СТРУНА ИСТОРИИ - ГУМИЛЕВ Николаевич

А записывались они так, потому что был пушен слух узбекским начальством, что те, кто запишутся таджиками, тех будут выселять в горы из городов. Ну, они все записались узбеками. Какая разница, как записаться? Но они же не стали узбеками, к примеру? Здесь, конечно, можно сказать, что переход совершенно свободен. Если человек записался узбеком, то он и стал узбеком.

Но, как видите, это, вообще, довольно сомнительно, с одной стороны. И с другой стороны, это высмеяно было уже полтораста лет тому назад знаменитым кавалерийским гусарским генералом Денисом Давыдовым,[22] который в рапорте на имя Александра I написал: «Прошу Ваше императорское Величество за перечисленные здесь подвиги произвести меня в немцы».

Дело в том, что при Александре немцы действительно захватили все самые лучшие должности и, чтобы сделать карьеру, надо было иметь или хорошие связи (иметь покровителей в высшем обществе. — Прим. ред.), или вообще быть немцем, — тогда карьера шла беспрепятственно — помогали. Система блата и тогда работала на всю катушку. Но Самодержец Всероссийский, который мог дать дворянство и отнять его, разжаловать в солдаты или произвести в генералы, дать звание купца 1-й гильдии или «произвести» в ссыльные крестьяне куда-нибудь на Колыму — мог сделать все, что угодно в социальном плане, но изменить то, что Денис Давыдов был русским, и перевести его в немцы — было выше его сил.

* * *

О чем это говорит, спрашиваю я вас? Это говорит о том, что мы здесь сталкиваемся с явлением природы, которое, очевидно, как таковое и должно изучаться. В противном случае мы пришли бы к такому количеству противоречий — и логических внутри систем, и фактических при изучении действительности, — что фактически само народоведение потеряло бы смысл и повод для того, чтобы им заниматься.

И вот сейчас, во вступительной лекции, я должен просить вас немного поскучать, потому что, для того чтобы изучать предмет заново, мы должны и инструмент подготовить — соответствующий.

Инструмент в науке — это методика, способы изучения. Как можно понять, что такое этнос, в чем его значение и в чем его смысл? — Только применив при современной постановке вопроса (раньше этого не делали) современную систему понятий, современную систему взглядов.

Древним египтянам совершенно незачем было давать определение, что такое этнос, — они делали это через цвет. Они когда рисовали население своей страны, в том числе рабов, то рисовали негров — черными, семитов — белыми, сирийцев — коричнево-красными. И всем было понятно, кто нарисован. Но для нас цвет не годится, — во-первых, потому что у нас не четыре составляющих нас народа, окружающих нас, а значительно больше — не хватит красок на всей палитре, а, с другой стороны, это ни о чем не говорит. Греки ставили вопрос гораздо проще: «Есть эллины — мы. И есть варвары — все остальные».

Заходите, заходите, пожалуйста, пожалуйста! (Л. Н. Гумилев обращается к опоздавшим. — Прим. ред.)

Это было очень просто: «эллины и варвары», «мы и не мы», «свои и чужие». Но, понимаете, когда Геродот[23] захотел написать историю, посвященную девяти музам, то он столкнулся с недостаточностью этой классификации. Во-первых, он описывал греко-персидские войны. Ну персы, конечно, — варвары, а его земляки — афиняне, спартанцы, фиванцы — эллины. Так, понятно. Ну, а куда отнести скифов! Они — и не греки, и не персы. А куда отнести (он уже их знал) эфиопов или гадрамантов (это племя сиггу, жившее или сейчас живущее вот тут (Л. Гумилев показывает на географической карте. — Ред.) — в южной части Триполитании[24])? Они — и не персы, и не греки, — негры, в общем.

Но классификация была явно недостаточная, хотя и имела свой смысл. В дальнейшем, когда римляне освоили весь мир (не весь мир конечно, а то, что они считали всем миром), то они тоже усвоили это же самое понятие. Причем очень просто и легко для них было — «римляне», «римские граждане» и все остальные — либо «провинциалы» — варвары (pro vinco — это значит «завоеванный»), либо не завоеванные еще — тоже варвары, дикари, хотя может быть не дикари, но не римляне. Это было все просто.

