С нами бот - Евгений Лукин

Доковылять, правда, не удалось – мент вернул.

Весьма загадочный юноша. В палате он представился Сашей, в протокол был занесен как Николай Павлович, а пришедшая на свидание девушка называла его просто Эдиком.

Ладно. Саша так Саша.

Потерпев неудачу, Александр разжился у соседей клочком бумаги, нацарапал на нем что-то позаимствованной у меня гелевой ручкой и, сложив вдвое, попросил отнести сообщнику.

Просьба его мне очень не понравилась, но отказать не повернулся язык. Крайне собой недовольный, я выглянул в коридор, прошел мимо дремлющего за столом мента и, на фиг никому не нужный, достиг дальней палаты. Разворачивать и читать не стал. Меньше знаешь – крепче спишь.

Загипсованный до тазобедренного мосла сообщник молча выхватил у меня бумажку. Слов благодарности я от него не услышал. Как, впрочем, и от Саши.

* * *

А пару дней спустя направили меня на прогревание. Или на просвечивание. Вечно я путаю все эти процедуры. Возле дверей кабинета сидел и ждал своей очереди Александр (он же Николай, он же Эдуард). Вооруженной охраны поблизости не было. Видимо, считалось, что с прогревания не убежишь. Я сел рядом. Некоторое время сидели и молчали. Даже непривычно как-то. Потом сосед мой все-таки заговорил.

– Как с шоссе к комплексу сворачиваешь, там овражек, – сообщил он и снова замолчал. Надолго.

Я уже решил, что продолжения не будет. Что ж, овражек так овражек. Будем знать.

– Я туда упаковку сбросил, – сказал он. – Когда ехали. Все равно бы менты забрали.

– Так… – осторожно промолвил я.

– Если никто еще не нашел, сходи возьми.

Это называется: коготок увяз – всей птичке пропасть. Сначала записку, потом упаковку… Потом на стреме постоять.

– Кому передать? – хмуро спросил я. Он коротко на меня глянул.

– Никому. Себе возьми. Хочешь – продай.

Возможно, так на их языке звучало «спасибо».

– Ну давай тебе и принесу. Если найду, конечно…

Он усмехнулся и не ответил.

А назавтра Александра-Николая-Эдуарда то ли увезли, то ли выписали – и больше я с ним не встретился ни разу. Надеюсь, дальнейшая его судьба сложилась удачно.

* * *

Как и всякий человек бездействия, я мнителен. Упаковка. Что за упаковка? Сбросил в овражек, лишь бы не досталась ментам. Вел машину, побитый, порезанный, и все-таки нашел возможность сбросить. Улика? Тогда бы он попросил уничтожить ее, спрятать. А то – хочешь, себе возьми, хочешь, продай. Разве с уликами так поступают? Хотя… Если имелась в виду упаковка наркоты…

Только этого мне еще не хватало!

Наверное, следовало вежливо поблагодарить и отказаться.

Или соврать, будто ходил, да не нашел. Кто-то, видать, подобрал. Но пока я утверждался в мудром решении, стремительный Саша успел навсегда исчезнуть из моей жизни.

Делать нечего: выйдя сразу после завтрака на прогулку, я покинул территорию больничного комплекса и направился по обочине к повороту.

Овражек больше напоминал свалку. Упаковок там валялось в избытке, в том числе от презервативов. Все, естественно, вскрытые. Я хотел уже двинуться в обратный путь, повернулся – и едва не наступил на то, что искал. Это была плоская коробка размером чуть меньше словаря иностранных слов одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года издания. Очень красивая.

Я нагнулся за ней – и рука в лангетке загудела болью. Словно предупреждала: не бери. Взял. Коробка оказалась неожиданно легкой. На верхней ее стороне сияли крупные косые буквы и цифры: «AUTO-700». И все.

Легонько встряхнул. Пожалуй, внутри содержались не ампулы и не порошки. Вскрывать ее в овраге да еще и одной рукой было бы неразумно. И стоит ли вообще вскрывать? Как ее потом продашь, вскрытую? Ладно. Пусть пока полежит в тумбочке, а там посмотрим.

* * *

Подходя к родному корпусу, я еще издали углядел знакомую «мазду» молочной масти. Сама Ева Артамоновна гневно курила на скамеечке неподалеку. Увидев меня, встала и от избытка чувств метнула сигарету в урну.

– Ты где был?

– Гулял.

– Где ты гулял?

– За территорией.

– Делать тебе больше нечего! Мандарины – в тумбочке.

– Словарь принесла?

– Словарь не нашла. Принесла Шванвича.

Нужен мне этот Шванвич!

– Как не нашла? Он в сумке лежит.

– А я знаю, где она, твоя сумка?

