Дом на миндальной улице - Нелли Федорова

Милая Лина, я никогда никому не рассказывала, но мне казалось, что между мамой и Липпой существовала какая-то тонкая связь. Где была она, там появлялся он, взгляды, жесты – никто другой, конечно, не заметил бы, но я очень хорошо знала маму, и что означают те или иные всполохи в ее глазах. И однажды, лазая в старом крыле, я увидела их прогуливающимися вместе. Я сразу же убежала, чтобы им не помишать, но мама все равно меня увидела. А вечером мы с ней разговаривали. Я многое поняла, многое стало для меня ясно, и то, почему она так часто плакала, и почему у нее всегда такое грустное лицо, и многое еще… Я никогда не знала мою мамочку такой, мне казалось, что, несмотря на отцову степенность и внешнюю холодность, их все же связывают какие-то чуства. Какой же я была дурой! Почему я такая дура и никогда не вижу главного? Я ненавижу себя за то, что обвиняла ее в том, что она меня не любит, ненавижу за все те мелкие детские обидки и дурацкие поступки, которыми расстраивала ее! Ненавижу! Если бы я только могла понять все это раньше, я бы каждую минуту угождала ей и выражала бы благодарность за все то, что она ради меня вытерпела и сделала.

И я была рада, что с Липпой она хоть ненадолго смогла быть счастливой, и получила ту заслуженную любовь и радость, которой не могла получить от отца за все эти годы.

Липпа рассказал, что мамой случилось несчастье. Она не боялась, что сможет убедить отца в том, что это его ребенок, но этот ребенок с самого начала причинял ей много хлопот, отчего она все это лето пролежала в своей комнате, не имея сил выйти в сад. И вот… (клякса)… она, должно быть, почувствовала неладное и потому-то так скоро отправила меня из дому. Сказав это, Липпа помедлил, словно решаясь, можно ли доверять, и, не глядя на меня, сказал, что худшее случилось, и теперь мама в тяжелом состоянии.

Ты понимаешь, что я не могла оставаться здесь ни минуты. Мы сговорились с Липпой и он подождал меня у задней калитки, как тебе уже известно.

К утру мы добрались до дома. Липпа просил меня потом вернуться и рассказать, как себя чувствует мама. Я видела, как ему хотелось отправиться к ней, но он, как слуга, не мог этого сделать. Мне было его ужасно жаль. Я тут же побежала к маме.

Она лежала в своей спальне, невероятно бледная, с запавшими глазами, волосы свалялись, лоб покрыт испариной. Она писала письмо, и, когда я вошла, как раз запечатывала. Отдала его служанке и мы остались вдвоем. Я не могу тебе пересказать всего, о чем мы говорили, всех чувств, которые я пережила. Бедная мама, невыносимо было видеть ее такой уничтоженной, такой усталой и больной. «Не осуждай меня, – говорила она мне, – потому что трудно противиться любви, и невозможно изменить себе». Но разве могла я осуждать ее? Разве могла я упрекать ее за желание испытать счастье? И теперь она умирала, и никто не мог, или не хотел ей помочь. Она держала меня за руку и утешала, хотя зачем было утешать меня? У меня впереди много рассветов и закатов, а она может не увидеть завтрашний восход! Хотя она заслуживает этого больше, чем я, и будь моя воля, я бы с радостью согласилась оказаться на ее месте. Она говорила мне: «Род моей матери уходит корнями далеко в прошлое, к самым истокам этого края. Много было на роду этом славных деяний, но много было и боли и страданий. И однажды случилось так, что легкомысленная девушка из нашей семьи разгневала некую лесную колдунью. И колдунья прокляла ее и все ее потомство, сказав, что каждая женщина нашего рода будет наделена редкой красотой и талантами, но их обладательнице они не принесут ничего, кроме горя. Нашей жизни многие будут завидовать, но жизнь эта будет чрезмерно кратка, а вслед за смертью придут несчастья, разящие близких.

И сколько я помню, – со вздохом говорила она, – так и было. О прабабке дошли лишь невнятные слухи, что она была весталкой, приехавшей с островов. Пылкая любовь привела к тому, что она нарушила сакральный для их жречества обет невинности. Спасаясь от наказания, которым, как известно, является смерть, она примкнула к цыганам и какое-то время скиталась с ними. Но в одном из городов ее узнали и схватили. Неясно было и то, почему вместе с ней были повешены несколько цыганских девушек. Впрочем иначе вряд ли история какой-то цыганки сохранилась бы в памяти, а бабка была еще мала, чтобы помнить.

