1903 - Эш, или Анархия - Герман Брох

Да, Эш не прогадал, хотя и ценой этому была справедливость, Его часто беспокоили мысли — и это было единственное, чего ему недоставало для полного удовлетворения, — не поискать ли все-таки какую-либо возможность для того, чтобы выполнить свой долг и сделать соответствующее заявление в полицию; лишь тогда все было бы в полном порядке.

Таможенный инспектор Бальтазар Корн родом был из одной крайне безликой местности Германии. Он родился на границе между баварской и саксонской культурами и своими юношескими впечатлениями был обязан городу Хоф, расположенному на холмистой местности в Баварии. Его ум колебался между простоватой грубостью и трезвым корыстолюбием, и после того, как его вполне хватило, чтобы на действительной военной службе дослужиться до фельдфебеля, он воспользовался случаем, предоставляемым заботливым государством верным солдатам, и перешел на таможенную службу. Не обремененный семьей, он проживал вместе со своей тоже незамужней сестрой Эрной в Мангейме, а поскольку пустующая комната в его квартире была для него словно бельмо на глазу, то он предложил Августу Эшу отказаться от дорогого номера в гостинице и снять более дешевое жилье у него. И хотя Эш был для него не совсем идеальной фигурой, поскольку являлся выходцем из Люксембурга и не служил в армии, но для него не последнее значение имело то, что в распоряжение Эша он передавал не только комнату, но и собственную сестру; он не скупился на соответствующие намеки, а старая дева реагировала на них стыдливыми защитными жестами и хихиканьем. Да, он заходил даже настолько далеко, что ставил под угрозу доброе имя собственной сестры, когда имел глупость называть Эша в столовой на глазах у всех "свояком", так что любому не оставалось ничего другого как думать, что Эш уже спит в одной постели со своей хозяйкой. Причем Корн делал это отнюдь не шутки ради, наоборот, он стремился к тому, чтобы частично в силу привычки, частично под давлением общественного мнения заставить Эша превратить ту фиктивную жизнь, в которую он его вверг, в солидную реальность.

Эш перебрался к Корну достаточно охотно. Он, кого уже довольно много потаскало по свету, чувствовал себя в этот раз каким-то позабытым. Возможно, виноваты в этом были пронумерованные мангеймские улицы, возможно, ему недоставало аромата забегаловки матушки Хентьен, возможно, дело было в истории с этим уродом, Нентвигом, которую он никак не мог выбросить из головы, короче говоря, он чувствовал себя одиноким и остался у этой пары кровных родственников, остался, хотя давно уже понял, откуда ветер у Корнов дует, остался, хотя и не помышлял о том, чтобы связать свою жизнь с этой стареющей особой: на него не произвело впечатления богатое приданое, которое Эрна собирала годами и продемонстрировала ему не без некоторой гордости, не привлекла его и сберегательная книжка, на которой лежало более двух тысяч марок И у которую она ему как-то показала. Но старания Корна завлечь его в западню были так забавны, что все-таки можно было пробовать рискнуть; нужно было только, естественно, постоянно быть начеку и не дать себя одурачить.

Корн редко раскошеливался на то, чтобы оплатить свое пиво, когда в конце дня он встречались в столовой; возвращаясь вместе домой, они от души чертыхались относительно недоброкачественности мангеймского пойла, называемого почему-то пивом, и Корна невозможно было отговорить от того, чтобы завернуть еще и в "Шпатенброй". И когда Эш торопливо засовывал руку в карман за бумажником, то Корн начинал отнекиваться: "У вас еще будет возможность рассчитаться, дорогой мой своячок". Потом они плелись по Рейнштрассе, и господин таможенный инспектор останавливался прямо перед освещенными витринами, а его лапа тяжело опускалась на плечо Эша: "Именно о таком зонтике уже давно мечтает моя сестра; его я куплю ей на именины", или: "Такой газовый утюг имеется в каждом хозяйстве", или: "Моя сестра была бы безмерно рада, если бы у нее была стиральная машина". А поскольку Эш на все это не откликался ни единым словом, то Корна охватывала такая злость, как когда-то на рекрутов, которые никак не хотели уяснить, как производится сборка и разборка винтовки, и чем безмолвнее шел рядом с ним Эш, тем сильнее злился толстый Корн из-за наглого выражения, которое принимало лицо Эша, Эш же в таких случаях замолкал вовсе не из жадности, Ибо хотя он и был экономным человеком и охотно пускался на определенные уловки для получения незначительных выгод, но солидная и справедливая бухгалтерия его души все же не позволяла принимать что-либо без соответствующей оплаты; услуга требует ответной услуги, а товар любит, чтобы за него платили; он считал к тому же излишним делать поспешные покупки, да, ему казалось откровенно глупым и нелепым на деле поддаться настойчивым притязаниям Корна. У него для начала всегда была наготове своеобразная форма реванша, которая позволяла ему оказать определенную услугу Корну и в то же время показывала, что с женитьбой он не очень торопится: после ужина он обыкновенно приглашал Корна совершить с ним небольшую прогулку, которая приводила в забегаловки с дамским персоналом и для обоих неизбежно заканчивалась в пользующихся дурной репутацией переулочках неподалеку. Это иногда стоило приличных деньжат, подлежащих уплате по общему счету — даже если Корну и приходилось платить своей девочке самостоятельно, — и все-таки стоило потраченных денег увидеть, как Корн после этого плетется рядом с ним домой с брюзгливым выражением лица, с растрепанными взъерошенными усами, при этом он часто невнятно и ворчливо бормотал, что теперь той распутной жизни, на которую его подбивает Эш, следует положить конец. И более того, на следующий день Корн бывал настолько не расположенным к своей сестре, что не очень церемонился с ней и оскорблял ее, обвиняя в том, что ей никогда не удастся привязать мужика к такой особе, какой она является. И когда она при этом с руганью начинала перечислять, сколько раз ей это удавалось, он с пренебрежением тыкал ее носом в ее незамужнее положение.

