Тихим вечером - Эмилиян Станев

Антон торопливо поел, совершенно не ощущая вкуса пищи. Но есть было необходимо, чтобы набраться сил.

Спустя несколько минут отворилась дверь соседней камеры. Паренька куда-то повели. Уж не на допрос ли? Он вслушивался, не на шутку встревоженный. Оправдаются ли ожидания паренька? Отнесутся ли к нему со снисхождением? Если его передадут в руки жандармов, ему несдобровать. Антон тихо шагал по камере, время от времени подходя к двери и приникая к ней ухом. Если не считать обычного для присутственного места шума, ничего не было слышно. Вдруг во дворе затарахтела телега, затопали по лестнице тяжелые сапоги. Он нажал на ржавую дверную ручку и не торопясь отворил дверь. В коридоре не было ни души.

Сердце бешено заколотилось. Отчего бы не попытаться бежать прямо сейчас? Быстро спуститься вниз и выйти на улицу. Если кто-нибудь остановит, он скажет, что ему больше невмоготу торчать в этом чулане. Раз его не заперли на ключ — значит, прониклись к нему доверием. Ведь сам начальник участка приказал перевести его из камеры в караульное помещение.

В коридоре было довольно темно. Неслышно ступая, он дошел до караулки. В распахнутую дверь лились потоки ослепительного дневного света. Он подошел ближе и заглянул внутрь. Какой-то полицейский пришивал пуговицу к форменному кителю, лежавшему перед ним на стуле. Он сидел лицом к двери.

Антон отпрянул, и доска под ним скрипнула. Полицейский встал и пошел к двери. Антон тоже, уже не таясь, шагнул вперед, так что они чуть не столкнулись.

Оба холодно поглядели друг на друга. Полицейский был невысокого роста, плотный, коренастый. На широком умном лице светились хитрые прищуренные глазки. Антон улыбнулся.

— Ты это куда? — спросил полицейский. — Кто разрешил?

— К тебе, — ответил Антон.

— То есть как ко мне?.. И как тебе удалось отпереть камеру? — Глаза полицейского выразили тревогу.

— А она не заперта, — объяснил Антон. — И мне осточертело сидеть одному в темноте.

— А ну, давай обратно! — Полицейский оглядел его тяжелым, подозрительным взглядом.

— Ваш начальник мне разрешил находиться в караульном помещении!

— Назад давай! Без разговоров!

Антон подчинился. Полицейский пошел за ним следом. Щелкнул ключ. Дежурный желал пришить свою пуговицу спокойно, без помех.

Ненависть ко всем полицейским в мире охватила его с новой силой, а толстый этот чурбан вызывал чувство омерзения. Его надо опасаться. Антон все еще ощущал на себе тяжелый взгляд этих желтых, цвета янтаря, глаз. Стиснув зубы, он опустился на нары. Как же это он оплошал! Надо ж было этой проклятой доске заскрипеть так не вовремя!

В коридоре затопали вразнобой. Это привели обратно паренька. Куда его водили? На допрос? Вряд ли допрос мог окончиться так скоро.

Он услыхал щелканье замка и голос агента, говорившего: «Подумай как следует, знаешь ты его или нет, пока я тебя не передал поручику Дичевскому. Уж ему ты всю подноготную выложишь». Паренек что-то сказал в ответ, и агент, проходя мимо камеры Антона, пробормотал: «Там будет видно».

На городских часах пробило два. В коридоре снова затопали сапогами полицейские, вернулись с обеда служащие управы, и в одной из комнат застрекотала пишущая машинка. Женский голос о чем-то спросил.

— Помер, — раздалось в ответ. — Недавно, а может, еще и по дороге.

Он догадался, что речь шла о раненом партизане, которого должны были сюда доставить. Значит, скончался, бедняга… У Антона одеревенели ноги, в икрах закололо…

По улице проехала тяжело груженная машина. Ветхое здание затряслось, с потолка свалился кусок штукатурки, и от этого стука он подскочил как ужаленный. Нервы была напряжены, руки дрожали. Еще целый час предстоит ему сидеть тут, задыхаясь от волнения, думая то о погибшем неизвестном товарище, то о чешме, которая так и стояла у него перед глазами, то о старшине, которому велено навести о нем справки…

Убийственно медленно тянулось время. Оно, казалось, сдавливало мозг, кровь оглушительно стучала в ушах. Ну же, ну, еще немного… Они сейчас заняты погибшим партизаном, звонят во все концы, разузнают, выясняют… Им не до Антона.

Время от времени он с шумом переводил дух. Но вот наконец пробило три. Он сел на нары и стал ждать. Проходила минута за минутой, а никто не шел. Сердце чуть не разрывалось от напряжения. Ведь каждую секунду за ним могли прийти, чтоб отвести к начальнику участка. Что он сможет сказать, если тот заявит, что в Пордиме такой эвакуированный не значится? Что пропуска на такое имя не выдавалось? Что никакой Антон Ахтаров в привокзальной гостинице не останавливался?.. Его передадут поручику Дичевскому, и тогда он примет яд.

