Жизнь моя - Пейвер Мишель

— Тони! — взорвался он. — Это переходит все границы!

Она неловко стояла перед ним, возясь носком босой ноги в пыли. Она связала шнурки своих теннисных тапочек и повесила их на шею, что он нашел невыразимо вульгарным. Он сорвал их и начал развязывать узел.

— Папа, прости, но я и вправду не хотела идти кататься верхом.

— Но надо, ничего не поделаешь.

— Ну пожалуйста! Я боюсь их. Пони страшные…

— Нет, они совсем не страшные, кроме того, твоя мама настаивает. Впрочем, как и я, — запоздало добавил он.

В душе он сомневался, не будут ли уроки верховой езды такой же ошибкой, как теннис или балетные классы.

— Это подтянет ее, — говорила Эвелин, не желая признавать, что ее усилия только еще больше подрывают уверенность ребенка в себе.

Однако все это его не касалось, слава Богу. Девочки были под ответственностью Эвелин — так они договорились с самого начала. Возмутительнее всего было то, что он оказался втянутым в это теперь, во время отпуска.

— Но, папа, я не хочу учиться верховой езде!

— Почему? Все девочки любят лошадей. В чем дело?

Ее лицо погасло, нижняя губа оттопырилась. Ему в голову пришла жестокая мысль: будь она постарше и обладай способностью четко формулировать свои мысли — она бы ответила: «Дело в том, что я толстая трусливая зубрила, и мама больше любит Каролину, потому что она не такая». И что он мог бы на это ответить? Что возразить, если все это правда? Кроме того, он и сам больше любил Каролину. Его старшая дочь была ласковой, красивой и покладистой одиннадцатилетней девочкой. Любить ее было легко.

Эвелин всегда говорила, что Антонии надо было родиться мальчиком. Глядя на нее сейчас, Чарльз думал: до чего это безжалостно точно! Она была слишком высокой и крепкой для девочки, а ее круглые очки с толстыми стеклами придавали глазам сходство с поросячьими. Все в ней было неуместным. Неуместным для отпрыска такой красивой женщины, как Эвелин, и такого худощавого элегантного мужчины, как он. Никуда не денешься — Антония была как подкидыш. И хуже всего, что она это знала. Иногда он чувствовал себя виноватым перед ней. Как правило, просто виноватым и немного смущенным. Сегодня же он был просто вне себя.

Не говоря ни слова, он поднялся на ноги и начал торопливо спускаться по тропинке. Он слышал, как она возится с теннисными тапочками и карабкается следом. Минутой позже она появилась рядом. Она потянулась взять его за руку, но он засунул обе руки в карманы шорт. Будь он проклят, если будет поощрять ее после того, что она учинила! Она молча опустила руку, ее лицо было внимательным и смущенным. Ей приходилось работать ногами в два раза быстрее, чтобы поспевать за ним, и через некоторое время он замедлил шаг.

— Мы собираемся покупать тот дом у реки? — спросила она робко. — Он, наверное, был раньше мельницей?

Чарльз подавил смешок. Это «мы» было забавно. Как и ему, ей было известно, что деньги у них водились благодаря Эвелин, а вернее — благодаря чудесному везению бедного дорогого дядюшки Джеральда, и сейчас они благополучно изъяты из Ллойда, где могли бы в эту минуту умножаться.

— Пожалуй, — пробормотал он, — это было бы прекрасное место для работы во время летних каникул. И он находится в той самой долине.

— Ты имеешь в виду — в долине Кассия?

— Ммм… — У него вызвало раздражение то, что она так запросто говорит о его любимом проекте. Сегодня в ней раздражало буквально все.

— Папа, а ты уверен, что он жил здесь, прямо в этой долине?

— Конечно, уверен.

— Почему?

— Потому что! — огрызнулся он. Ну почему она не может верить тому, что он говорит. Господи, ему хватало инквизиторских допросов такого рода на факультете, но получать их от собственной дочери…

Он знал, что несправедлив. Если бы подобный вопрос задала Каролина, он был бы только рад, что та проявляет интерес к его работе. В чем же виновата Тони? Не ее вина, что у нее тот тип ума, который ничего не принимает на веру. Он должен это поощрять. Он должен гордиться ее независимым мышлением и пытливым интеллектом, развитым не по годам. Так откуда же это иррациональное возмущение? Ревность к восьмилетнему ребенку? Абсурд! И недопустимо изливать на ребенка свои фрустрации. Это лишь показывает, как низко он пал.

