Изображая Обломова - Людмила Бояджиева

Ой, как зрители радовались!..Как волнительно было… Даже… даже…Нет. Можно я не буду об этом? Это ж не спектакль был… Цветы…(Говорит дальше очень быстро, что бы забыть нечто ее пугающее) Много цветов и всех поздравляли, правда, не все справились. Некоторое не могли ругаться на сцене матом, потому что Станиславский сказал, что театр это святыня и начинается он с вешалки. Станиславский, он что думал? Что в гардеробе нельзя трехэтажными нелексическими выражениями с посетителями общаться…Нет, это правильно! Если посетителя сразу шугануть, кто ж до зала дойдет? А на сцене совсем другое дело…Раз уж пришли, пусть слушают! Их никто, между прочим, силой не загонял… Некоторые наши актеры думали, что на сцене вообще выражаться по матерному нельзя. Ну, в Храме же нельзя? Вот и у них отношение такое. Неправильное. Ну, что интересного, допустим, если кто–то там у себя на кухне матом припустит и все пьяные? А сцена — это ж кафедра! И если с кафедры этак выразительно… ну я повторять не буду. Оно впечатляет. У нас же в зале не пьют и вообще не за тем приходят. Приходят важное узнать, приобщиться к прекрасному… Ну и …тут это…Как раз, что в пьесе написано…Всем понравилось! Хлопали, да сильно хлопали…Домой я вернулась вся вдохновенная, а Коленька мой трехлетний проснулся, кричит и кричит… Ну, я поняла сразу, что делать, правильно? Гвоздь такой немного ржавый нашла и молоток… Ручку его еле поймала и к кроватке прижала… ладошка розовая…. Крови вначале даже совсем не было, а потом… Коленькин любимый одноглазый мишка даже смеялся! Только все прибежали и очень кричали и это было очень, очень смешно…

Я взяла мишку и так смеялась, так смеялась, что все забыла…Это роль. Роль…Сцена. Все белое и красная кровь — красиво…

Потом меня хорошо лечили. Гена, то есть он — Илья Ильич — как раз принес мне книгу про Обломова и я вспомнила, что совсем не Анна, а Ольга Сергеевна. И еще поняла важное — не я читаю книгу, а книга читает меня. И эта жизнь настоящая. Что нельзя слишком сильно в роль перевоплощаться. Это совсем просто, правда?

МОНОЛОГ РЕЖИССЕРА в раме

Ольгу отталкивает Режиссер и занимает место в раме (руки по локоть в крови. В руках нечто вроде мешка, пропитанного кровью. Во время монолога достает оттуда кишки, нюхает, мотает. Отрубленную руку в отдельный пакетик и прочие анатомические части. С удовольствием коллекционера, копающегося в раритетах)

— Думаете, я на рынке мясником работаю? Не угадали. Сею разумное, доброе, светлое. Искореняю порок посредством искусства, не щадя живота своего. Вы спрашиваете: — тебе, родимый, больше заняться в искусстве нечем?

— А для вас стараюсь, мерзкие вы мои. Что не спросите — у меня все есть: расчлененка — пожалте: топорами, ножами электропилами, газонокосилками и прочим хоз инвентарем. Все виды извращенного, в высшей — подчеркиваю! — художественной степени извращенного, насилия представлены, трупнички в ассортименте — можете не сомневаться — кайф за свои башли словите. Любое удовольствие за ваши деньги

