Что упало — то пропало - Владимир Костин

И в свой черед — встреча живого и мертвого, отслуживший (не людям, а реке) берег осел и утонул. На его месте улица, смытая в Обь, — дома, распавшиеся на стенки, лежат в воде, белея размытым известковым исподним. И над ними, на срезанном яру, над пропастью хлопает в порывах ветра уцелевшая калитка, в которую нельзя войти, из которой нельзя выйти.

Глубокой ночью, когда на глухое небо сочится с запада бледный фиолетовый отсвет, катер мчит тебя по течению — река раздвинулась, берега далеки и черны, как нескончаемые трещины, приглашающие в бездну.

И вдруг над катером, торопящимся из последних немалых сил, видишь пару лебедей, одетых мраком, ровно, спокойно машущих фиолетовыми крыльями. Их тянет Север, они плывут в небе, сверяясь с Полярной звездой. Они не торопятся, любовно, бережно держа взаимное равнение. Но катер не может их перегнать.

7

Воскресная тишина. Когда Крылов открыл глаза, Люба сидела перед ним за трельяжем и, посмеиваясь, примеряла его очки. Утро, чистое солнце первозимья. Прижмуриваясь, он различал Любин глаз — циклопий, обрезанный оправой в кружок, ярый, словно готовый вот-вот вспыхнуть под нечаянной лупой.

— Как маленькая, — сказал он.

Когда-то она полюбила его за очки, в которых он был «симпатишнее», чем без них, а также за городскую изнеможенность и будущую ученую карьеру — это всерьез тогда уважалось неизбалованными девчонками из обских сел как обещание достойной жизни.

Люба одновременно сняла очки левой рукой, правой поправила на всякий случай халат, молниеносно, точно своровав, глянула в окно и глядела уже в зеркало, как не отрывалась.

— Придется очки носить, — сказала она, — а не идут они мне ни черта!

— Рысь в очках, — сказал Крылов, — где же это видано?

Мимика лица, жесты, и походка по-своему тоже, складывались у Любы из быстрых и отдельных, независимых движений. Они были звериными. Люба как будто попеременно мигала руками, ногами и головой. В Любиных предках была, скорее всего, рысь. Когда Люба принималась бессловесно ворчать-кряхтеть (имела она такую привычку), Крылов невольно искал на кончиках ее ушей известные кисточки. («Как же ты попала в мой капкан?» — в гордую минуту спрашивал ее Крылов.)

Тридцать лет назад эта неповторимая лесная повадка доводила Крылова до полной потери рассудка и самолюбия. Люба умела с талантливой невинностью ставить его в патовые положения, ей нравилось, что он немеет, столбенеет, а лицо его изменнически краснеет и белеет: пунцовые пятна на снежном насте. «Клубника со сливками, — радовалась Люба, — признак ревности и зависти. Кому ты завидуешь, Сережа?»

Это свойство проявилось у Крылова с пропащего раннего детства — ничего он не мог скрыть, утаить в глубине своей души, румянец выдавал его волнение, его вранье, если он врал. А ведь без хорошего вранья и детство — не детство.

Справедливости ради надо заметить, что в пресловутую краску его вгоняла любая, самая ничтожная, безвредная мелочь. Но как раз этого-то и не понимали окружающие, видя за сполохами всегда сильные, чрезвычайные — и скверные эмоции. Так было и так будет, видно, до смерти.

И только тут Крылова озарило. Еще бы Смородина не ополчилась вчера на него в полном составе: конечно, «клубника со сливками»!

Он махнул рукой, напугав Любу — она даже привстала в недоумении — и пошел звонить таксисту. Отозвался собачий питомник. Опять таксист, опять шапка, — возмутились из питомника, — у вас ни стыда ни совести. И прямо в ухо Крылову дважды гавкнула, как гаубица, неизвестная собака.

Надул таксист. Ну, хорошо. А того он не ведает, что фамилия его Казаков нам известна. В телефонной книге Казаковых слишком много — пустое. Таксопарки. И Крылов насел на справочную, и через пень-колоду за час исписал блокнотный листок столбиком адресов и телефонов. Впрочем, на телефоны он не надеялся, в чем Люба была с ним согласна.

— Поехали, ты обещала, — строго сказал он жене.

И вдруг они поругались. Люба достала для него черную, строгую шапочку Маши, вместо позорной ложниковской, а он наотрез отказался ее надевать: поеду в позорной, из принципа поеду. В конце концов Люба сказала, что он идиот и что он поедет один. Она выдала ему сто рублей на разъезды, и его передернуло от данной цифры и от того, что даже мелкие деньги ему выдает она, а крупных и вовсе не выдает, считая его никчемным расточителем семейной кассы.

А двести выкупных рублей своей рукой положила ему в карман рубашки и нарочито застегнула карман на пуговицу.

