Японский любовник - Исабель Альенде

хотел предупредить, что ей будет нелегко получить хоть что-нибудь, поскольку законные наследники намерены драться за каждый цент, но девушка на ходу выпалила, что не хочет, что это будут нехорошие деньги, которые принесут ей несчастье. Жак Девин был чокнутый, что могут засвидетельствовать все обитатели Ларк-Хаус; лучше договориться обо всем без лишнего шума. Достаточно будет врачебного диагноза о старческом слабоумии. Ирине пришлось повторить свое предложение, чтобы обескураженный директор ее понял.

Никакие меры предосторожности не помогли сохранить скандал в тайне. Все обо всем узнали, и наутро Ирина Басили проснулась самой спорной фигурой в общине: ею восхищались постояльцы, ее осуждали латиноамериканцы и гаитяне, для которых отказ от денег — это грех. «Не плюй в небо, а не то в рот попадет», — произнесла Лупита Фариас, и Ирина не нашла в родном языке адекватного перевода для этой гавайской премудрости. А директор, растрогавшись от щедрости скромной эмигрантки из страны, которую и на карте-то не разглядишь, принял ее на постоянную ставку: сорок часов в неделю, с жалованьем выше, чем было у ее предшественницы; вдобавок он убедил родственников Жака Девина подарить Ирине две тысячи долларов в знак признательности. Девушка так и не получила этих денег, однако поскольку она не могла себе вообразить такую сумму, то вскоре напрочь о ней позабыла.

АЛЬМА БЕЛАСКО

Благодаря фантастическому наследству француза Альма Беласко обратила внимание на Ирину и, когда пересуды вокруг нее поутихли, вызвала к себе. Она приняла девушку в своем спартанском жилище, с достоинством восседая на маленьком кресле цвета персика; на коленях у нее устроился полосатый кот Неко.

— Мне нужна секретарша. Я хочу, чтобы ты поработала на меня, — сразу объявила она.

Это было не предложение, а приказ. Альма даже не всегда отвечала на приветствия Ирины, когда они встречались в коридорах, поэтому девушка была поражена. К тому же, поскольку в Ларк-Хаус половина постояльцев скромно проживали на свою пенсию (лишь некоторым помогали родственники) и многие пользовались только общедоступными услугами, даже дополнительная трапеза грозила вывести их за рамки тощего бюджета; никто не мог позволить себе роскошь нанять персонального помощника. Призрак бедности, как и призрак одиночества, всегда бродил вокруг стариков.

Ирина объяснила, что у нее мало времени, что после службы в Ларк-Хаус она подрабатывает в кафе, а еще моет собак на дому.

— Как это устроено с собаками? — спросила Альма.

— У меня есть компаньон по имени Тим, он мой сосед по Беркли. У Тима есть грузовичок, он установил в нем две ванны с длинными шлангами; мы ездим по собачьим домам — то есть по домам собачьих хозяев, включаем воду и моем наших клиентов — я имею в виду собак — во дворе или на улице. А еще мы чистим им уши и стрижем когти.

— Собакам? — спросила Альма, пряча улыбку.

— Да.

— Сколько ты зарабатываешь в час?

— Двадцать пять долларов за собаку, но это на двоих с Тимом, то есть мне достается двенадцать с половиной.

— Я беру тебя на испытательный срок, тринадцать долларов в час. Если останусь довольна твоей работой, подниму до пятнадцати. Ты будешь работать со мной по вечерам, когда закончишь дела в Ларк-Хаус, для начала по два часа в день. Расписание будет гибкое, в зависимости от моих потребностей и твоей занятости. Договорились?

— Миссис Беласко, я могла бы уйти из кафе, но не могу оставить собак, ведь они ко мне привыкли и будут ждать.

На этом женщины и порешили, и таким образом началось их сотрудничество, со временем превратившееся в дружбу.

В первые недели новой работы Ирина ходила на цыпочках и все время попадала впросак, потому что Альма Беласко оказалась строгой в обхождении, требовательной в мелочах и нечеткой в формулировках, однако вскоре страх у девушки прошел, и она сделалась для Альмы необходимой — такой же незаменимой, как и в Ларк-Хаус. Ирина изучала новую хозяйку с энтузиазмом зоолога, обнаружившего бессмертную саламандру. Эта женщина была не похожа ни на кого из тех, кого она встречала прежде, и определенно ни на кого из стариков второго и третьего уровня. Альма ревниво оберегала свою независимость, чуждалась сентиментальности и диктата материальных ценностей, казалась свободной от привязанностей — за исключением своего внука Сета — и ощущала такую уверенность в самой себе, что не искала поддержки в Боге и в сахарной набожности некоторых постояльцев Ларк-Хаус, которые объявляли себя спиритами и рекламировали способы перехода на высший уровень сознания. Альма прочно стояла на земле. Ирина предполагала, что ее надменность — это защита от постороннего любопытства, а простота — показатель элегантности, которая у неопытных женщин превращается в неухоженность. Ее жесткие белые волосы торчали в разные стороны, она расчесывала их пятерней. Единственными ее уступками кокетству были красная помада на губах и мужские духи с бергамотом и апельсином; когда она проходила по Ларк-Хаус, этот свежий аромат заглушал мутные запахи дезинфекции, старости и, местами, марихуаны. У Альмы Беласко был мощный нос, горделивый рот, костистое тело и натруженные руки батрака; глаза были карие, брови темные и широкие, а под глазами залегли лиловые мешки, придававшие женщине вид страдающей от бессонницы, — их не могла скрыть даже черная оправа очков. Аура загадочности вокруг нее заставляла держать дистанцию: никто из сотрудников Ларк-Хаус не обращался к ней покровительственно, как это было принято с другими постояльцами, и никто не мог похвастать, что знает эту женщину, пока Ирине не удалось проникнуть в ее цитадель.

Альма делила со своим котом квартиру с минимумом мебели и личных вещей, а ездила на автомобиле самой маленькой модели, совершенно не уважая правила дорожного движения, соблюдение каковых почитала делом добровольным (в обязанности Ирины входила регулярная оплата штрафов). Альма была вежлива из привычки к хорошим манерам, однако единственными людьми, с которыми она подружилась в Ларк-Хаус, были садовник Виктор — с ним она часами могла возиться с овощами и цветами в высоких кадках, и доктор Кэтрин Хоуп, чьему обаянию она попросту не могла противиться. Альма Беласко снимала мастерскую в сарае, разделенном деревянными перегородками, за которыми трудились другие художники. Она писала по шелку, как писала в течение семидесяти лет, но теперь делала это не по вдохновению, а чтобы раньше срока не помереть со скуки. Альма проводила в мастерской по несколько часов в неделю в сопровождении Кирстен, своей помощницы, которой синдром Дауна не мешал справляться с обязанностями. Кирстен знала комбинации цветов и инструменты, которые использовала Альма, она подготавливала ткани, содержала в порядке мастерскую и мыла кисти.