Я чуткий, я момент ловлю. Запишите откровение: высший кайф, когда увлечение становится делом твоей жизни. Я умный, я здорово их — мэтров Большого искусства — развел. Приползли, гением величают, сцены свои подставили: бери нас! Ну, я и поимел их по полной программе. Не велика победа. Слабаки, забубнили: высокое, светлое, доброе! Сами чистенькие такие, возвышенные, а что хорошо продается, смекнули! И доброе–светлое, которому всю жизнь молились, сразу в отход пустили. А как же! Авангардисты, смельчаки широкомыслящие, вечно молодые наши, рискованные парнишки! Понимаю отлично: такому чистоплюю и кошку придушить западло. За меня стеной стоят: взял, мол, гений авангарда, на себя высокое призвание нести мученический крест за все грехи мира. «Ура! Ура! Он смелый, он супер–гений! Ура! Ура! Мученик идеи! Отчаянный новатор!»… Я не новаторство люблю. Я кровь люблю. Мне ж в кишках и кровушке щуровать, трупы в клочья рвать — высокое упоение! Это мое. Мое! Призвание у меня такое. От нутра идет. Талантливый я — все себе позволяю, да не просто втихаря чернуху самодеятельную замутить, а с полетом, с разгулом фантазии! Трудно мне было пока не нашел свое дело. С собаки там, с живой шкуру сдерешь. Сопляка обдолбанного трахнешь, или где–нибудь в уютном подвальчике в канализационных отходах о высоком помыслишь… Не! Ха! (Грозит зрителям) Стоп! Это уж лучше я помолчу, стукачики вы мои белокрылые… Вот что лучше скажу: великое дело — сцена. Дурак бесталанный в лесок детишек волочет, что бы там мокрухой развлечься. Да еще сфотографирует на свою дешевенькую «мыльницу».. Про сцену–то ему не мечтать. А я — король! Они мне пятки лижут. Все под меня легли, кто отойти в иной мир не успел. А как же — спаситель явился, борется с манией террора, с фетишизацией насилия. Обличает общество, потерявшее разницу между жизнью и смертью! Славный такой, тонкий. Смелый, находчивый. Ой, ой, ой! Слезыньки мои капают… — я говорить умею. Самородок. Садист в общехудожественном масштабе. С чем и поздравьте. Только вот что не забывайте — вы, вы, в ладошки от восторга хлопающие, вы то кто будете? Горлогрызы накаченные, деточек новорожденных на помоечку, дедулю зажившего на ваших квадратных метрах в капусту топориком, спутника жизни верного — заказать, маманю дрелью — пусть помучается. Ну и прочие удовольствия себе позволяете, сами знаете, телевизор смотрите. Ждем-с в нашем театре! Имени народного героя Чекотилы и иже с ним за талант осужденным.

Скучно здесь у вас. Чисто, светло…так всех перерезать и хочется. А вот мы сейчас вашего Илью Ильича изнутри проверим — гастрита нет ли? Анализ, так сказать, внутренних органов со всей ответственность проведем. (достает сверкнувший нож)

КАРТИНА 5

Слышен отчаянный крик Ольги. Свет зажигается на сцене. Она сидит на диване, прижавшись к Обломову, он ее успокаивает. Раздаются голоса. «Это не он, не он говорю! Давай обратно! А, без разницы…»

Два «быка» вносят венок с лентой: «Безвременно усопшему братану Шуберту»

Появляется элегантно одетый мужчина — Авторитет.

Ольга (бросается к нему на шею с воплем): — Андрюшенька! Наконец–то…

Свет только на диване, Авторитет становится Штольцем. Обломов и Штольц смотрят друг на друга. (Эпизод из романа)

Штольц: — Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! Н-да (рассматривает его изумленно) Помилуй, друг! Точно ком теста свернулся и лежишь.

Обломов: — Правда, Андрей, точно ком. Все меня утомляет, здоровье–то совсем плохо — изжога замучила.

Штольц: — Какая болезнь, Илюша? Тут другое. Тебе, кажется, и жить–то лень?

Обломов: — А что, ведь и то правда: лень, Андрей, лень.

Штольц: — Хорошо признание! Что ты стал? Опомнись! Как же имение? Мечты твои про обустройство крестьян? Или написал бы что–нибудь дельное. А то и в департамент служить, ты ведь таланты имеешь. Да мало ли есть поприщ, где проявить себя можно? Да и жить по–человечески: карьера, состояние, хорошая семья…

Обломов: — О чем ты!? Вечная беготня взапуски, вечная игра дрянных страстишек, особенно жадности! Сплетни, пересуды, подсиживание. Послушаешь, о чем люди говорят, так голова закружится, одуреешь. Только и слышишь «этому дали то, тот получил аренду. Этот проигрался вчера в клубе, тот берет взятку в триста тысяч!» скука, скука, скука! Где же тут человек, куда он скрылся? Как разменялся на всякую мелочь?

Штольц: — У всякого свои интересы. На то жизнь… Жизнь, а не пустое прозябание! Да услышь же меня!

(Свет меняется. Штольц уже Авторитет Бизнесмен.)

Авторитет, (обращаясь к Обломову)

— Моя фамилия Противогазов. В наших кругах величают попросту, но с превеликим уважением Госгаз. Слыхали? Впрочем, и хорошо, что не в курсе. Ситуация предельно проста… Пардон, братца не имеете? (Обломов отрицательно мотает головой) Оно и к лучшему. У меня бизнес. Большой, очень большой. Люди разные в деле нужны. Был один мужичек, на спецзаданиях числился. Подстрелили его (кивает на венок) и вдруг сообщают «лежит наш Шуберт на диване и жив живехонек» Прибыл посмотреть лично, так как к чудесам не приучен…Увы…(Крестится, кивает на венок) Цветочки вам не помешают?

Ольга: — Что вы, что вы, Андрей! (нюхает цветы) Красота–то какая! живые…

Авторитет: — Только что из Голландии. (Обломову) Если надумаете на службу поступить, всегда рад. Из светлой памяти к одноименному, тьфу — однофигурному, если так можно выразиться, усопшему. Заработком не обижу.