Веселая компания - Шолом-Алейхем

- Как? Девяносто девять миллионов? - всполошился Аркадий и вскочил с кровати. - Боже мой, да ведь это такая сумма, которой хватило бы нам троим на всю жизнь, да еще немного осталось бы родственникам и на благотворительные цели! Не так ли?

Бронзентолер дал ему докричать до конца, затем затянулся папироской и продолжил свой рассказ.

- Так вот, на эти девяносто девять миллионов нас три наследника: один брат и две сестры. Это значит, по тридцать три миллиона на долю.

- Да что вы такое говорите! - вскочил вновь Аркадий. - Мне кажется, брат всегда получает вдвое больше, нежели сестра. Как это у вас получается по тридцать три миллиона?

- Но ведь мы, господин Швейцер, договорились, что вы не будете перебивать!.. Откуда у нас такое наследство? Тут целое дело. Сам я, как видите, меняла.

- Ой, - вскрикнул Швейцер. - Бог свидетель, я как раз думал, что вы меняла. У вас лицо настоящего менялы. У всех менял такие вот странные, сухие лица. Все они деревянные люди, соломенные головы.

- Прошу вас, - обратился к нему хозяин. - Может, вы хоть на время онемеете? Рот у вас ни на минуту не закрывается. Видно, такая у вас болезнь!

Аркадий Швейцер ничего не ответил. Он заткнул рот сигарой и, усевшись поплотней, застыл, как человек, который дал себе слово молчать во что бы то ни стало, чтобы собеседник мог продолжить свой рассказ без помех.

Глава 7

- Да, так на чем же мы остановились? Значит, я был менялой, стоял на базаре за столиком и менял деньги. Этим и добывал себе кусок клеба. Однако одной меной не проживешь. Поди дождись, когда к тебе кто-нибудь подойдет, разменяет целковый, и ты заработаешь медную полушку. Но что же делать? Значит, нужно к тому же быть...

- Вором, - помог ему Аркадий Швейцер. - А что же? «Честно - не всегда уместно», - говорила бабушка Толца, царство ей небесное, снимая украдкой воск со свечей в канун Судного дня.

- Кто просит вас истолковывать мои слова? - произнес Бронзентолер. - Я говорю, будучи только менялой, не проживешь, значит, надо еще приторговывать. Купишь старенькую монету, миртовый коробок, серебряный набалдашник, еще какого-нибудь лому - и так вот превращаешься из менялы в торговца. Снимешь дыру, прибьешь вывесочку: «Покупаю - продаю», и дело в шляпе. Забредет иной раз барин или барыня, соплеменник, черт, дьявол, - и вот покупаешь, продаешь, меняешь шило на швайку; заработал, доложил - это не важно, главное - поторговал.

И был день. Однажды вечером сижу, задумавшись, - ни одного покупателя. И вот открывается дверь, и ко мне заявляется какой-то пан, огромный-преогромный, головой подпирает потолок, два страшенных усища и нос...

- Какого и наши праотцы не видывали! - пропел Швейцер.

Бронзентолер уставился на него, и на лице его застыл вопрос: «Откуда это?»

- Это из Библии, - объяснил ему в простоте Аркадий.

- Хорошо, что вы нам сообщили, не то мы подумали бы, что это из французской истории, - съязвил писатель. Аркадий ответил ему тем же:

- Здорово, кума! На рынке была. Кто спрашивает вас, зеленый крыжовник, терпкая кислица, телячьи мозги?

- Спасибо за комплимент! - низко поклонился Чемчура.

- Не за что, - с поклоном ответил Аркадий.

- Ну-ка, может, вы прекратите эту перепалку! - прикрикнул хозяин и стал рассказывать дальше: - Итак, на чем же мы остановились? Да, значит, входит ко мне в лавчонку высоченный барин, присаживается и давай разглядывать мои товары; расспрашивает, сколько стоит то, сколько это, и разговаривает со мной по-польски, из чего мне становится ясно, что передо мной поляк.

Однако он ничего не покупает. «Откуда пан?» - спрашиваю я. «Из Варшавы», - отвечает. «Что делаете здесь?» А он: «Ниц не робя», - это значит - ничего.

На следующий день снова зашел, посидел, посмотрел, поболтал - и все. Послезавтра - опять то же. И так каждый день.

«Как вам нравится город, пан граф?» - спрашиваю. «Очень хороший город. И не так город, как его люди, и не столько люди, сколько местные евреи». О евреях он, оказывается, очень высокого мнения. Потому что, говорит он, евреи народ хороший. «Израелиты, есто бардзо шляхетна нация»[6] - точно вот так сказал, честное слово. Впервые вижу, чтобы барин, да к тому еще поляк, уважал евреев, называл их израелитами, а не жидами, водился бы с ними, расхваливал их прошлое, древних царей, пророков. Что уж говорить о царе Соломоне! Этот, заявляет барин, был «бардзо не глyпы чловик», что означает - совсем не дурак. Вот так и говорит, честное слово.

