Месть призрака - Елизавета Абаринова-Кожухова

Ровно в шесть часов погас верхний свет, и кафе погрузилось в интимный полумрак. Прожектор осветил импровизированную сцену, и в его луче возникла фигура председателя "Всемирной души".

— Господа! — обратился председатель к присутствующим. — Сегодня мы имеем счастье прикоснуться к высокому искусству, которым нас давно радует замечательная, я не побоюсь сказать — великая поэтесса Софья Кассирова. Мы давно ждали явления ее новой книги, и вот наконец имеем удивительную возможность увидеть ее воочию, во всей ее самости. И потому без лишних слов позвольте представить вам автора книги — госпожу Софью Кассирову!

В темном зале раздались нестройные аплодисменты, и к микрофону вышла сама виновница торжества с книгой, нежно прижатой к могучей груди. Ее платье, будто шкура крокодила в лунном свете, таинственно переливалась в лучах прожектора.

— Вы не представляете, господа, как я волнуюсь, — начала сольное выступление поэтесса. — Ведь это такой день в моей жизни… И еще я хочу сказать, что своими успехами обязана не только себе, но и моим друзьям, братьям и сестрам по искусству. И в столь торжественный момент не могу не вспомнить о своей незабвенной подруге, замечательной поэтессе Жоржетте Мешковской. Как жаль, что она не дожила до этого дня!..

— Если бы дожила, то этого дня просто не было бы, — шепнула Чаликова, наклонившись к уху Дубова. Тот кивнул. A Кассирова тем временем продолжала:

— И я хотела бы начать этот вечер со стихотворения, посвященного светлой памяти Жоржетты. — Поэтесса перевернула в книжке несколько листков и, придав лицу выражение вдохновенной скорби, начала чтение:

— Это было давно, это было в Древнем Египте,В самом прекрасном из прошлых моих воплощений.Я была возлюбленной страстной жреца Омона,Что возносил каждодневно Омону хвалу во Храме.Но вот взяла его смерть, и осталась я одинока,Одна, как чайка на море или верблюд в пустыне,И стала мне жизнь постыла, любви лишенной.И вот однажды, молясь в опустевшем храме,Я услыхала голос, и этот голос промолвил:"Будет тебе за любовь за твою награда.Знай, твой любимый запрятал алмазы и златоВ месте надежном, и стражей надежных приставилНа берегу священном священного Нила,A сторожами поставил двух крокодилов священных.И, коль овладеть желаешь ты этим кладом,То в полночь явись на брега священного Нила,Туда, где луна освещает пирамиду Хеопса.И в том месте, где тень ее коснется берега Нила,Встань, и всплывут на поверхность два крокодила.И когда ты отдашься обоим всею душою и плотью,То откроется вход в пещеру с алмазами и со златом".И смолк тот голос, и сама себе я сказалаНа что мне злато, на что алмазы и все богатства земные,Коли возлюбленного рядом со мною нету?Но, как настала ночь, явилась я к берегу Нила,И, только тень коснулась краешка вод священных,Выплыли на поверхность священных два крокодила…Голос Кассировой дрогнул, но она мужественно продолжала:— И не захотела я им отдаться всею душою и плотью,Но, взяв секиру, до смерти обоих их зарубила,И кровь их святая, смешавшись с потоком священного Нила,Вдаль потекла, по течению, к синему морю.Но не пошло мне на пользу коварством добытое злато…

Вдруг Кассирова прервала чтение, и ее округлое лицо исказило выражение неизъяснимого ужаса. По проходу между столиками, слегка покачиваясь, в сторону сцены плыл призрак Жоржетты Мешковской в окровавленном розовом платье — медленно, но неотвратимо, как судьба.

Кассирова со страшным грохотом упала на пол прямо на сцене, а кровавый призрак, хладнокровно переступив через нее, занял место у микрофона.

— Ты потревожила мою тень, несчастная, — сказал призрак страшным потусторонним голосом, — и я явилась!

— Нет! Только не это! — возопила Кассирова, хватаясь за подол Жоржеттиного платья.

— Тогда облегчи свою грешную душу, — предложил призрак Мешковской, признайся перед всем миром, как ты убила и меня, и Марианну!

— Я все, все скажу! — кричала Софья, ползая по полу. — Только не смотри на меня так, я каменею от твоего мертвого взора!

— Ну ладно. — Призрак снял с подставки микрофон и бросил его Кассировой, а сам удалился вглубь сцены. Поэтесса попыталась встать, но, покачнувшись, вновь упала на сцену.

— Ну, говори же! — подстегнул ее призрак. — Говори, если не хочешь, чтобы я ввергла тебя в ад преисподней!

