы говорили о пути, который мы должны были пройти. Что вы имели в виду?

— Не жалейте о нем. Он был не лучше и не хуже, чем у тысяч ваших сверстников. Он никогда не привел бы вас к этой двери.

— Это как? — вмешался Косухин. — Все мы, прошу прощения, там будем.

— Не все. Большинству придется много раз проходить путь, прежде чем они заслужат право войти сюда.

Косухин был сбит с толку. Отреагировал капитан:

— И все-таки. Вы говорили о том, что нам было суждено…

— Хорошо. Вы хотите знать об этом? Что ж, сейчас вы вспомните то, что должно было произойти. Вспоминайте!

«Это как?» — подумал недоверчивый Степа, но тут же перед его глазами ясно встала картина — он, вместе с другими, провожает на хорошо знакомом черемховском вокзале отряд повстанцев, направляющийся в восставший Иркутск. Косухин стал вспоминать, кого же отправили на помощь к товарищу Чудову, и вдруг сообразил — тогда, в начала января, в Иркутск уезжал он сам, Косухин. Он удивился, но тут увидел другую картину — он входит в Иркутск, но не в памятный ему, зимний, а в теплый, весенний, и под его латаными сапогами хлюпают мартовские лужи.

А затем он увидел себя в эшелоне, мчащемся через тайгу. Мелькнул перед глазами силуэт Казанского вокзала, а потом он вспомнил себя, но уже немного другого, в новенькой командирской форме, стоящим впереди шеренги таких же молодых командиров, и товарищ Троцкий, пламенный Лев Революции, вручает ему орден, но не тот, сданный в особый отдел Сиббюро, а новенький, и на его рукаве краснеет широкая нашивка.

А дальше воспоминания — ясные и четкие, словно все это действительно происходило, — нахлынули разом. Косухин увидел себя в густой толпе, запрудившей Главную площадь Столицы. Стояла ночь, горели костры, и на душе было горько и тревожно. Он успел заметить у себя в руках большой венок из еловых веток с черно-красными лентами, на которых было что-то написано свежей серебрянкой.

Затем перед глазами поплыли совершенно незнакомые картины — далекий край — но не Сибирь, а что-то совсем другое. Тысячи людей с тачками и лопатами запрудили гигантскую долину, а вдали — контуры чего-то огромного, что-то сооружается здесь. Он, Косухин, в странной, явно буржуйского вида, шляпе, что-то объясняет небольшой толпе внимательно слушающих людей. Он слышит свою собственную фразу о каком-то пятилетнем плане, который они должны выполнить почему-то всенепременно в три года, и о товарище Сталине, которому он должен послать телеграмму.

Степа не успел даже удивиться, а воспоминания унесли его дальше. Он увидел молодую девушку в красном платке и с тетрадью под мышкой, а затем сообразил, что зовут ее Валентина, и он обвенчался с нею, — то есть не обвенчался, а «расписался» — как раз на пролетарский праздник Первого Мая. Затем — он держал в руках маленького пацаненка, который был похож на него самого, а пацаненка звали Николаем в честь пропавшего без вести на Германской войне брата-летчика. А воспоминания мчались дальше. Неведомый край и огромная стройка сменились тихим кабинетом с зашторенными окнами. Перед Степаном на большом красном ковре менялись люди с бледными перепуганными лицами, и Степа вдруг понял, что эти люди боятся его, бывшего красного командира, и эта мысль показалась ему жуткой и одновременно приятной.