Шантаж - Ольга Лаврова

— Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и прочее… Застукали вы меня случайно — тряхнули этого дурака из «Ангары», он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве.

— Хотите «потолковать за жизнь»? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифицировались? Нетрудно было?

«И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?»

Ответ последовал с заминкой.

— Рассуждая логически — раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия.

Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную:

— Чьего доверия?

— Полагаю, вы знакомы с основами философии, — меланхолически протянул Миркин. — Я тоже в свое время любил брошюрки читать. Так вот ученые пишут, что любая истина относительна. Другими словами, ничего до конца узнать нельзя, всегда что-нибудь останется темным.

Знаменский положенными словами занес ответ в протокол, захлопнул папку и, обогнув стол, встал напротив Миркина. Тот тоже поднялся, но чувствовал, что разговор еще не завершен.

— Намерен дать вам совет.

— Дружеский, разумеется, — хмыкнул Миркин, снова сероглазый.

— Полезный. Когда мне намекают, что не шибко умен или кишка тонка, я, знаете, не обижаюсь. Но — беру на заметку. Намекать позволяют себе люди: а) просто глупые; б) без меры самонадеянные; в) надеющиеся на сильных покровителей. Запомнили квалификацию? И каждый из них при этом упускает из виду, что задевает в моем лице организацию, которая — если взъярится — всякую тьму высветит и всякую истину добудет, наплевав на ваши основы философии!

Тирада не содержала лукавства. Она в общем-то соответствовала действительности — при условии, если организация взъярится. Яриться же против Миркина смешно.

Пал Палыч отпустил его с миром, досадуя, скорее, на Мишу Токарева, который не вооружил следователя увесистыми фактами.

«Где же хваленая въедливость? Или я его переоценил? Или он меня — вообразив, что я на голом месте способен провести гениальный допрос».

В проходной тюрьмы Знаменский отметил время: четверть пятого. Уже пять минут ждет Миркина под часами «Наташа, страдающая от безденежья».

9

Мифическая Наташа была мужского пола, средних лет, среднего роста и среднего же умственного уровня. Между приятелей известная под кличкой Чистодел.

Он топтался под часами, пока не лопнуло терпенье. Борис обычно не опаздывал. Может, приболел? Чистодел двинул к телефонной будке.

— Миркина, пожалуйста. — Не расслышав ответа, повторил: — Товарища Миркина я прошу…

Он слушал, белесые бровки панически прыгали вверх-вниз.

— Как — арестовали, за что?!

Прахова рассказала. Дельно, обстоятельно. Помянула просьбу следователя позвонить и осведомилась, надо ли его ставить в известность, что Борисом интересовался… кстати, как вас по имени-отчеству?

Тут Чистодел торопливо заверил, что позвонит сам, трясущейся рукой записал продиктованный номер и, к разочарованию Праховой, повесил трубку.

А назавтра, когда над городом разливался великолепный закат, он маялся у окна в холле респектабельной гостиницы, ожидая Приезжего — так нейтрально велел себя именовать рискованный, опасный человек, периодически появлявшийся в серенькой жизни Чистодела. И короткие эти встречи нагоняли на Чистодела одновременно страх и восторг и поднимали в собственных глазах на геройскую почти высоту.

Но сегодня… Ох, как не с руки ему встречаться с Приезжим!

Однако тот уже надвигается кошачьей своей походкой, уже рядом. Чистодел поздоровался и опустился мешковатым задом на заграничный, неестественной длины диван — неровен час ноги откажут.

Приезжий сел рядом, оттенив неказистость собеседника.

— Ну?

— Лажа… — шепнул Чистодел.

— Точнее.

— В общем… не могу я товар взять.

Приезжий мимолетно улыбнулся струившейся мимо девице.

— Ты меня из Магадана вызвал шутки шутить?

— Да чтоб я сдох… Какие шутки! Человек, на которого я работал, сгорел.

— Приятно слышать. Ты тоже дымишься? — Приезжий поправил галстук, маскируя цепкий и стремительный огляд вокруг. Нет, в холле было «не мусорно».

— Я дымлюсь?! Да ни в жизнь! До меня им не добраться! — он сплюнул через левое плечо, но в тоне была убежденность.

— Тогда другого купца найди! — приказал Приезжий.

— Где его враз сыщешь… не семечки же… Недели бы хоть три…

— У меня командировка на четыре дня.

— За четыре дня — безнадега.

