Инстинкт охотника - Рэт Джеймс Уайт

его отце, как он ее представлял. Возможно, она и сама не была святой.

Джозеф удивился, как далеко зашло безумие в его родословной.

- Он гордился тем, что ты поступил в колледж. Ты это знал? Он всегда говорил о своем мальчике-студенте. Мы думали, что ты далеко пойдешь. Он позвонил мне, когда увидел в новостях, что в твоем колледже убили женщину. Я даже не подозревала, что он знает, как меня найти. Он знал, что это сделал ты. Не могу сказать, как он узнал, но он знал.

Джо слабо улыбнулся и покачал головой. Глядя на мать, слыша, что она знала или, по крайней мере, подозревала, чем занимался его отец все эти годы, но ничего не делала и продолжала любить его, Джо понял, что у него никогда не было шанса. Он был проклят еще в утробе матери. Кроме того, он задался вопросом, был ли источником проклятия его отец. Возможно, проклятие передалось не от отца, а от матери. Он прогнал эту мысль из головы, ему не нравился вывод, к которому она неизбежно вела, и действия, которые этот вывод требовал.

- Я люблю тебя, мама. До свидания.

Джо выпрямился во весь свой огромный рост – шесть футов шесть дюймов – и подозвал охранника. Он ни разу не оглянулся, когда выходил из комнаты для свиданий, даже зная, что, вероятно, не увидит ее снова до похорон.

- До свидания.

Охранник отвел Джозефа Майлза обратно в камеру. Джо подождал, пока их шаги эхом разнесутся по коридору, и только тогда позволил себе заплакать.

2

Было темно. Воздух был влажным от пота Джозефа, и каждая поверхность в пределах досягаемости была твердой и холодной, металлической и бетонной. Он вдохнул свой собственный мускусный запах и выдохнул его дымящимся облаком изо рта. Охранники отобрали у него зубную щетку, и он не принимал душ с тех пор, как его совершенно голого поместили в "раздевалку". Его "преступление" заключалось в том, что он отказался выйти из камеры, чтобы принять душ. Этого было достаточно.

Идея заключить Джо в одиночную камеру была нелепой, потому что он каждый день проводил в одиночестве. Он сидел взаперти двадцать три часа в сутки. Единственное, что они отняли у него, бросив в раздевалку, это его часовые прогулки во дворе и душ трижды в неделю.

Джо держал руку перед собой и не видел своих пальцев. Помимо его собственного вонючего животного запаха, в камере воняло мочой с легким привкусом застарелой крови. Эта вонь засела в ноздрях Джо, обжигая волосы в носу, заставляя его глаза слезиться. Это был первый раз за много дней на памяти Джо, когда свет был выключен. У охранников вошло в привычку оставлять лампы включенными постоянно. Это была еще одна форма изощренной пытки, так его пытались свести с ума. Он обхватил себя руками и потер мурашки на руках и плечах. Температура была всего на несколько градусов выше нуля.

Он услышал шаги, приближающиеся к двери его камеры. Их было несколько, по меньшей мере три человека. Открылась дверь, и один из охранников посветил на него фонариком. Джо поморщился. Он сидел голый на полу, подняв руку, чтобы защитить глаза от света. Джо отжимался до изнеможения и теперь стоял на коленях в луже собственного пота. Доведение себя до состояния абсолютной физической усталости было единственным способом заставить себя заснуть в окружении криков и воплей проклятых.

- Посмотри на этого сумасшедшего сукина сына. Он похож на мокрую собаку. Черт, как же здесь воняет! - сказал один из охранников.

В дверях стояли два надзирателя и светили на него фонариком. Между ними стояла большая тень. Мужчина, большой, как сам Джо, если не больше.

- К тебе посетитель, Джо. Новый сосед.

В голосе охранника послышалось веселье. Джо знал, что он задумал. Это было не первое его родео.

- Там уже кто-то есть! - Голос был высокий, женский, с легкой шепелявостью. Когда зрение Джо привыкло к внезапному вторжению света, он смог разглядеть этого человека получше. Он был обнажен, как и Джозеф. Его огромный член свисал почти до середины бедра. Мужчина был мускулистый, черный, с длинными, заплетенными в косички волосами, которые ниспадали ему на плечи. Он не мог разглядеть лица этого человека, но по его позе понял, что тот недоволен. Полицейские сняли с посетителя наручники и ножные кандалы.

- Это единственная свободная камера-одиночка. Вам двоим придется потесниться.

Голос охранника показался ему знакомым. Джозеф представил себе румяные щеки и раздутый живот толстого надзирателя, его короткую стрижку, почти лысую голову и длинный шрам на голове, спускающийся до самого лба, - напоминание о том, как на него напал заключенный, сделавший заточку из зубной щетки. По ночам он работал в диспетчерском пункте и отвечал за все – от запирания и отпирания камер до включения и выключения света и просмотра телевизионных программ.

- Вы двое, устраивайтесь поудобнее. Мы вернемся за одним из вас утром.

В намерениях охранника не было никаких сомнений. В тюрьме это называли "петушиными боями". Охранники выбирали двух заключенных, осужденных за насилие, раздевали их и сажали в одну камеру. Это делалось для того, чтобы избавиться от проблемных заключенных, как в качестве формы дисциплины, так и для простого развлечения. Он даже слышал, что охранники делают ставки. Это был не первый опыт Джозефа в петушиных боях. Как один из самых известных и опасных преступников тюрьмы, он видел худшее, что могло предложить это учреждение. Большинство сотрудников исправительных учреждений ненавидели и боялись его, поэтому они постоянно пытались сломить его, например, оставляли свет включенным двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких недель, оставляли телевизор включенным на полную громкость, настроенным на телепрограмму в течение нескольких часов или даже дней, и время от времени устраивали петушиные бои. Интересно, что сделал его новый сокамерник, чтобы вызвать гнев командира?

Дверь камеры захлопнулась, и ее заперли. Джозеф поднялся на ноги. Он чувствовал, как его монстр поднимается, напрягается, удлиняется, жажда крови нарастает в нем, покалывает у самого корня. Как обычно, его инстинкт убийства был почти неотличим от сексуальной страсти. Это было похоже на отдельное существо, живущее внутри него, паразит, который всегда был голоден, всегда требовал, чтобы его накормили. С тех пор как его заперли, его мысли и фантазии становились все более животными, сводились к самым низменным импульсам: трахаться, есть, убивать – и обычно не в таком порядке. Ужасный голод, с которым он жил в