Любопытная - Жозефен Пеладан

Карандаш сломался в дрожащих пальцах Небо́. Сухой звук заставил Поль вздрогнуть, словно пробудив ото сна. Ее лицо зарделось, мочки ушей порозовели, от напряженной сосредоточенности сквозь кожу лба проступили вены – она старалась понять эти необычайные идеи. Откровения платонизма наполняли ее религиозным чувством. Поль гордилась тем, что к ней были обращены трансцендентальные речи, но едва ли была к ним готова.

Продолжая рисовать, Небо́ заговорил вновь:

– Если бы вы знали, сколь прекрасен идеал, воплотившийся в вашей красоте… Не опускайте ресниц, это меняет выражение глаз… Считайте меня единомышленником, которому вы можете рассказать обо всем – я готов предпринять столь многое… Я читаю в ваших глазах недоумение: «Что ему нужно от меня?» Я отвечу вам – последний штрих в моем рисунке станет соглашением между нами.

– Соглашением?

– Как брат и сестра, мы должны защитить друг друга от животного начала, притаившегося внутри нас, и глупости, нас окружающей. Я знаю, я чувствую, как тесное платье благопристойности рвется на вашем теле повсюду – страсть к приключениям, жажда неизведанного, желание запретного стремятся из глубин вашего существа. Стало быть, чья-то рука должна остановить вас у края обрыва и увести в безопасное место, не позволив запачкаться.

– Вы предлагаете мне платоническую любовь? – отважилась принцесса.

– Истинную любовь – она позволит двум сердцам дать жизнь в идеальном единении, вне альковной страсти.

– Между вашими словами и моими понятиями лежит пропасть.

– Ее заполнят размышления – мои слова останутся в вашей памяти, Поль.

Услышав свое имя, Поль вздрогнула.

– Оставим геральдику глупцам: для меня вы – Поль, наследница мегарийки Диотимы19. Зовите меня Сократом и станьте моим Алкивиадом20 – я научу вас вольнодумству.

Эту необычную беседу то и дело прерывали паузы. Художник спешил, бросая на свою модель быстрые взгляды.

– Ваши речи удивительны, но я не представляю себе их воплощения. Даже если бы я согласилась с вашими словами о родстве наших душ, вы не сможете приходить и писать мой портрет бесконечно. Ребяческую идею переписки, даже платонической, я не допускаю ни на минуту. Жаль, что вы не состоите в числе тетиных знакомых.

– Я принадлежу к людям, с которыми возможно встречаться лишь тайно. Когда в вашей жизни наступит время любопытства, час Евы, вы придете ко мне и скажете: «Небо́, я чувствую, как становлюсь Пандорой, откройте же ящик, но не прищемите кончики моих пальцев!». Я его открою – ни один из ваших молочно-розовых ноготков не потускнеет.

– Вы уверены, мсье Небо́, что в мыслях брата не окажется кровосмесительных фантазий?

– Никогда. В качестве любовницы принцесса Рязань меня не интересует. В постели, одержимая животной страстью, женщина превращается…

– Мсье!

– Доложите об этом тете. Но прежде послушайте одну историю. Давным-давно, в античные времена жила девушка, служившая моделью художникам. Она была столь красива, что другой такой модели нельзя было найти. Однажды она забеременела, и опечаленные художники позвали врача, который избавил ее от нежеланного плода. Это преступление позволило художникам и дальше создавать шедевры. Андрогинная девушка не должна давать жизнь физически, она может зачать лишь в душе. В день, когда вы забеременеете, оказавшись во власти животного начала, забыв о своем предназначении в объятиях Ловеласа21, не зная о разочаровании, на которое он обречет вас, когда вы обовьете руками шею гнусного Фавна, я нанесу удар в самое ваше лоно. Оно откроется, явив посвященным целомудренный тайник андрогинного начала. Я стану врачом, который исторгнет из вас вожделение, лишит альковную страсть поэзии и смоет пятна низких желаний. Когда ваш разум, вслед за моим, возобладает над телом, я возьму вас за руку. Вместе мы отправимся на поиски истины!

Пробила полночь, и гости устремились к эстраде.

– Подождите! – решительным жестом приказала Поль. – Чего же вы хотите от меня, мсье Небо́?

– Я хочу, чтобы вы не наделали глупостей и всегда оставались восхитительной.

– Вы не спрашиваете, согласна ли я.

– Девушку следует спрашивать лишь о том, что она знает. Вы еще не знаете.

Он встал и протянул ей рисунок.

– О! – воскликнула Поль. – Вы идеализировали меня.

Она побежала через весь зал, по-мальчишески перепрыгивая через ступеньки.