Бабка путешествовала вместе с цыганским табором. Мне рассказывали, что в ту пору все песни в придорожных харчевнях пелись лишь о ней. Дерзкий и своенравный характер, совершенная стать, кошачья гибкость… Она пленяла многих, даже слишком многих. И один из влюбленных в нее выкрал ее и увез в свой дом. Он держал ее как узницу, хоть и не жалея сил, чтобы скрасить ее заточение. Чудом ей удалось бежать и вернуться к своим, и тогда она была уже в тягости. Ее вновь обретенная свобода не длилась долго. Этот человек нашел ее, преследовал и, увидев ее с ребенком на руках в обществе одного из мужчин семьи, которого он принял за возлюбленного, приревновал и пришел в ярость. Спустя несколько дней он ворвался в палатку, где ночевала семья, убил бабку, того юношу и едва не зарезал и маленькую маму, когда его схватили. Наутро его повесили на суку осины, и табор двинулся дальше. В одном из ближайших городов осело одно из семейств и в нем-то и воспитывалась моя мать.

К матери судьба была добрее. Приемные родители-цыгане ничем не стесняли ее свободы, позволяя выбрать самой свою судьбу. По меркам того времени и тех суровых нравов это было неслыханным для закоснелого города случаем. Она вышла замуж по любви и они с моим отцом прожили годы благополучно и счастливо, растили меня в согласии и ласке. Но, когда мне не было и десяти лет, она погибла, попав под несущуюся колесницу вельможи. Мы с отцом остались жить вместе.

И на мою долю досталось много песен и славы. Зная историю нашей семьи, я твердо решила не выходить замуж. Я отвергала каждого, кто бы ни приходил. Чтобы отвадить женихов, я высмеивала их на площадях, оскорбляла их и заставляла их делать глупости. Но оттого желающих получить меня не становилось меньше. Оставались упертые, упрямые, пораженные любовным недугом, которые исполняли мои желания на лету. Среди них был и твой отец. Не самый богатый, не самый привлекательный, он был каким-то родственником моему отцу и как приехал, так и поселился в нашем доме. Я ненавидела его приставания, его сальные взгляды, когда он садился за стол. Не знаю, с чьей руки поползли слухи, что он мой любовник, но горожане стали неприязненно и косо смотреть на меня. Узнав об этом, я велела отцу выгнать его, и тогда он поселился неподалеку в маленьком домике, и по утрам часто маячил на балконе, пытаясь привлечь мое внимание. А потом случилось это несчастье… Загорелся один из сараев на улице, пламя быстро пожирало деревянные дома. Это случилось ночью, возможно от не потушеной свечи или выскользнувшего уголька… Погибло несколько семей. Моего отца завалило балками и я, кружа вокруг горящих руин, слышала, как он воет от боли, пока не затих навсегда. У меня не осталось ничего, утром я сидела на тлеющих развалинах в одной рубашке и не знала, что же может быть дальше. Жизнь, такая спокойная и налаженная, оборвалась. Я любила отца. Он был весел, добр, часто шутил и пел… Живя вместе, мы так срослись, что без него представить себя я уже не могла. Да ведь я ничего и не умела, кроме как шить и плести кружева от безделья. О, в тот день многие вспомнили мне обиды, а девушки, завидовавшие мне, приходили посмеяться и, издеваясь, кричали мне – неужели наша гордячка Мина станет одаривать красотой нищих, чтобы добыть хлеба? И тогда появился твой отец…

Он вел себя как настоящий рыцарь, убеждал, что сможет позаботиться обо мне, что я могу остаться у него, пока не налажу свою жизнь. Он все просчитал, прекрасно просчитал. Он заваливал меня подарками, покупал самое дорогое и вкусное, постарался разорвать все мои дружеские связи… Одним словом практически утвердил меня в качестве своей жены. Подарки, которые он делал, тяготили меня, ведь я знала, что их нужно будет отдавать. И чем больше он для меня делал, тем тяжелее я себя чувствовала. И наконец, вместе мы прожили не один год, и я привыкла к нему, и мой план о том, чтобы самой встать на ноги и, расплатившись с ним, уйти в свою жизнь, все отдалялся и казался мне все более невыполнимым. Время от времени он просил моей руки, и я неизменно отказывала ему. Но однажды он начал давить на мою вину, на те поступки, которые он совершал для меня, хоть я их и не просила. В ту ночь в своей комнате я плакала и жалела, что не сгорела вместе с отцом и своим прошлым. А наутро я согласилась стать его женой. Он к тому времени стал довольно известен в торговом мире, обзавелся деньгами, мы зажили на широкую ногу и купили это самое имение. Правда, уже тогда жилой была лишь часть дома, и мне так и не удалось восстановить разрушенное крыло и запущенный сад. С тех пор я и не выезжала никуда. И только когда я узнала, что жду ребенка, в памяти всплыла старая история. И чем ближе приходил срок, тем сильнее я мучилась. Я была уверена, что не переживу родов, но больше всего я сожалела о том, что ребенок, которого я ношу, так же обречен разделить эту проклятую судьбу. У меня была лишь одна надежда, что будет мальчик и судьба сжалится над ним. Но родилась ты».