Жена скупого рыцаря - Оксана Обухова

«Танька спит с шофером Кузина», — сообщает Нинель. Я опять не верю, но Потапов возвращается к первой жене и детям.

«Откуда Нинка все знает?!» — думаю я и начинаю сомневаться в себе как взрослой женщине.

— Дурища, — усмехается Нинель. — Потапов отправляет жену-секретаршу с документами в районное отделение. Везет ее шофер Кузина. Так? Утром на Таньке трусы танго, а после поездки с шофером — панталоны с кружевами.

— Ты видела ее трусы?!

— Зачем, — скромно улыбается Нинель. — Юбка у Таньки в обтяжку. И так все видно.

Никогда не обращала внимания на чужие обтянутые задницы. Оказывается, зря. Способность к интригам оттачивается на мелочах. Наша Нинель даст Маргарите Францевне сто очков форы. А цековская вдова не одну вставную челюсть на сослуживцах мужа съела…

— И кто на место Константиныча? — тихонько спрашиваю я.

— Все может быть, — туманно отвечает Нинель и одергивает пиджак так, словно грудь под медаль готовит.

Я кошусь на подругу и представляю ее в кресле шефа.

Возможно, это самая четкая и курьезная фотография из моего альбома воспоминаний — Нинель воткнула зубы в мягкое кресло, весь кредитный отдел пытается ее отодрать. И все усилия напрасны. Силы Нинке придает мечта — стать начальником и руководить малоинициативными курицами вроде меня.

«Малоинициативными и врущими, что пишут диссертацию, — вздыхаю я и наливаю полный фужер коньяку. — Никогда не делай людям добра, не получишь зла».

Если Нинель сядет на место Константиныча, меня из банка она выживет, остальных пустит под пресс и получит форму в соответствии с собственными представлениями о подчиненных.

Впрочем, волнуюсь я рано. Заместитель начальника кредитного отдела пока еще Серафима Мухина, и Константиныч на корпоративных вечеринках меня «дочкой» величает. Возможно, Нинка просто воду мутит.

На посошок подруги пили кофе с ликером. Я грустно проглотила стакан антиполицая, подумав, что вряд ли это подействует в качестве анти-Муза. У Музы нюхательный талант, а у Зайцевой все салаты с чесноком. Как ни выкручивайся, рюмашкой с Гавриилом Марковичем не отмажешься. В доме милого мухомора не подают острых приправ. Жена бережет его от язвы.

— Завтра едем на строительство, — потягивая кофе, сказала Нинель. — Работы пропасть!

Мы все сочувственно вздыхаем. Хотя сочувствовать нечему. Нинка своими руками стены не кладет, особняк за городом строят три таджика из неучтенных Степкиным СМУ материалов.

Сочувствовать надо мне. Завтра по планам Музы мы моем окна. Нашатырем, и все сразу. Поверьте, это много. Я бы предпочла «писать диссертацию», подложив среди бумаг дамский роман в мягкой обложке.

— Я завтра к своим в Колотушино отправляюсь, надо картошку окучивать, — сладко потягиваясь, сказала Галка. — А ты, Вика? На дачу?

Виктория кивнула.

Подпевая Рики Мартину, Галка собрала в стопочку грязную посуду и понесла ее на кухню. Кто-то когда-то сказал Зайцевой, что в своем доме нельзя доверять мытье посуды другой женщине. От этого исчезают мужья. Галка вспомнила своих исчезнувших мужей и сочла примету дельной. Теперь подруга моет тарелки как священнодействует. Если провести аналогию с окнами, мы с Мишей будем жить счастливо и умрем в один день. Приходящая прислуга из фирмы «Заря» в ближайшее время нам не грозит.

— Серафима, — Галка только что собрала со скатерти хлебные корки, бутылочные пробки и фантики от конфет, — сходи на площадку, тряхни скатерку…

Я посмотрела на клетчатый узелок и подумала, что мою Музу от такого предложения хватил бы удар. Как-то раз Миша решил тряхнуть плед на площадке перед квартирой, был пойман мамой у двери и чуть не побит. С ворчанием: «Воспитанные люди поступают так», — Муза Анатольевна сложила в стопку все одеяла дома, вручила сыну хлопалку и отправила во двор к железному турникету. Сама стояла на балконе и следила за выполнением наказания.

Я с Музой была согласна. В доме моих родителей тоже не было принято пылить в подъезде.

Из двух зол — поучать Зайцеву или поступиться собственными принципами — я выбрала последнее. Разумней было бы переадресовать поручение Нинель, но она с Викторией уже минут десять о чем-то шепталась в комнате Полины. Подхватив со стола скатерть, я пошла в прихожую и замерла у дверного глазка. Что бы там ни говорила Галя, стряхивать хлебные крошки под нос соседям неудобно.