Он вышел на улицу гневный и мужественный. И сделал еще одно открытие: он не знал города. Он знал Обь со всеми ее притоками и извилинами, а в городе знал разве что извечный маршрут до университета. И путь этот он знал наизусть и мог добраться до цели вслепую. Но за мещанскими названиями улиц, на которых находились таксопарки, не вставало никаких ориентиров.

За день он проверил всего четыре адреса. Два располагались по соседству, но это он узнал слишком поздно, а потому лишний раз пересек город из угла в угол. И Казаков не обнаруживался, и город оказался неприветливо-тоскливым, населенным нескладно говорящими, простуженными людьми. В сумерки он вернулся домой, злой.

Его встречала Маша. Она коротко, с вызовом, остригла волосы, уцелевшее выкрасив бело-розовыми полосами. На затылке торчал вихор. Прозябший, с водой в глазах, он не сообразил хотя бы поддеть ее за модность. И хмурая Маша закрылась в своей комнате.

Он хлопнул стопку, запил ее кружкой чая и завалился спать.

Люба вернулась поздно, она навещала сестру и воспитывала ее мужа-алкоголика. Довольная — наверное, удачно воспитала. Она растолкала Крылова и сказала: — Я вижу, шапки нет. Не нашел злодея?

— Не нашел, — ответил Крылов, не подымая век, — но найду обязательно. Поняла?

— Говоришь так, будто я рада, что не нашел, — рассердилась Люба, — чтобы обидеться послаще, да? Нет, Дедушка, ты его найди, пошевели ходулями. Или без меня трудно? Раньше ты без меня ничего не делал — Люба то, Любушка это. За квартиру заплатить где — и то не знаешь.

И где-то далеко: — Машка, он что, не ужинал? Иудушка какой-то!

8

Назавтра Крылов дважды съездил на работу и в промежутках между занятиями проверил еще три адреса. Один оказался липовым.

Нигде не знали таксиста Казакова. Портретист из Крылова был плохой. Спрашивали, какая у того машина, но Крылов не помнил, не знал. Он не разбирался в машинах, не различал даже «Жигули» с «Москвичом».

Может быть, его обманывали? Он говорил, что должен таксисту деньги, хочет отдать, да потерял бумажку с телефоном. Вроде бы, убедительно, правдиво. Но есть говенная цеховая солидарность, нечестный Казаков мог предупредить об его появлении, описать его внешность (Крылова передернуло: он вообразил себя в этом описании).

Несколько раз он замечал усмешки по поводу шапочки с помпоном. Что это: шапочка потешная или они в курсе дела?

Худо, если он уже побывал где надо и придется кататься сызнова.

Вечером позвонила Маша Ложникова. Трубку взял Крылов, но Маша позвала Любу и прежде всего спросила про шапку. Что, он не смог бы ей ответить сам? Милая бесцеремонности — «позови маму».

Люба говорила: — Ищем. Ходим туда, не знаем куда. — … — с бестолковинкой, конечно. Тебе ли нас не знать? — … — Что теперь, Латы повеситься должны? Чепуха такая. — … — нам даже полезно(?). Слушай, я сегодня зашла в «Альянс», потом в «Шик», в «Марсель», в «Парижские тайны» — нигде не нашла! — В «Рандеву»? Точно в «Рандеву»?..

«Боже мой, подумал Крылов, Марсель, Париж. Чтоб вы провалились, чертовы бабы». И напросился к соседу-пенсионеру Вячеславу Рашидовичу поиграть в шахматы. Одинокий сосед был очень рад. Он разгромил Крылова со счетом 22 — 3 и угостил его «кызы» — доломитовой конской колбасой.

Жизнь полна сюрпризов. Поминутно трогая челюсть, Крылов вернулся домой в три ночи.

9

Казаков нашелся на третий день. Он трудился в таксопарке, которого не было в списке справочного бюро. Помогла случайная подсказка. Да, этих таксопарков развелось в городе пруд пруди. Гараж на три бокса, будочка, где сидит увядшая женщина с немытой головой и обведенными под «вамп» очами, а рядом с ней утомленный ребенок делает уроки, сутулясь над пустой бочкой, накрытой обрезком столешницы. Вот тебе и таксопарк.

Казаков выходил ему навстречу из гаражной полутьмы. Как честный человек, он был смущен.

Казаков: Измена вышла! Вы опоздали!

Крылов: Вот вам двести рублей. Пожалуйте шапку.

Казаков: Вы опоздали — нет у меня шапки, извините. Срок вышел.

Крылов: Какой срок? Вы меня сознательно обманули, чтобы присвоить мою шапку. (Женщине) Он дал мне номер собачьего питомника.

Женщина: Интересненько.

Казаков: Я перепутал номера. Очень похожи. Но шапка уплыла, так что… извините.