Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв - Честер Хаймз

— Не иначе, — отозвался Эд Гроб.

Они имели в виду, что ничто иное, кроме факта, что убит белый, не могло бы отпугнуть черных обитателей квартала от столь занимательного зрелища как место происшествия после убийства.

— Приготовьтесь к прыжку, — сказал Могильщик, круто сворачивая на тротуар и втискивая машину между крайним автомобилем и пожарным гидрантом.

И не успел он нажать на тормоз, проскочив тротуар и чуть не врезавшись в витрину аптеки, соседствующей с «Париж-баром», как они увидели три фигуры, распростертые на асфальте.

Тот, что лежал ближе всех, был одет в подпоясанное пальто и темную широкополую шляпу, которая все еще была плотно нахлобучена на его голову. Он лежал ничком на животе с вытянутыми ногами, упираясь в асфальт носками ботинок. Его левая рука с неестественно вывернутой кистью была подогнута под туловище, откинутая в сторону правая рука все еще сжимала короткоствольный револьвер. Свет уличных фонарей ярко освещал подошвы его ботинок, показывая стоптанные резиновые каблуки. Поля его шляпы затеняли верхнюю часть лица, но оранжевый свет неоновой вывески бара обрисовал кончик крючковатого носа и длинный заостренный подбородок, оставляя невидимыми тонкие, так плотно сжатые губы, что лицо казалось лишенным рта.

Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он мертв.

Вход в «Париж-бар» украшали две большие стеклянные витрины в рамах из нержавеющей стали. Нижний край левой стальной рамы, расположенный прямо над трупом, был прошит несколькими пулевыми отверстиями.

Второй труп являл собой совсем иную картину. Он лежал, обмякнув, словно мокрое полотенце прямо перед дверью. Его округлое миловидное черное лицо выглядывало из складок серой одежды с видом безграничного удивления. Казалось, он не столько застрелен, сколько умер от потрясения, но маленькая круглая дырочка с красными краями пониже его правого виска объясняла, как все произошло на самом деле. Третья фигура была окружена полицейскими. Могильщик и Эд Гроб вылезли из машины и приблизились к первому трупу.

— Две пули прошли через тулью шляпы, — заметил Могильщик, оглядывая лежащего. Он лежал на животе, и пули еще плотнее приколотили шляпу к голове.

— Две в левое плечо и одна в шею слева, — сказал Эд Гроб. — Кому-то очень нужно было прикончить этого парня.

— Ни один человек не смог бы его переиграть, коли у него в руках оружие, — констатировал Могильщик.

— Сдается мне, что два или более пистолетов стреляли с места как раз напротив того, где залег Каспер, а третий вел перекрестный огонь из машины, стоящей на обочине.

— Верно, — согласился Эд Гроб, считая пулевые отверстия в стальном подоконнике. — Кто-то использовал автомат и промахнулся все десять раз.

— Этот парень лежал, прижавшись к земле, и стрелявший из машины палил поверх, но это позволило тем, кто находился напротив, прикончить его.

Могильщик кивнул:

— Этот парень знал свое дело, но они его переиграли.

— Сюда! — позвал лейтенант Андерсон.

Он, Хаггерти — белый детектив из участка и два патрульных копа стояли вокруг темнокожего человека, распростертого без сознания на обочине.

Могильщик и Эд Гроб, проходя, мельком взглянули на второй труп.

— Знаешь его? — спросил Могильщик.

— Один из этих мальчиков-девочек, — сказал Эд Гроб.

Когда они приблизились к стоящим, детектив Хаггерти ощерил зубы в ухмылке:

— Всякий раз, как я вижу этих здоровенных детин, они мне напоминают двух свинопасов, затерявшихся в большом городе.

Могильщик скользнул по нему взглядом:

— Дежурная шуточка.

Эд Гроб проигнорировал его.

Оба они глядели вниз на лежащую без сознания фигуру. Человек был перевернут на спину, и под голову ему вместо подушки подложили его собственную шляпу-котелок. Руки его были сложены на груди, глаза закрыты, и лишь по тяжелому дыханию можно было понять, что он еще не умер.

Он был одет в светло-голубое кашемировое пальто с лацканами ручной вязки и накладными карманами. Пиджак скрывал черный шелковый шарф, обмотанный вокруг горла. На нем были брюки из темно-голубой фланели в тонкую белую полоску. Наряд завершали практически новые туфли из телячьей кожи.

У него было широкое, мягко очерченное лицо с квадратным, агрессивно выглядящим подбородком. Черная кожа ухожена массажем и кремами, а короткие курчавые снежно-белые волосы заботливо расчесаны. Выглядел он впечатляюще.