Короче говоря, этот барин стал у меня частым гостем, совсем своим человеком. Сам не знаю почему, но мы с ним очень подружились, даже полюбили друг друга; хаживали в гости - он ко мне в пятницу вечером отведать фаршированной рыбы, я к нему в субботу днем - на стаканчик чаю. Кто он и что он - я ничего не знал. Стороной лишь слыхал, что он граф и фамилия его Домбе-Дембо-Дембицкий.

- Ага! - вскрикнул Аркадий Швейцер. - Это похоже на нашего Мойше-Мендл-Мордхе-Арн-Пейсе-Двойре-Мойше-Мендиса. Перед тем как выговорить его имя, надо хорошенько закусить. Ну ладно! Как же, вы говорите, зовут вашего пана?

- Его зовут Домбе-Дембо-Дембицкий. А живет он за городом у своих двух сестер, которых у нас называют барышнями и которым вместе за сто перевалило. Девы эти постоянио сидят взаперти, боятся человеческого глаза, и ни один мужчина еще не удостоился лицезреть их, и я в том числе. Каждый раз, когда я затевал разговор о сестрах, мой барин махал рукой и брался за свой длинный чубук.

Как-то сидим мы с ним в субботу и пьем чай, вот ни с того ни с сего барин спрашивает меня: «Скажи-ка, пане Мошка, во сколько ты меня оцениваешь?» - «Не понимаю, о чем вы говорите, пан граф?» - отвечаю ему. «Как думаешь, например, каково мое состояние?» - «Сколько бы вы ни имели - желаю в десять раз больше». Он снова с вопросом: «Але напшиклад?» - то есть примерно сколько. Ну что ж! Чего мне стоит? Взял да и брякнул: двести тысяч. А он тут как захохочет, схватился за бока, трясется, покатывается, я думал, вот-вот лопнет со смеху. «Ты естем велким дурним, Мошка! - говорит. Это значит, я большой дурак. - На мою долю приходится ни больше ни меньше как тридцать три миллиона. А втроем с сестрами мы владеем девяносто девятью миллионами». И, не долго думая, он подходит к камоду, вытаскивает целую кипу бумаг и сует мне под нос. «На, бачь!» Значит: на, смотри! Но что мне там смотреть? Вижу, бумаги со множеством печатей, но что это такое, не знаю. «Видишь, - говорит он мне, - эту подпись? Это подпись самого президента. Прислано из Америки, прямо на мое имя, из Сан-Франциско, из Калифорнии». Ну что ж, Калифорния так Калифорния! Однако я не знаю, с чем это едят. «Знаешь что, пане Мошка, - говорит он мне, дай я тебе расскажу, кто я есть, тогда ты поймешь, что зто за бумаги и кто такой граф Дамбе-Дембо-Дембицкий».

Так вот сказал барин, закурил свой огромный чубук и принялся рассказывать.

- Тут только, видно и начинается настоящая история! - вскрикнул Аркадий и, опершись на руку, подмигнул сочинителю: - Пане домовик, ведь вас просили не дремать и внимательно слушать!

- Дай бог вам так слушать, как я, и поменьше болтать! - огрызнулся Чемчура.

И Бронзентолер рассказал историю графа Домбе-Демба-Дембицкого.

Глава 8

- Итак, на чем же мы остановились? Да, на графе Домбе-Дембо-Дембицком. Происходит он от подлинных Домбе-Дембо-Дембицких, старинных польских магнатов, которые в родстве с Потоцкими, Любомирскими, Замойскими и играли когда-то крупную роль в Польше. Дембицкие владели поместьями в тысячи квадратных верст, лесами, куда нога человеческая не ступала, великолепными дворцами, богатыми садами, оранжереями, огненными конями, роскошными каретами, породистыми псами. На охоту или на прогулку они выезжали, говорил барин, на шестерке лошадей цугом, а спереди и сзади скакали eгepя. Земля дрожала! А погреба! А вина! Выдержанные водки, замечателыные старки, лучшие коньяки, натуральные польские меды, вкусные наливки. Открываешь бутылочку - и пробка в потолок летит, а из горлышка дым бьет...

И Бронзентолер показал, как вылетает пробка:

- Хлоп!

Тут заявил о себе Швейцер:

- Знаете, что я вам скажу? Отдаю кареты, скакунов, собак, егерей, которые скачут спереди и сзади, за одну бутылочку польского меда или наливки. Но вам, может быть, больше по душе вино?

- Пусть будет хоть простая горькая! - ответил Бронзентолер и продолжал свой рассказ: - А денег, наличных денег и банковых билетов было столько, что для стрижки купонов держали особых людей, которые с утра до вечера сидели с ножницами в руках и стригли, стригли, стригли.

Бронзентолер двумя пальцами показал, как там стригли купоны, и всем сразу представилась огромная гора бумаг.

А Швейцер заявил:

- Ну, совсем как у моего прадедушки с материнской стороны. Он, говорят, был очень богат и имел столько скота, что выдоить всех его коров, овец и коз не представлялось никакой возможности. Тогда вырыли большущую яму и загнали туда всех животных, чтобы они сами себя выдоили и там же копытами сбили масло.