Но когда Римская империя пала во время Великого переселения народов,[25] то оказалось, что эта система совершенно не работает. Народы были разные, очень друг на друга не похожие, и, тем не менее, они требовали какой-то классификации. И вот тогда впервые родилась идея социального определения людей.

Это средневековая концепция. В средние века решили так, что все люди, в общем, одинаковые. Но есть люди — верующие в истинного Бога и — не верующие, то есть исповедующие истинную религию и неисповедующие. Этой истинной религией в Европе считается католицизм, но не православие. Кстати сказать, в Византии и на Руси исповедовали православие, но не католицизм. На Ближнем Востоке — ислам, но не христианство в целом, и так далее. А в остальном считалось, что люди делятся по совершенно социальным градациям, и потому каких-нибудь тюркских эмиров, которых завоевали крестоносцы, считали баронами или графами, только турецкими. А тюрки считали крестоносцев — эмирами или беками, только вот неверными — французскими. Это было очень удобно. После этого, когда они сталкивались с такими философами, как Платон,[26] то считали, что это просто маг. У них были свои маги — гадатели, ну и Платон (по их мнению. — Ред.) был маг. Это было очень хорошее профессиональное деление, но социальное.

И все их очень устраивало. И даже больше: когда испанцы попали в Америку, ну, после страшного истребления на Кубе, они столкнулись с высокоорганизованными в социальном отношении государствами — ацтеков, инков и муисков, то всех касиков[27] племен они зачислили в идальго,[28] дали им титул «дон»,[29] если они были крещены, освободили от налогов, обязали служить шпагой и посылали в Саламанку[30] учиться. И те были довольны, они считали, что это их вполне устраивает. Но по существу-то от этого инки и ацтеки не становились испанцами.

Испанцы закрывали на это глаза, они великолепно женились на этих индейских красавицах, поскольку своих женщин не было. Родилось огромное количество метисов, и у них считалось, что испанский язык, католическая вера, единая культура, единое социальное общество. Чего там лучше иметь? — Какая-то колония — Новая Испания, колония Новая Гранада и так далее. Но и заплатили они за это в начале XIX в. такой резней, по сравнению с которой все Наполеоновские войны меркнут!

То есть они столкнулись с тем, что на место естественно идущих процессов, которые следует изучать, они подвернули свою собственную вымышленную картину мира, которая была, с их точки зрения, на их уровне знаний, совершенно логична, но которая никак не отвечала действительности.

* * *

Должен вам сказать, что это в науке страшный соблазн, — придумать какую-то научную теорию (придумывать их довольно легко, их придумывали в большом количестве). Причем я, вот, сталкивался с одним астрономом,[31] весьма известным в наше время, с которым мы очень дружили одно время и беседовали на разные научные темы, и он меня спросил (это очень важный вопрос!): «Что важнее — придумать ли новую мысль, которую опубликовать с тем, чтобы люди, там, проверяли и по ней работали, или привести всю систему доказательств, что естественно очень сократит и саму мысль, и возможность придумывания теории?» Я остановился на том, что важнее — доказательства. Он со мной не согласился. Он выдвинул концепцию — я выдвинул концепцию. Но надо сказать, что успех у нас был различный — его концепция была полностью и целиком отвергнута; моя, как видите, не обсуждается, но и не отвергается.

Я жду вопроса. Почему, вы спрашиваете, не обсуждается моя концепция? Хотя я ярко высказался против того, что этнос — явление социальное, и даже проследил историю вопроса от раннего Средневековья до наших дней, такая концепция и сейчас существует. Вы можете взять работы Виктора Ивановича Козлова,[32] где он четко об этом совершенно говорит. Я предлагал несколько раз диспут, но никогда моя перчатка не была поднята.

Потому что, надо сказать, мои оппоненты — люди весьма умные, осторожные и, бесспорно, понимают всю слабость отстаиваемой ими точки зрения. Не считая возможным ее отстоять, они предпочитают не выходить на кафедру и не защищать ее, оставаясь, так сказать, в блаженном состоянии отсутствия всякого спора. Но отсутствие научного, теоретического спора, оно ведь влечет за собой и угасание научной мысли.[33]