Чистоделу капельку полегчало. Показалось — труднейший рубеж позади. На секундочку показалось.

Приезжий заслонился от холла пестрым журналом с ближайшего столика и ударил в уши Чистодела свистящим угрожающим шепотом:

— Ты понимаешь, шкура, что ты наделал?! Ты меня вызвал — я прилетел. Я же не пустой! Во мне два кило. Что я теперь должен, как беременная сука, с товаром в брюхе мотаться, да? Нет уж, не выйдет! Бери, рассчитывайся, а дальше забота не моя!

Заячье сердце Чистодела застучало с перебоями.

— Да клянусь, если б я мог… Я на свои никогда не работал… У меня таких башлей в помине нет!

— Добудь!

Ай, до чего унизительно совсем терять себя и говорить, что добыть-то не у кого, — разве что на опохмелку. Но с Приезжим не похитришь, и Чистодел покаянно признался:

— Негде мне взять…

Лицо Приезжего отразило безграничное презрение.

— Я, ей-богу, не виноват, — заерзал Чистодел. — Он сделал заказ, я вам передал… и вдруг такая лажа… Были бы свои башли…

Приезжий кинул журнал.

— Ты что все — «башли», «лажа». Музыкант, что ли? Лабух?

— Да так… Немножко себе на барабане стучу.

— Где?

— Ну, ребята знакомые есть, зовут иногда на похороны подхалтурить. «Лабать жмурика» называется.

— Столичный коммерсант! Торгую золотом и немного стучу.

Чистодел, не расслышав издевательской интонации, наивно пояснил:

— Так то — бизнес, а это — на бутылку.

— А твой купец на чем доигрался? На кларнете и трубе?

— Не… — засмеялся Чистодел и опять ошибся, посчитав, что атмосфера разрядилась.

— Ах, тебе еще смешно, падла?! — осатанел Приезжий. — Мне люди товар доверили. Им твои лажи — пустой звук. Я должен вернуться — и деньги на бочку, иначе лучше самому либо под трактор, либо в прорубь! Понял, какие у меня тылы?!

Нет, не понял. Напугался — да. А понять где ему, выросшему в арбатских переулках и совершавшему экскурсии не далее Кунцевского и Востряковского кладбища? Да и как понять?

С нормальной точки зрения, приисковый быт — нечто чудовищное. В подобных хибарках и сараюшках (в печати звучно называемых «бидонвилями») жить нельзя. А уж лютыми сибирскими зимами — спаси и сохрани! Медведям в берлогах стократ теплей и уютней.

И сколько бы ни шло отсюда опечатанного и охраняемого автоматчиками «золотого запаса», сами добытчики остаются несчастной рванью. Главное утешение, главная забота — бутылка. А подчас в ней вопрос жизни и смерти, тут уж мороз судья.

К кражам добываемого золота отношение у всех простое. Однажды, к примеру, приземлился самолет без опознавательных знаков, главный инженер прииска загрузил в него пуды «желтого металла» и улетел в неизвестном направлении. Для приличия объявили всесоюзный розыск, хотя в Союзе его никто никогда найти не чаял.

Чего же ждать от маленького труженика? Платят ему за каторжную работу копейки, а кругом перекупщики, у них спиртное и мосты «на материк». И без колебания всаживал он в трубы, по которым гонится порода, самодельные ловушки для золота. Вот тут уж жестоко правила честность. Залезешь в чужую ловушку — поплатишься головой. Споры решались проще, чем на самом «диком Западе».

Возможно, жесткая упрощенность нравов передалась еще со времен, когда на золоте вкалывали за пайку зэки. Многие, освободившись, там и остались со своими традициями и задавали тон. А кто позже приезжал в надежде подзаработать, либо сразу заворачивал оглобли, либо научался подчиняться общим порядкам.

И в описываемые годы и позже струйки золота всегда текли к неким точкам притяжения и осаждались у богатых и предусмотрительных. Кто знает, не они ли или их дети вынырнули сейчас из подполья, оккупировали здесь и там разные консорциумы и в полном консенсусе с чиновничьей верхушкой принялись отмывать многолетние знаки? (О тех, кто уже без всяких фокусов растащил золотой запас целой страны, мы помолчим — немеет язык).

Итак, струйки всегда сочились, сливались в ручейки, но во времена Приезжего посредничать между приисками и «большой землей» было занятием аховым, и брались за него несколько десятков смельчаков. Приезжий не сгущал краски, изображая свои скорые на расправу тылы…