— Каспер смотрится свежим, — сказал Эд Гроб с ничего не выражающим видом.

— Его оглушили ударом под левое ухо, — констатировал лейтенант Андерсон.

— Как, по-вашему, все это случилось? — спросил Могильщик.

— Выглядит так, словно Холмс ограблен, но всего остального пока себе не представляю, — сказал Андерсон.

— Ну а вон тот парнишка у двери, должно быть, выбежал из бара посмотреть, как летают пули, — пошутил Хаггерти, развлекаясь своим собственным юмором.

— Одну он не заметил, — добавил белый коп, ухмыляясь.

Андерсон взглядом стер его ухмылку.

— Кто этот человек с пистолетом? — спросил Эд Гроб.

— Мы еще не опознали его, — сказал Андерсон. — Не стали переворачивать тело. Ждем бригаду из отдела по расследованию убийств.

— Что говорят свидетели?

— Свидетели?

— Кто-то в баре должен был видеть, как все произошло.

— Да, но мы не рассчитываем, что кто-нибудь из них признается, — сказал лейтенант Андерсон. — Ты ведь знаешь, как бывает, когда убит белый человек. Никто не хочет быть замешанным. Я вызвал фургон и собираюсь забрать их всех.

— Позвольте мне сперва с ними побеседовать, — сказал Эд Гроб.

— О’кей, попытайся.

Эд Гроб двинулся ко входу в бар, который охранял белый патрульный.

Могильщик вопросительно смотрел на белого мужчину в гражданском, который протиснулся в круг полицейских, стоящих вокруг неподвижной фигуры на асфальте.

— Это мистер Зазули, — объяснил лейтенант Андерсон. — Он оказался тут сразу же после перестрелки и позвонил в участок.

— Что он видел? — спросил Могильщик.

— Когда я подоспел сюда, все разбегались, — сказал мистер Зазули, быстро мигая глазами, увеличенными толстыми линзами очков в роговой оправе. — Два человека лежали прямо тут же, где вы их видите, и вокруг ни признака полиции.

— Он бухгалтер в Блюминстайне, — пояснил лейтенант Андерсон.

— Он слышал выстрелы?

— Конечно, я слышал выстрелы. Это звучало как Вторая мировая война. И ни одного полицейского в помине, — круглое лицо мистера Зазули выглядывало из мохерового шарфа с выражением крайнего возмущения. — Где же была полиция, я спрашиваю вас?

Могильщик казался смущенным.

Никто не ответил мистеру Зазули.

— Я собираюсь написать жалобу, — добавил свидетель.

В это время из темноты раздался пронзительный звук сирены.

— Прибыла «скорая», — с облегчением сказал лейтенант Андерсон.

Красный глаз санитарного фургончика приближался к ним по 125-й улице со стороны Ленокс-авеню.

Могильщик прямо обратился к мистеру Зазули:

— И это все, что вы видели?

— Что ты хочешь, чтобы он увидел? — ухмыльнулся Хаггерти. — Взгляни на его стекла.

«Скорая» остановилась возле патрульной машины, и полицейские стояли молча, пока врач осматривал пострадавшего.

— Можете вы дать ему что-нибудь, чтобы он пришел в себя? — спросил лейтенант Андерсон.

— Что дать ему? — переспросил врач.

— Ладно, оставим… Когда он будет в состоянии говорить?

— Выражайтесь осторожнее, инспектор. Возможно, он в сознании.

— Я вижу, вы собираетесь быстро преуспеть, — прокомментировал Андерсон.

Никто больше не проронил ни слова до тех пор, пока носилки с Каспером Холмсом не задвинули в фургон и «скорая» двинулась с места.

Андерсон взглянул на свои часы.

— Люди из Хомисайда уже должны быть здесь, — сказал он озабоченно.

— При такой погоде трупы не протухнут, — заметил Хаггерти, поднимая воротник пальто и поворачиваясь спиной к ледяному с моросью ветру.

— Пойду посмотрю, как там Эд управляется, — сказал Могильщик и неспешно двинулся ко входу в «Париж-бар».

Когда Эд Гроб вошел в «Париж-бар», никто даже не взглянул в его сторону.

Это была длинная узкая комната с баром, тянувшимся на всю левую ее сторону и занимающим половину пространства. Посетители сидели на стульях у стойки или стояли; столов здесь не было.

Обычно в субботнюю ночь здесь собирались толпы молодых людей, разодетых как павлины, в ярких разноцветных шапках — голубых и серебряных, золотых и пурпурных, нахлобученных поверх набриолиненных волос, только что уложенных парикмахером, берущим по семь долларов за укладку. И большие, сильные, грубого вида мужчины, восхищающиеся ими. Но ни одной женщины в зале не было.