На площадке было пусто. Я набрала в грудь воздуха для решительного броска за дверь, но зацепилась за визг Матюшиной, донесшийся из детской:

— Это твой-то Тошик святой?! — вопила Нинка. Невольно прислушавшись, я остановилась в прихожей между двумя дверями — на площадку и в комнату Полины. — Берет твой Карпович! Хапает!

Удивленная интонацией, я подошла ближе к детской и услышала придушенное сипение Виктории:

— Это неправда.

— Не синей лицом, дорогуша! — фыркнула Нинель. — Берет. У Ковровых взял. Я свидетель!

— Неправда, — почти шептала Виктория.

— Ой, ой, ой, все берут, а твой Тошик нет… Если Катька не поступит, век, Андреевна, тебе этого не прощу!

Так-так… В детской комнате шла разборка по поводу проталкивания старшей дочери Матюшиных в МГУ. И если то, что сейчас говорит Нинель, правда, то ничего святого в этой жизни не осталось. Анатолий Карпович прозрачно честен. Ни пятнышка.

У Музы есть подружка, у подружки — внучка, Тошик преподает ей математику. Совсем недавно Муза донесла, что Анатолий Карпович, гроза нерях и лоботрясов, зачеты за наличность не принимает. Забыв, как сопровождала профессора в туалет, проверяя, не стащит ли он доллары, Муза гордится этим знакомством и при упоминании МГУ раздувается так, словно сама его окончила.

— У вас там одна мафия! — шипит Нинель. — Все мильонщики!

— Нина, Нина, как ты можешь?! — просит ее остановиться Вика. — У Ковровых сын медалист…

— Ага, — гнусавит Матюшина, — медалист… за папины деньги… Бери!

Шуршание, что-то шлепается на пол, и голос Нинель на полтона ниже:

— Ну, Викочка, ну бери… Ведь все равно кому-то сунуть надо! В вас мы хоть со Степой уверены… не обманете…

Убийственная, извращенная логика.

Мне становится неудобно, я не хочу знать, уломает ли Нинель Викторию. Отойдя от детской, я распахиваю дверь на площадку… перед квартирой алкашей Квакиных боком ко мне стоит патлатый потертый тип. Тип — синь беспросветная, иные к Квакиным не ходят, но мусорить он явно не собирается. Мусорить собирается воспитанная Серафима Мухина.

Я пытаюсь улизнуть обратно в прихожую, бормочу «извините», но клетчатая скатерть подло цепляется за ручку двери и шлепается на пол. Согнувшись в три погибели, я втягиваю полотнище в щелку между косяком и дверью… и в этой согбенной позе меня застает выскочившая из детской Матюшина.

— Подслушиваешь! — вопит Нинель.

Оправдываться бесполезно. Во-первых, поза у меня странно виноватая, во-вторых, действительно кое-что я подслушала.

Нинель в ярости. Я прижимаю к груди клетчатый комок и молчу. Топнув ногой, Нинка бежит на кухню к Зайцевой.

Ситуация — как в дурной мелодраме.

Осторожно приблизившись к комнате Полины, я вытягиваю шею и вижу Викторию. Она вытряхнула сумочку на диван и роется в ворохе косметики, разыскивая валидол.

«Сволочь Нинка! — проносится у меня в голове. — Нашла, кого во взяточничестве обвинять! Тошик — святее всех святых! Всегда подозревала, что Матюшина просто так ни с кем не дружит. Меня использовала для поступления на работу, в Виктории увидела жену преподавателя престижного вуза».

Виктория собирает сумку и выходит из детской. Выглядит подруга ужасно. Белые с синим налетом губы, серое лицо и взгляд собаки, неожиданно побитой любимым хозяином. Запах валидола напоминает о том, что у Вики больное сердце, я обнимаю ее за плечи и шепчу: «Плюнь на Нинку. Все она врет».

— Ты слышала? — Виктория поднимает на меня прозрачные от боли глаза. — Мой Толя — взяточник!

— Нинка — дура, — встряхиваю я подругу. Хочу прижать ее к себе, но мешает, черт ее подери, скатерть.

— А Ковров? Он тоже дурак?

Ковров на дурака не тянет. Он начальник СМУ, в котором трудится Нинкин Степка. Я пару раз видела его на матюшинских днях рождения, впечатление получила сильнейшее. Дядька огромного роста, дикого нрава, в кулаке не видно стакана с водкой.

И у меня мелькает идея.

— Слушай… сколько стоит поступление в МГУ? — Вика отпрянула с испугом. — Извини. Дорого. Степа мог сказать, что Тошик деньги взял? — Виктория задумчиво кивает. — То-то же. Наврал шефу, что сунул взятку, сын Ковровых поступил самостоятельно, а Степа денежки пригрел…

То ли мои слова подействовали, то ли валидол, но лицо подруги розовеет, и она начинает улыбаться.

— Степа… жук, — бормочет Виктория, и я сразу вспоминаю всех обманутых, но любящих жен. Самые нелепые оправдания припозднившихся мужей звучат для них правдиво, как лейтмотив их жизни.