Происшествие - Е Львова

- Проходи и не ори, - сказали с дерева.

Сделалось темно. Он заторопился к дому. Кровельные скаты свисали до земли и были подперты - где бревном, где ящиком, где бочкой. Шаткое крыльцо притянуто к дому канатом. Кое-какое бельишко трепыхалось. Роберт распознал малиновую майку сына и Аришину пеструю шаль. Пришел, стало быть.

"Свои!" - крикнул он тише.

Дверь отворилась, цепкая ручонка поманила в сени. Там было серо и холодно. Он разглядел ведра на лавке, ватник на гвозде, плошку у двери. Маленький кулачок подталкивал в спину. Он помедлил и вошел. Тусклый свет лежал на столе ровным кругом, высвечивая руки и миски с едой. Густо дымилась картошка, оглушая теплым сытным духом, а другой запах, острее и тоньше, расплывался поверху. "Лапша", - вспомнил Роберт давнишнее слово. И другое, совсем забытое - "грибница", так называли эту похлебку дома. Все это застолье в полутьме словно он уже видел раньше. Узкие руки детей тянулись за хлебом, загораживали лампу и делались прозрачны и светлы в густеющей тьме вокруг. По углам темнота чернела бархатными глыбами. И тут он наткнулся на уклончивый взгляд Алешки. Сидел себе посередине и словно не желал узнавать отца. Или в самом деле не узнал?

- Леха! - Роберт звал осторожно. - Подваливай, Леха!

Сын подошел, и Роберт спустил с плеч рюкзак. Игрушки посыпались на пол, и дети зарылись в пеструю эту гору. Роберт присел на какой-то ящик. Все дети были не в обычной форме, а в чем ни попадя. Спайсы разработали универсальную модель одежды, скрывающую любое увечье. Легкие пелеринки в любую минуту позволяли спрятаться за щит струящихся складок. А сейчас все они мало того, что одеты в старое, но все эти свитерки и куртки беспощадно выставляют напоказ сухие ручонки, калечные ноги и панцири. Роберт рассеянно опустил руку на чье-то пробивающееся крыло. В Спайсах любой бы Шарахнулся от такой бестактности, а этот преспокойно повел себе крылом, не отрываясь от жвачки. Совсем другие стали дети! Алешка вертелся у него на коленях, молотя его двумя руками по плечу, а третьей дергая за воротник:

- Нет, ты как нас нашел? Ты как нашел? Мы ото всех схоронились!

Гришка теребил его за рукав:

- Сюда же не пройдешь! Мы же болотами отрезаны! Вы как проперлись-то, папаня?

- Убирать со стола прикажете? - сердито крикнули из-за стола, и дети ринулись обратно. "Не больно-то сытно им тут", - подумал Роберт и стал доставать яблоки. Он было опустошил карманы, но за подкладку завалилось одно, второе, третье яблоко. Он вытащил эти и обнаружил новые.

- Золотой налив, - похвалил густой певучий голос. Незнакомая седая толстунья раздавала шлепки и подбирала яблоки. Дети уворачивались, и тут, он не заметил откуда, выскользнула Ариша.

- Ну нашел, ну молодец, - она схватила его за руку и потащила за занавеску.

Ему показалось, что она и не рада вовсе. Все этот свет странный виноват. Он и не освещает даже. Только круг перебегает по столу, и лица в этом круге вдруг застывают, как на старой фотографии. "Какие красивые дети! - подумалось ему. - Здесь хоть птицей летай, хоть черепахой ползай ты в своем праве. Отчего бы это?" Роберт искал в памяти благодарственную молитву, но память молчала.

- Ну спасибо, батя, - сказал он.

- А батьки в лесу ходят, - не поняла Ариша.

В щели корябался ветерок, лампа метала клочья света.

- Господь услышал мои молитвы, - выговорил Роберт.

- Ну ты даешь! - засмеялась Ариша. Они сидели на лавке, занавеска просвечивала, дети работали ложками, а Ариша шепотом рассказывала.

- В прошлый понедельник все и началось. Ну обход, как обычно, а потом из наших вызвали на профилактику пятерых. А Аленка Рыбченкова, - Ариша шептала теперь в самое ухо, - с вечера еще чумная какая-то сделалась. С Алешкой и Гришкой по углам шепталась. Вика за ней хвостом, ну мы ничего... Флирт там, думали, ладно, много у них радости, что ли... Ну Рыбченкову вызвали и еще, значит, четверых девчонок. А на нее, на Рыбченкову Алену, комиссию из Центра пригласили специальную. Она же трехгрудая у нас, одна на все Спайсы. А девка в дверях уперлась, коленки и локти в стороны и орет: "Не пойду!" Психиатр прибежал. Думали, стесняется девчонка комиссии. Но нет, стеснение тут ни при чем, напротив. "Я, говорит, уродом трехгрудым родилась, уродом помру. И замуж уродом выйду". Стали вразумлять, согласно методике: кто, мол, тебя такую возьмет? А она: "Найдутся!" Тут Гришка Качалава выворачивается: очень, мол, говорит, я не прочь. Да еще этот "Человек будущего" тоже вылезает: "Могу, говорит, жениться свободно. Я хочу свой собственный генотип воспроизвести".

Ну и эти, дураки старшие, малышей взбунтовали. Те обезьянничают, орут: "Генотип, генотип!" Все свое увечье обнаруживают и все про конституцию кричат.

- Какую еще конституцию?

- Есть, вообрази, в конституции нашей пункт - право на аномалию, на уродство там записано. Предусмотрели мудрецы. Никто этих прав, конечно, никогда не качал, чтобы горбатым быть или на одной ноге скакать, а нашим понадобилось вдруг. Ну сорвали они профилактический осмотр, мы всех растащили по дортуарам. Директору выговор, главврач там теперь на волоске висит. А нас просили утихомирить детей до официального решения. Они могли, конечно, утихомирить их лекарствами, но вот не стали.

Один мальчишка пропал, дети говорят, что он бумагу в Центр понес насчет прав. Лес три раза прочесывали, но не нашли. Ночью дети занавески посрывали, форму свою топтать начали, ну Зеленина Александра и отомкнула нам ворота: идите, мол, со своими детьми, кто не боится, на все четыре стороны, пока в остальных группах у нас относительный порядок, дисциплина и покой.

Тринадцать человек всего нас и ушло. Мамаш пятеро и трое отцов. Ты вот четвертый. Нам кое-что в Спайсах на дорогу собрали, и пошли мы лесом, через сушняк да за горелое место. Манану встретили: надо вам бобылиху Степаниду сыскать. А ее уж лет десять никто и не видел, говорит. И рассказывает: "На горелом месте раньше богатое село было, а Степанида эта не уродилась как-то - то ли собой не вышла, то ли характером, и по болотам стала вечерами гулять. Кто-то подглядел, что она по самой топи, как водомерка, ногами стрижет и не проваливается. А тут пропажи всякие начались в селе. То белье с веревки снимут, то горшок разобьют, ну на нее и подумали. Да в лесу еще ее кто-то с парнем видал, а в селе все женихи наперечет, а чужих и пришлых вовсе не было. Пошли разговоры: болотный-де человек, да и сама она, мол, из этих..."

- Из каких "этих"?

- Ну из тех, из других. Знать толком никто не знает ничего, а уже ославили девку. Она мыкалась, мыкалась да ушла.

Роберт зевнул. Аришин рассказ сбивался на сказку. Тут уж болота лет тридцать стоят, а чтоб богатое село да женихи... Когда ж это было!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});