Чарльз Хант, джентльмен-дилетант, объект шуток на факультете. Его держали из-за его родственных связей (так удобно для благотворительности!) и из-за красавицы жены, придававшей любому собранию некий блеск.

— Пап!

— Что?

— А почему ты думаешь, что Кассий…

— Тони, я не собираюсь сейчас об этом говорить! Чертовски жарко, я совсем выдохся и отчаянно хочу пить. Давай вернемся к этому позже, при первой возможности, хорошо?

* * *

Отец спрашивал, почему она не хочет заниматься верховой ездой, но Антония знала, что на самом деле его это не интересует. И если она ему скажет, это может только рассердить его.

Этим утром ее старшая сестра заметила — в своей милой манере, конечно, не желая ее обижать, — что значок «Динозавр-клуба» слишком детский и совсем не гармонирует с ее футболкой. Не собирается же она надеть его на занятия верховой ездой? Антония не знала, что означает «не гармонирует», — кажется, это как-то связано с цветами. Но Каролина, наверное, права — ведь она разбирается в таких вещах. Все дело было в том, что Антония полагала, что значок защитит ее от пони. Таким образом, перед ней стоял выбор: либо противостоять пони со значком, но «дисгармонично», что бы это ни означало, либо оставить значок и оказаться беззащитной перед животным. В конце концов, она склонилась ко второму решению, и ее опасения подтвердились. Она была укушена, и пребольно, в правую руку. Не настолько серьезно, чтобы до крови, но достаточно, чтобы получился большущий фиолетовый синяк и подтвердилась ее правота. Она ненавидела пони так же сильно, как боялась его. Но попробуй она рассказать об этом отцу — он бы никогда не понял. Он бы посоветовал ей не выставлять себя на посмешище. Она ведь переросла увлечение динозаврами?

Кассий понял. Кассий всегда понимал. Он был взрослый и римлянин, но это не мешало ему писать стихи о морских чудовищах и летающих лошадях. И никто ему никогда не говорил, что он «перерос Пегаса». Так или иначе, но когда Кассий был с ней, она ни капельки не боялась Пегаса, хотя Пегас был все-таки конь.

В пещере, когда она объяснила про «Динозавр-клуб», Кассий обещал ей написать стихотворение про трицератопса. Ей хотелось вернуться обратно, к нему. Кассий был единственным человеком, которому она могла рассказать все, что угодно, и он никогда не смеялся над ней и не говорил, что она ошибается.

Она обожала пещеру. Как только она ее нашла, она почувствовала себя уверенной, как никогда раньше. Даже ее икота прекратилась. И она сразу же поняла, что место это — магическое. Именно поэтому она разулась, перед тем как туда войти.

Темнота была удивительно прохладной, пыль между пальцами ног — мягкой, как тальковая пудра, а когда она протянула руку к трещине в скале, вода, набравшаяся в ладошку, была ледяной и прозрачной.

В тот момент, когда она возвращалась ко входу в пещеру, маленькая зеленая ящерка стремительно выскочила у нее из-под ног, обернулась и посмотрела на нее. Она была так близко, что можно было рассмотреть ее бока, раздуваемые дыханием, и шкурку, блестящую и бугристую, как фруктовая пастила. Это было, когда она уже знала, что Кассий тоже был здесь.

— Ведомо мне то место в холмах, — писал он в одном из ее любимых отрывков в книге из кабинета ее отца, — где спускаются боги на землю, //Место, где все, что ни встретишь, //Будет взирать на тебя в молчании и без боязни, //Будь то коза вислоухая, сокол, парящий в зените, //Или зеленая ящерка. //Все в этом месте равны перед ликом //Силы могучей и непостижимой.

— Что это у тебя в руке? — спросил отец, подскакивая к ней.

Она смешалась.

— Я нашла это в пещере, — и робко протянула ему осколок керамики. — Мне кажется, это римский. Красный и блестящий, как в твоей книжке. Может быть, это ключ, которым Кассий пользовался, чтобы прийти сюда? — Но, к ее ужасу, вид ее сокровища только разозлил отца.