Однажды Эшу удалось в значительной мере уплатить свой долг. Проходя по экспедиционным складам, он, благодаря своему бдительному любопытству, обратил внимание на беспорядочно сваленные ящики и места багажа одного театрального фонда, которые только что были разгружены. Рядом стоял гладко выбритый господин, он был сильно возбужден, кричал, что с его драгоценным грузом, которому и цены-то нет, обращаются так грубо, словно это дрова; Эш, посмотрев на положение дел с серьезным видом знатока, дал складским рабочим сверхкомпетентный совет и тем самым продемонстрировал свое положение, а господин увидел в нем сведущего специалиста из числа постоянного персонала и обрушил на него мощный поток своего красноречия; вскоре их общение переросло в дружескую беседу, в ходе которой гладко выбритый господин, приподняв шляпу, представился директором Гернетом и новым арендатором театра "Талия"[2] и заявил, что ему доставило бы необыкновенное удовольствие- а между тем разгрузочные работы уже были завершены, — если бы господин экспедиционный инспектор со своей уважаемой семьей почтил своим присутствием блестящее премьерное представление, к тому же он охотно обеспечит его входными билетами по льготной цене. И как только Эш с радостью согласился, директор немедля порылся в карманах и, недолго думая, набросал записку с указанием предоставить три бесплатных билета. И вот теперь Эш, брат и сестра Корн сидели за покрытым белой скатертью столом театра-варьете, который начинал свою программу новым аттракционом: подвижными, или так называемыми кинематографическими картинками. Эти картинки, впрочем, не имели большого успеха как у них, так и у прочей публики, поскольку воспринимались как нечто несерьезное и всего лишь как прелюдия к настоящему наслаждению, тем не менее современная форма искусства захватывала, особенно когда в продолжение веселого представления были продемонстрированы комические последствия приема слабительных пилюль, а критические моменты подчеркивались барабанной дробью. Корн громко стучал ладонями по столу, фрейлейн Эрна смеялась, прикрывая рот рукой, бросая украдкой сквозь пальцы лукавые взгляды на Эша, а Эш был горд, словно он сам являлся изобретателем и творцом этого удавшегося представления. Дым их сигар поднимался вверх и сливался с клубами табачного дыма, все это вскоре собралось под низким сводом зала в сплошное облако, его пронизывал серебристый луч фонаря, которым с галереи освещали сцену; в антракте, последовавшем за выступлением мастеров художественного свиста, Эш заказал три бокала пива, хотя в театральном буфете оно стоило значительно дороже, чем где бы то ни было, но он остался доволен, ибо оно оказалось выдохшимся и безвкусным, так что было решено воздержаться от дальнейших заказов, а после представления выпить еще в "Шпатенброй". Его опять охватила душевная щедрость, и в то время как примадонна выводила зажигательные и вызывающие душевную боль ноты, он многообещающим голосом проворковал: "Да, это любовь, фрейлейн Эрна". Когда после аплодисментов, которыми публика со всех сторон щедро наградила певицу, снова был поднят занавес, то сцена вся переливалась отблесками серебряного цвета, наверху стояли никелированные столики и такие же никелированные причиндалы жонглера. На красном бархате, которым была обтянута подставка, покоились шары и бутылки, флажки и булавы, а также большая стопка белых тарелок. На стоящей почти вертикально лестнице, которая тоже была изготовлена из отсвечивающего никеля, висела дюжина кинжалов, длинные лезвия которых блестели не меньше, чем отполированный металл вокруг.