Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года - Владимир Вернадский

Холодный, но прекрасный весенний день.

Я весь под впечатлением моего вмешательства - неожиданно для меня удачного - в судьбу Б. Л. Личкова.

29 апреля написал письмо Кафтанову с просьбой о пересмотре решения о Личкове - письмо конфиденциальное (ввиду ‹…›[48] на НКВД), но откровенное и резкое в оценке решения ВАК. Вчера днем мне позвонили, как я просил, от Кафтанова и сообщили, что Личкову разрешается защищать диссертацию без ‹сдачи› кандидатского экзамена и что вопрос о профессуре будет решаться в связи с утверждением ‹в› степени доктора после диспута. Послал ‹Личкову› телеграмму и сегодня письмо. Вчера все время находился под влиянием этих событий.

В Президиуме ‹Академии›, который завален работой с плохим, почти негодным аппаратом, не справляются с делом. Комаров болен. Борисяк говорит, что он ‹Комаров› теперь заговаривается. Ужасно жаль - большое это несчастие для Академии. Шмидт, его явный враг, тоже болен - удар? Чудаков честолюбив, но недостаточно образован, и все они трое в ссоре[49] …

Кончаю вчерне пятый выпуск «Биогеохимических проблем». Выйдет целая книжка, и, мне кажется, мне удалось здесь связать ряд явлений по более верному и новому ‹пути›.

Подписал ‹в печать› два номера «Метеоритики».

Геологический Институт представляет из себя сейчас крыловский концерт. Маразм.

2 мая, утро. Пятница.

Вчера весь день - как навязчивая идея - ‹находился› под влиянием моего письма к Кафтанову и его эффекта. Позвонил Щербакову[50] , поблагодарил за ‹его› совет - от себя просить пересмотр дела ‹Личкова›. Он был совершенно поражен эффектом - никогда этого не бывало. Ответ на 2-ой день! Что менее всего вероятно, ‹сыграл роль› мой официальный «авторитет». Я не раз сталкивался ‹с тем›, что в этом отношении я не могу жаловаться.

3 мая. Суббота.

Холодная весна. Утром 3-8°.

Вчера днем была Мария Павловна Белая, одна из моих старых работниц по Биогелу[51] . Она работала в Петербурге у Н. И. Вавилова над анализом семян ржи, собранных с огромными затратами из всего Союза. Когда мы приступили к работе, то оказалось, что de facto из того, что числилось, осталось не много. Огромный научный труд Н. И. Вавилова был уничтожен чиновниками.

Ее братья, украинцы, в ссылке - семья пострадала, дети и т. п. Это одна из характерных черт современного положения. Огромное количество - тысячи, сотни тысяч и мильоны - страдающих невинно людей. Искажается этим путем идеал коммунизма, и состояние нашей страны в мировом аспекте теряет свою моральную силу. Это - язва, которая скажется при первом серьезном столкновении.

8 мая. Четверг.

Вчера утром занимался с Аней - запущенная текущая работа. Переписка.

В Лаборатории был большой разговор. Вынуждены считаться с партийной «общественностью», которая всецело проникнута полицейским сыском и ‹полицейскими› способами действия. Это - то разлагающее, которое сказывается на каждом шагу. Несмотря на эту принижающую обстановку, все-таки работа идет сколько возможно.

Очень большое впечатление на меня произвела Ротмистрова (моя ученица по Высшим Женским Курсам начала столетия). Так редко среди женщин - ‹она› немолодая - встретишь такую глубину и оригинальность мысли. Надо прочесть ее работу.

11 мая. Воскресенье.

Холодный май. Сейчас утро. Ясная солнечная погода и 0° в 7 часов утра.

Любопытной чертой нашего времени являются некоторые неожиданные и непонятные черты организованного невежества - патологическое явление, однако очень глубоко влияющее на жизнь. Два явления здесь бросаются в глаза.

‹Первое. - Запрещение синоптических карт, искажение одно время высоко стоявшей работы Главной физической обсерватории. Не только не печатаются карты - исчезли в работе циклоны и антициклоны. Одно время в «Социалистическом земледелии» - органе Комиссариата земледелия - печатались данные о температуре, дождях и т. д. Не знаю, печатаются ли они и теперь. Трудно достать: в киосках Москвы их почти нет. А между тем, несомненно, для авиации - которая растет - эти данные должны быть.

Но сейчас, мне кажется, мы переживаем какое-то глубокое изменение климата. Опять - второй - резко аномальный год. Холод и дождь. Приезжие с юга ворчат о затруднениях машинного и железнодорожного сообщения. Залито водой - сплошные болота, запоздание поездов.

Второе ‹явление связано с› географическими картами. Все искажено, и здесь цензура превзошла все когда-то бывшее. Вредители сознательные и бессознательные слились. Оппоков[52] (сидит) полузасекречены. Дерюгин [53] не мог напечатать карт Японского и Охотского морей. Дурак цензор ‹…› [54] ему сказал, когда он показал ему опубликованную японскую карту: «А может быть, они нарочно это напечатали, чтобы провести нас?»

Шмидт правильно дал Кулику[55] нагоняй ‹за то›, что он недостаточно внимательно отнесся к болиду, наблюдавшемуся под Москвой «членом правительства». Кулик вынужден ехать ‹на место› сам. При реальных наших условиях - диктатура «правительства» - это неизбежно.

Начинаю думать, что моя «Хронология» - ценный матерьял для моих «Воспоминаний», которые, может быть, еще придется написать, - если придется прожить несколько лет.

Днем Аня прочла мою статью о Гёте. Вероятно, опять придется столкнуться с дурацкой невежественной цензурой.

Третьего дня ‹был› у Авербаха (мой «ученик» 1890 года!)[56] . Осмотрели ‹глаза› со всеми приборами. А вчера - у Бакулева [57] . Ясно, что современная медицина бессильна в этой области. Авербах говорит, что для моего возраста у меня глаза прекрасные, а Бакулев ворчал, что изменения так глубоки, что никакие очки не помогут, а о биноклях они ничего не знают. Медицинское стекло очень плохое, и врачи не могут добиться, чтобы на это обратили внимание. Всюду - брак.

12 мая. Понедельник.

Статью о Гёте принял для печати Струмилин[58] , председатель Комиссии по истории науки и техники. В сложной, полной интриг, политических и личных интересов ‹обстановке› (причем и коммунисты попали в разные группы) образовались две комиссии: «Научное Наследство» (‹председатель› - Комаров, куда и я попал) и Комиссия по истории науки и техники, которая прошла среди интриг и непонятных махинаций. Струмилин - вполне порядочный человек и добрый, идейный, хороший.

Вчера видел много народа. Никуда не выходил. Холодно и неуютно. Работал над «Хронологией» и много читал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});