Затем взгляд ее остановился на коробке с надписью «AUTO-700». Запнулась. Моргнула.

– Откуда это у тебя?

Сильно врать не имело смысла.

– Да я, собственно, за этим и ходил. Просили достать…

– Кто?!

– Послушай, Ева, – сказал я. – Я же у тебя не спрашиваю, кто твои клиенты, правда?

Супруга была потрясена. С такой растерянностью, с таким уважением она на меня еще ни разу, клянусь, не глядела.

– Ты… ты хоть знаешь, сколько это стоит?

– А как ты думаешь? – надменно ответил я. Нокаут.

– Хоть бы в пакет спрятал… – пробормотала она. – Несет напоказ…

Черт возьми! Что же там такое в этой коробке?

* * *

Наверное, что-то медицинское. Почему медицинское? Не знаю. Просто ничего больше в голову не приходит. Видимо, обстановка навеяла. Вдобавок не оставляло меня ощущение, что где-то я уже видел этот брэнд – «AUTO-700». И не просто где-то, а именно в больничном комплексе.

Возможно, ложная память. А возможно, и нет.

Проводив Еву, я поднялся к себе и, выселив из пакета мандарины, поместил туда свою находку. От греха подальше. Потом снова покинул корпус и двинулся обычным прогулочным маршрутом.

Пакет прихватил с собой. Не в палате же его теперь оставлять! Если уж Артамоновна оторопела настолько, что забыла напомнить о моих будущих обязанностях, значит, и впрямь ценность.

Работа с партнерами. С ними ведь, наверное, говорить придется.

Ну вот чем я ей, скажите, не угодил в качестве дармоеда? Знал свое место на коврике, сцен ревности не устраивал, безропотно и благодарно жрал, что дают, выслушивал претензии…

Ах, какие были претензии!

– Да что ты за мужик? Ты даже футбол по телевизору не смотришь!

Ничего себе обвинение, а? Или так:

– Ты же презираешь людей! Ты любишь человечество в целом, а нас, отдельных людей, презираешь!..

Грамотная… В Достоевского заглядывала.

– Ева! Да я человечество терпеть не могу!

– В том-то и дело! Человечество в целом любить просто, а вот нас, отдельных людей…

– Ева? Я ненавижу человечество!

– Но ты же не с человечеством, ты с людьми живешь… Со мной, черт возьми!

Нет, не докричишься. Не слышит. Придумала себе меня и со мной придуманным разговаривает. Точнее даже не так: вбила в голову, что все мужики одинаковы, а стало быть, и управляться с ними надо одинаково.

Кто же тогда, спрашивается, любит мужичество в целом, а нас, отдельных мужиков, презирает?

Будь у нас дети – по струнке бы ходили. Но Ева бесплодна. Теща нас когда-то даже разводить собиралась – полагала, будто дело во мне. Страшно вспомнить, сколько было наездов, пока не пошли и не проверились. Может, потому Артамоновна меня и не бросает. Неположено бездетной. Бездетной положено за мужика цепляться.

И ведь свято уверена, что, воспитай она из меня делового человека, стану такой же, как был, только деловой. Просто не видела себя со стороны, когда сама в бизнес врастала. Полностью характер изменился, на сто восемьдесят градусов. Даже Эдит Назаровна прижухла. Раньше, бывало, на дочку покрикивала, теперь – ни-ни…

Я поднял глаза и обнаружил, что ноги вынесли меня к соседнему корпусу. Так называемая вторая хирургия. Хотя имелись там и другие отделения. Мазнув рассеянным взглядом по многочисленным табличкам, я двинулся было дальше, как вдруг замер и обернулся.

«„AUTO-700“. 2-й этаж».

Вот оно! Стало быть, не мерещилось…

И упаковка, главное, при себе.

* * *

Поплутав по второму этажу, я набрел на нужную дверь. После некоторого колебания постучал и, услышав гортанное «Да?..», вошел.

Кабинет был невелик. Должно быть, арендующая его фирма платила за каждый квадратный сантиметр пола. У окна стоял письменный стол, за которым сидела этакая глыба в белом халате. С виду моджахед моджахедом. Тяжеленные веки, неподвижное лицо ордынского хана. К нагрудному карману халата прицеплен бейджик, где было оттиснуто: «Олжас Умерович», – и невероятно длинная фамилия, оканчивающаяся на «…гельдыев». Ниже значилось емко и коротко: «Оператор».

Больше всего из прочитанного мне понравилось отчество.

Еще в кабинете имелся стеллаж и почему-то стоматологическое кресло. Правда, без бормашины, что уже радовало.

Иных приспособлений для сидения не наблюдалось.

Огромный Олжас Умерович встретил меня радушно. Даже из-за стола поднялся.

– Прошу, – указал он прямиком на кресло.