И приходит ночь - Эллисон Сафт

окружить себя вещами, которые не сбиваются с ритма, вещами, которые легко исправлялись в отличие от государств.

Зал в Северной Башне был пуст, если не считать Рен и Уну. Ребристые своды обрамляли потолок, как корсет, а над ними возвышались витражные панели, заключенные в свинцовые рамы. Рен ненавидела это место. Его гулкая необъятность, пыль, кружащаяся в рассеянном свете и выглядящая как призраки в самых темных уголках. В зале не было ничего, кроме книг, икон и удушающего мрака присутствия ее тети. Единственным ярким и живым существом здесь была Уна, освещенная разноцветным солнечным светом, струившимся сквозь стекло.

В любой другой день у Рен могло бы перехватить дыхание от того, как легко здесь можно увековечить память Уны, еще одной королевы-воительницы, из витражного стекла. Красивой и свирепой. Но сегодня эта мысль наполнила ее страхом, а не трепетом. Она могла думать только о том, что Уна была частью этого места, а она нет.

– Ты пялишься, – заметила Уна.

– Просто думала, есть ли у тебя какой-то грандиозный план, как вытащить нас обеих из этой ситуации невредимыми. – Ее слова прозвучали с большей надеждой и жалостью, чем Рен хотелось.

Взгляд Уны, которым она одарила ее, был твердым, как камень.

– Я попробую.

Хотя слово «попробую» было совсем не обнадеживающим, о большем Рен не могла попросить.

Какофония звуков разорвала тишину, когда все часы пробили десять. Когда звон самых больших часов эхом разнесся по коридору и завибрировал в черепе Рен, на пороге лестничной клетки материализовалась служанка Изабель.

– Ее величество готова принять вас.

Они последовали за кружевным шлейфом юбки служанки вверх по винтовой лестнице и вошли в каменный холл. В одном конце маячили массивные двери с вырезанной королевской печатью: полная луна в обрамлении растущего и убывающего полумесяца. Одного этого символа было достаточно, чтобы сердце Рен пропустило удар.

«Дыши, – напомнила себе она, сжав руки, чтобы разогнать кровь по онемевшим пальцам. – Дыши».

Она все еще не собралась с духом, когда Уна распахнула дверь в кабинет королевы. Холодный воздух ворвался в холл и тяжело опустился на плечи Рен. Пятью неуверенными шагами она пересекла коридор и вошла в комнату, где за письменным столом из красного дерева сидела королева средних лет. Строгая и властная, как вырезанная из камня икона, Изабель не соизволила поднять голову, когда Рен заняла место рядом с Уной.

Рен никогда не переставала поражаться красоте королевы, слишком резкой, чтобы смотреть прямо на нее. Никто бы не догадался, что они родственники, и это вполне устраивало Изабель. Королевская кровь Рен была эффективно разбавлена генами ее отца в виде каштановых волос и карих глаз. В то время как Изабель была истинной Сазерленд: бледная кожа, волосы цвета летнего вина, глаза, сверкающие, как кварц. Миф гласил, что кровь данийских королев текла в их вены прямо из вен Богини. Рен верила в это. Столь же прекрасная и сдержанная, как луна, Изабель не могла быть ничем иным, кроме как Богиней, ставшей смертной.

Она читала блокнот, который Уна забрала у мальчика. Во время возвращения в Нокейн Рен так много раз размышляла над ним, постоянно думала о Байерсе. Это делало его отсутствие – и ее ошибку – более реальным. Она не могла потерять кого-то еще. И Дану не мог позволить себе потерять еще больше солдат. В последние годы войны вооруженные силы были практически уничтожены. Остались только самые зеленые, самые молодые новобранцы – и такие, как Уна, которые в восемнадцать лет уже были героями войны.

Если разразится новая война, что произойдет с остальными?

Изабель изучала имена, как будто с каждым из них было что-то не так, чтобы добавить их к ее тщательно подсчитанной шкале. Королева правила холодным, безличным порядком, бесконечным потоком бумаг, отчетов и писаных законов. После того как она подписала перемирие, она закрыла королевский дворец и уединилась в Северной Башне. Она возвышалась над смогом и нищетой Нокейна – над жизнями людей, которым поклялась служить. Ее противники называли ее Бумажной королевой, слишком озлобленной, чтобы иметь дело с кем-либо кроме как в письменной форме.

Для страны Изабель была своего рода посмешищем. Ошибкой. В конце концов, это было неотъемлемое право данийских королев – вернуть землю, украденную Весрией.

Триста лет назад весрианские захватчики, окутанные черным дымом и несущие знамя своего бога смерти, ворвались на земли около реки Мури. Этот народ, стремясь угодить богу, построил империю на завоеваниях. Во время смены фазы луны они захватили Дану. Разрушили храмы Богини, выгнали королевскую семью из дворца. Оккупация продолжалась почти десять лет, а потом королева Мэйв собрала армию и прогнала весрианцев обратно за горы.

«Что бы с вами ни сделали, – провозгласила она по указу самой Богини, – пусть это будет возвращено трижды». Кровь за кровь, скорбь за скорбь. Она сожгла все весрианские святыни. Запретила их язык. Заставила всех в пределах недавно установленных границ Дану принять ее веру или подвергнуться казни.

Хотя с тех пор война то и дело опустошала их народы, Весрия все еще занимала четверть того, что когда-то было землями Дану. Парламент, опасаясь за истощающуюся казну страны и снижение рождаемости, вынудил Изабель выступить посредником в заключении перемирия в прошлом году. Но народные настроения утверждали, что она была слабой королевой, готовой бросить свою землю и изгнать поколения дану-весрианцев, которые заслуживали возвращения домой. Если это убережет от того, чтобы ее запомнили как неудачницу, Изабель никогда не успокоится, пока не совершит тройную месть.

– Рен, – сухо поздоровалась Изабель, а затем мягко добавила: – Уна.

Сколько раз Рен мечтала услышать от Изабель такую же интонацию в свой адрес? Теперь она уже машинально проглатывала зависть. Что бы она ни сделала, это не заслужило бы привязанности тети. Изабель любила Уну за преданность и безжалостность примерно так же сильно, как ненавидела Рен за то, что она была клеймом на линии Сазерлендов. Когда-то Рен мечтала увидеть в ней мать, которой у нее никогда не было. Но она больше не была такой наивной. Теперь одобрение Изабель имело значение только в той мере, в какой оно гарантировало безопасность ее положения.

Это не означало, что непринятие все еще не причиняло боли.

– Значит, вы позволили мальчишке сбежать. – Голос Изабель был дрожащим и мягким, как перезвон ветра. Рен пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать каждое слово.

Уна приложила кулак к сердцу в мрачном приветствии.

– Это была моя вина, ваше величество. Я недооценила нашу цель.

Рен сохраняла невозмутимое выражение лица, даже когда ее колени угрожали подогнуться. Уна действительно сказала, что попытается помочь,