– Взгляните! – она протянула рисунок тете. Княгиня надела пенсне – вслед за ней, на мгновение забыв о рисовальщике, гости вытянули головы, чтобы посмотреть на портрет.

– Мсье Небо́, это настоящее перевоплощение! – сказала княгиня, не отрывая глаз от рисунка.

Обращаясь к племяннице, она добавила:

– Позировать для такого рисунка – все равно, что стать бессмертной, моя милая. Но где же вы, мсье Небо́?

– Он ушел, – сказал Антар.

Княгиня покачала головой.

– Талантливый рисовальщик может позволить себе нарушить правила. Я готова разрешить каждому преподнести шедевр вместо прощального поклона.

– Княгиня, этот рисунок уникален! – воскликнул Антар, запинаясь от волнения. – Сам Леонардо не создал бы… Я пошел бы на воровство, чтобы обладать им! Принцесса, я готов изваять вашу статую – отдайте мне рисунок!

Поль выхватила рисунок у него из рук.

– Скорее я отдамся сама! – воскликнула она.

За этими словами последовала тишина – княгиня не верила своим ушам, а собравшиеся переглянулись, поразившись столь сильному волнению принцессы. Лишь благодаря своей красоте Поль не оказалась в смешном положении. Едва она ушла, унеся с собой рисунок, гости торопливо стали прощаться.

Их светские умы отказывались функционировать в атмосфере, наполнившейся метафизической рефлексией. Пустоголовые материалисты чувствовали, что кто-то словно выставляет их за двери. Дух Платона, вызванный Небо́, действительно выгонял их на улицу.

II. Небо

– ЭТО необычный человек, но кто он? Мы никогда этого не узнаем. Однажды, случайно встретившись с ним в довольно позднее время, я спросил его «Кто вы?». «Вы столь уверены в моей добродетели, что решились задать мне такой вопрос?» ответил он с боддеровской улыбкой на лице22. Художник? Никто не видел его картин. Модели говорят, что он – сумасшедший: то он велит им одеться, едва увидев обнаженными, то подолгу смотрит на их тела, не прикасаясь к холсту… Небо́ часто выходит в свет, объясняя это так: «До тех пор, пока я остаюсь у себя, мне никто не нужен, и люди докучают мне. Когда я теряю к себе интерес, я иду в свет и становлюсь общительным». Ходили слухи, что он прячет у себя темнокожую подружку Жерара де Нерваля23, водит дружбу с блестящими умами вроде Берюгье и, словно Элифас Леви24, – в вечных поисках философского камня. О нем столько всего говорили, что теперь уж нечего добавить. Едва ли найдется дипломат, под чьим одеянием скрыто столько тайн.

Это было все, что смог ответить Антар на расспросы принцессы, и едва ли кому-либо было известно больше. Даже консьерж ничего не мог сообщить. Небо́ жил один в небольшой гостинице на улице Гальвани, между площадью Перейре и крепостной стеной. Его слуга был стар и молчалив, поэтому никогда не разговаривал с торговцами. Один лишь почтальон смог помочь расследованию, сообщив две интересные подробности. Небо́ получал письма, написанные всегда одинаковым – мужским – почерком. Из периодических изданий ему приходили два – библиотечный бюллетень и судебный вестник. Стало быть, у него был лишь один близкий друг и два увлечения – новые книги и недавно совершенные преступления. Кроме этих сведений, слишком разных, чтобы складываться в цельную картину, жизнь Небо́ характеризовала одна черта – одиночество. Праведник, поглощенный мыслями о Творце; гений, влюбленный в свои творения; крестьянин, порабощенный природой и уподобившийся животному; сумасшедший, одержимый навязчивой идеей – не единственные изгои этого мира. Под действием закона сходства и борьбы противоположностей никто не чувствует себя столь отрезанным от окружающего мира, как житель современных Вавилона или Лондона. Любой из обитателей городских квартир может оказаться отшельником.

Металл ценен своей плотностью, душа человека – благородством, закрытым для светской суеты. Вдыхая дурман декаданса в компании самых развратных парижан на протяжении всей молодости, Небо́ сохранил твердость кристалла, которую ничто не могло разрушить. Он был хладнокровен и непоколебим, и эта стойкость в водовороте столичной жизни объяснялась некой необычной силой. С равнодушием буддистского монаха, вынужденного жить в европейском демократическом обществе, носить фрак и тонко разбираться в современной жизни, он прятал свое презрение к эпохе под маской вежливого интереса. Встретив его в одном из лондонских салонов, недалекие умы были бы восхищены тем, с каким безупречным вкусом одет этот привлекательный щеголь.