Люди Путина. О том, как КГБ вернулся в Россию, а затем двинулся на Запад - Кэтрин Белтон

погибших в череде взрывов домов. По Москве ходили слухи, что за этими кровавыми атаками стоят спецслужбы, потому что конечным результатом стало ужесточение требований безопасности, что лишь укрепило президентскую власть.

Беспечных олигархов 1990-х годов прижали к ногтю. Путину достаточно было открыть всего одно дело против богатейшего человека страны и его соратников, чтобы разрушить свободный рынок ельцинской эпохи и запустить национализацию имущества.

— Я думаю, он бы с радостью ушел через четыре года, — продолжает Пугачев. — Но тут случились все эти события. Учитывая положение на Западе, сейчас ситуация тупиковая, почти что кубинский кризис. А он решил пойти еще дальше. […] Он понимает, что в этом случае пути назад уже не будет.

Выстроенный Путиным конструкт, сосредоточивший в его руках всю власть, не казался собеседникам стабильностью.

— Это пирамида. Нужно лишь ударить разок, и она развалится. […] Он это понимает, но изменить себя не может, — предположил Пугачев.

— У меня нет ощущения, что он хоть что-то понимает, — заметил Юмашев.

— Странно было бы, если бы он заявил: «Все, что я сделал, было ошибкой», — перебил Пугачев. — Его решения, как правило, строятся на его собственных представлениях о мире. И эта тема патриотизма — он искренне в нее верит. Он говорит, что развал Союза — трагедия, он искренне в это верит, […] это и есть его ценности. Он все делает искренне. И искренне ошибается.

Консолидацию власти на всех уровнях — отмену губернаторских выборов, подчинение судебной системы Кремлю — Путин часто оправдывал тем, что в эпоху стабильности такие меры призваны положить конец хаосу и неопределенности девяностых годов. Но за мобилизирующими патриотическими лозунгами прятался тревожный фактор: захватив экономику через цепочки лояльных соратников, Путин и силовики монополизировали власть и внедрили новую систему, в которой государственные должности использовались как средство для личного обогащения. Существенное различие с антикапиталистическими и антибуржуазными принципами советского государства, которому они когда-то служили.

— Эти люди — мутанты, — говорит Пугачев. — Смесь гомо советикус с дикими капиталистами последних двадцати лет. Воруя, они наполнили карманы, перевезли семьи в Лондон. Но когда они заявляют, что кого-то нужно уничтожить во имя патриотизма, они говорят это искренне. Если бы их мишенью был Лондон, они в первую очередь вывезли бы оттуда свои семьи.

— Это все ужасно, — добавляет Юмашев. — Теперь некоторые мои друзья искренне радуются: как здорово, что мы разбогатели. В девяностых такое было невозможно — ты или в бизнесе, или работаешь на благо страны. А теперь они занимают государственные должности, чтобы обогатиться. Министры раздают лицензии за деньги. Конечно, все начинается с головы. […] Первое, что говорит [Путин] новому госслужащему: это твой бизнес, ты делишься им только со мной, за это я тебя защищаю, […] а если ты не [используешь свое положение для заработка], значит, ты идиот.

— Путин сам это сказал, — поддерживает Пугачев. — Открыто. Я с ним разговаривал. Он сказал: «А чего он ждет? Почему не зарабатывает? У него есть должность. Так пусть зарабатывает». Они — как те, что испили крови и не могут остановиться. Теперь государственные работники стали бизнесменами.

— Осталось очень много настоящих бизнесменов, — соглашается Юмашев, грустно качая головой. — Атмосфера в стране очень изменилась. Воздух другой. Теперь он душит. Душит.

Оба вздыхают. Все изменилось — кроме их способности идеализировать свои роли.

— Девяностые были прекрасны тем, что не было лжи, — продолжает Юмашев.

— Конечно, — вторит Пугачев. — Для меня всю мою жизнь правда была равнозначна свободе. Я зарабатывал деньги не для богатства, а для свободы. Ну сколько ты можешь потратить? Если тебе хватает на две пары джинсов, все в порядке. Но свобода дала мне одну вещь — теперь мне не нужно лгать.

Им обоим кажется, что теперь президент окружен соглашателями, они славословят его, говорят, что его послал бог спасти страну, а они — верные слуги. И все же Пугачев считает, что эти соглашатели понимают все лицемерие системы и фальшивость демократии, представляемой правящей партией «Единая Россия».

— Посмотри на тех, кто окружает ВВ [Путина], они говорят: Владимир Владимирович, вы — гений! — продолжает Пугачев. — А сами ни во что не верят. Понимают, что все это — дерьмо: «Единая Россия» — дерьмо, выборы — дерьмо, президент — дерьмо. Они все это понимают, а потом выходят на публику и заявляют, что все прекрасно. И произносят лживые тосты. Сидят и рассказывают […] всякую чушь про то, как дружили со школьной скамьи. Но позже те же ребята в соседнем кабинете скажут: как только он выйдет, мы его прикончим. Такой цинизм. Полагаю, им тоже некомфортно. Тем, кто добрался до власти. […] Мне их жалко. Воруют все, что под руку попадется, а потом выходят на публику и рассказывают о том, как Путин борется с коррупцией. А я смотрю на них и думаю — это конец. Мне их жаль. […] ВВ всегда спрашивает: «Какое слово начинается на с? Совесть». У них даже рецепторов совести нету. Они не понимают, что это. Они забыли и само слово, и его значение. Все перевернули с ног на голову.

Собеседники единодушны во мнении: все достижения эпохи Путина — экономический рост, увеличение доходов, богатства миллиардеров, превративших Москву в сверкающий мегаполис с дорогими иномарками и уютными кафе на каждом углу, — обусловлены лишь резким скачком цен на нефть.

— В 2000 году нефть стоила 17 долларов, и мы были счастливы, — говорит Юмашев. — Мы с тобой были у власти, когда могло быть и 10, и 6 долларов. Моим лучшим временем были те две-три недели, когда цена достигла 16 долларов. А теперь нефть стоит 150, и все, на что они способны, — это понастроить себе уродливые особняки.

— Государство ничего не делает с этими деньгами. Могли бы давно поменять инфраструктуру страны. Но он думает: если начнем строить дороги, то все разворуют. […] Время бежит так быстро, — сокрушается Пугачев.

— Восемь лет прошло. В 2000 году мы передали начальнику отлаженную нефтяную машину. И все заработало. А что в итоге получилось? — спрашивает Юмашев.

— Мы не понимали, что он не собирается ничего развивать. Я считал его либералом, — отвечает Пугачев.

— Что для меня было принципиально важным, — так это его возраст, он был молодой, — говорит Юмашев.

— Ты же понимаешь — оказалось, что он из другого теста.

— Да, это совсем другие люди, — соглашается Юмашев.

— Это другие люди, особенные. Нам этого не понять. Вот Устинов [генпрокурор] очень хорошо это понимал, — говорит Пугачев. — Он мне сказал: «Видишь ли, эти ребята из спецслужб — они иные. Высоси у них всю кровь и прикрути им чужие головы, они все равно будут иными. Они живут внутри своей системы. И ты никогда таким не станешь. Совершенно другая система.