— Я все скажу, все! — Кассирова трясущимися руками взяла микрофон. — Я хотела издать сборник, но у меня не было денег. И я задумала, как их достать… Я не хотела никого убивать, просто хотела издать книгу… Я дождалась дня, когда в кассе оказалась нужная сумма, и позвонила тебе. Я сказала, что моя начальница и твоя возлюбленная Марианна Костяникина заперлась в своем кабинете с какой-то смазливой девицей… Когда ты явилась, я пошла в кабинет к Марианне и сказала, что ты пришла разъяренная и с пистолетом, и не лучше ли вызвать милицию? Но Марианна сказала, что сама разберется, и достала из стола служебный револьвер… Она вышла из кабинета, и между вами разгорелась ссора, ты обвиняла ее в измене, а она не могла понять, в чем дело. И тогда… — Софья замолкла.

— Ну, договаривай, договаривай! — раздался из мрака страшный голос призрака.

— Тогда я взяла наган, который заранее приобрела на черном рынке, и два раза выстрелила в Марианну прямо на твоих глазах… Ты побледнела и встала как вкопанная, а я взяла ее револьвер и застрелила тебя. A потом вытерла платочком свои отпечатки и вложила оба пистолета вам в руки. Ну и тогда уже забрала все деньги из кассы и вызвала полицию… — Обессиленная собственным признанием, Кассирова вновь бухнулась на пол.

— Свет! — раздался голос инспектора Лиственицына, и тут же зажглась люстра на потолке. На сцену вышли его сотрудники в штатском и без лишних слов надели на поэтессу стальные наручники. A призрак Жоржетты снял с себя парик и сбросил кровавое платье, под которыми обнаружились лысина и зеленый костюм ее брата-близнеца Александра Мешковского. И под бурные аплодисменты зала галантно раскланялся.

* * *

Стоял студеный декабрьский денек. Кислоярская Республика жила в ожидании нового года и попутно праздновала Рождество по католическому и протестантскому календарям. Частный сыщик Василий Николаевич Дубов наряжал у себя в конторе маленькую, но пышную елочку, и в тот момент, когда он натягивал на нее блестящую верхушку, зазвонил телефон. Детектив нехотя взял трубку:

— Слушаю вас.

— Василий Николаич? Это инспектор Лиственицын. Скажите, как вы относитесь к развлекательным шоу?

— Положительно, — ответил Дубов. — Особенно после того представления, которое мы с вами имели удовольствие наблюдать на презентации у Кассировой.

— Могу вам предложить представление не хуже, — сказал инспектор. — Если не хотите его пропустить, то подъезжайте прямо сейчас к издательству «Буревестник».

Заинтригованный Василий тут же закрыл контору и, оседлав свой неизменный синий «Москвич», отправился на улицу Тургенева, к тому особнячку, куда он уже однажды возил юную поэтессу пушкинской школы Надежду Чаликову.

Когда Дубов подкатил к месту назначения, шоу было в полном разгаре. Милиционеры выводили из дома издателя Петровича, а тот, на ходу срывая с себя усы и парик, кричал:

— Уберите от меня свои грязные лапы! Разве вы не видите, что я коммунист Разбойников?!!

На что присутствующий при этом главный городской фининспектор, издевательски похлопывая Петровича по плечу, отечески возражал:

— Какой ты, к черту, коммунист Разбойников? Ты — мелкий хапуга, скрывающий налоги от государства! Идем, родимый, поговорим о твоей двойной бухгалтерии, актик составим…

— Пошел вон, прислужник буржуев! — пронзительно визжал Петрович, норовя лягнуть фининспектора костылем. — Вы еще пожалеете об этом, все прогрессивное человечество встанет на защиту моей поруганной чести! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

— Кричал бы лучше "Хайль Гитлер"! — проворчал один из милиционеров, грубо подталкивая Петровича в спину. В конце концов Разбойникова затолкали в "Черную Берту", и та резво повезла арестованного в сторону городской тюрьмы. Дубов подошел к инспектору Лиственицыну, который с удовлетворением наблюдал за происходящим.

— Ну, как вам? — поинтересовался инспектор.

— Ничего себе, — откликнулся частный детектив. — Все-таки вы решились его арестовать?

— Вынуждены были, — ответил Лиственицын.

— A что он, опять занялся коммунистической деятельностью?

— Если бы! Вы поглядите туда.

На площадке перед особняком, удушливо дымя, горел костер, и сотрудники Лиственицына бросали в него книги в одинаковых коричневых переплетах. Ккостру уже стягивались погреться местные бомжи. Кое-кто из них подбирал отлетевшие листки и сворачивал "козьи ножки".