Он прилег, чтоб обдумать, как отвечать на эти вопросы и какой линии поведения придерживаться. И когда мозг занялся этим, сердце чуточку поутихло. Было уже около четырех, а все еще никто за ним не являлся. Он уже совсем потерял надежду, когда щелкнул ключ и на пороге появился тот самый дежурный полицейский, который заставил его вернуться в камеру.

— Выходи! — приказал он, стоя в дверях.

— Куда? — спросил Антон.

— Во двор.

Его охватило волнение, он почувствовал, что силы оставляют его. С трудом поднялся, надел пиджак, подтянул пояс на брюках и вышел из камеры, сопровождаемый полицейским. Вдвоем спустились они во двор. Лошадь была уже запряжена, но паренька-сапожника рядом с ней не было. Один из полицейских держал ее за поводья и что — то кричал людям, толпившимся возле навеса. Они стояли к нему спиной. Там, очевидно, лежал труп партизана, и писаря управы и полицейские сбежались на него поглазеть.

— Что же ты сапожника заодно не прихватил? — сердито спросил тот, кто держал поводья.

— Велено не было, — ответил полицейский, конвоировавший Антона.

— А кто поведет лошадь?

— Вот этот.

— Нужны двое. Эй! Паштрапанов, давай сюда сапожника, пускай съездит за водой!

От группы стоявших у навеса людей отделилась какая-то фигура, и Антон узнал агента.

— В чем дело? — спросил тот.

— Нельзя с одним арестантом по воду ездить. Кто эту клячу вести будет? — сердито сказал полицейский, замахиваясь кулаком на лошаденку, которая обрызгала ему рукав слюной.

— Вот сам и сходи, — сказал агент.

— Я в наряде… Начальник приказал, чтоб никто не отлучался. Может, придется выступить на подмогу жандармскому отряду.

— Климент, вот ключ, приведи сюда того парня! — обратился агент к толстому полицейскому, протягивая ему ключ.

Тот повиновался, и Антон оглядел его широкую спину, короткое плотное туловище, перетянутое ремнем, как бочка обручем. На огромной голове уродливо выдавался затылок, фуражка безобразно и смешно топорщилась.

— Что они толпятся под навесом? — спросил Антон.

— Привезли убитого партизана. Пытаются его опознать. Он не здешний, — с досадой проговорил агент.

— Можно мне взглянуть?

— А чего ж, глядите!

— Паштрапанов, я тут торчать возле лошади не буду, — пригрозил полицейский, но агент не удостоил его даже взглядом и направился с Антоном к навесу.

— И как это они его не перевязали на месте? — сокрушался агент. — Теперь от покойника поди дознайся чего… Поручик Дичевский даст им жару.

Антон шагал рядом с ним, бледный как мел. Ноги подкашивались, икры ломило. От волнения он тяжело дышал и почти не слышал, что говорит агент.

Вот и навес. Люди расступились, чтобы дать им подойти к покойнику поближе.

Это был плотный русоволосый человек лет тридцати пяти, с мускулистыми руками и большими босыми ногами. На коричневой одежде из грубого сукна ржавыми пятнами проступила кровь. Он лежал на спине, раскинув ноги, голова свесилась на плечо. На небритом лице застыло выражение глубокой задумчивости. Русые, давно не стриженные усы и полуоткрытые прозрачно-синие глаза, казавшиеся совсем живыми, еще усиливали это впечатление.

Антон поспешил отвернуться. Этот человек был ему незнаком. Быть может, он из Шуменского отряда? Не следовало дольше смотреть на него теперь, когда впереди побег. Кто знает, может, через какие-нибудь полчаса он и сам будет лежать с ним рядом, в такой же позе, еще не остывший, растерзанный…

Его трясло. Он ощутил вдруг удивительное чувство общности с этим убитым, резко отделявшее их от мира живых. Всем своим существом он прикоснулся сейчас к чему-то таинственному и страшному, и душа исполнилась тревоги и печали.

— Вы не знаете его? — спросил агент, удивленный его волнением.

— Откуда?

— Может, видали где… случайно… На вас просто лица нет… — добавил он, пристально в него вглядываясь.

— Я впервые вижу убитого человека, — проговорил Антон.

— Слабые же у вас нервы. А я вот могу глядеть на все что угодно… Как доктора. Идите, вас зовут.

Паренек-сапожник уже держал лошаденку под уздцы, толстый полицейский, сумрачный и злой, махал рукой, указывая Антону на ведро и воронку. Карие глаза парня потемнели от тревоги, утеряли свой жизнерадостный блеск. На лице были смятение и страх.