Граф Лев Николаевич Толстой - Джеймс Мейвор

(* Ломброзо Чезаре (1835 - 1909) - итальянский психиатр и криминалист, родоначальник антропологического направления в уголовном праве. Посетил Толстого 15 августа 1897 года. Оставил воспоминания "Мое посещение Толстого" (Женева, изд. Элпидина, 1902). *)

Толстой сказал мне, что недавно его посетил Уильям Дженнингс Брайян, кандидат от демократической партии на пост президента Соединенных Штатов (*). Я встречал Брайяна и однажды слушал его речь: меня удивило, что он произвел благоприятное впечатление на Толстого. Вероятно, это произошло благодаря некоему сходству Брайяна с Генри Джорджем, которым Толстой очень восхищался. Тем не менее грубоватость и отсутствие культуры Брайяна не могли не вызывать чувства некоторой антипатии. Обычная культура не привлекала Толстого, и, вероятно, он нашел в Брайяне какое-то достоинство, не замеченное другими. В Брайяне Толстого интересовал не американский тип, а просто нравилась его искренность.

(* Брайян Уильям Дженнингс (1860 - 1925) - американский юрист и политический деятель. Трижды (в 1896, 1900 и 1908 годах) безуспешно баллотировался на пост президента США. Был у Толстого в Ясной Поляне 5 декабря 1903 года. Корреспондент и адресат Толстого. *)

Очень интересовался Толстой Генри Джорджем, и вовсе не общественная пропаганда Джорджа была тому причиной. Толстой явно не обрел собственной позиции в вопросе национализации земли в России и не думал в этой связи об отношении крестьян к земельному вопросу. Вообще Толстой питал отвращение к правительственной администрации и не доверял ей, а потому неодобрительно относился к национализации, поскольку это могло повлечь за собой контроль со стороны правительства. Джордж показал земельный вопрос в новом свете, а положение дел в России, где состоятельные землевладельцы превратили в источник прибыли сельское хозяйство и изменили характер деревенской жизни, напоминало ситуацию в Калифорнии, где железнодорожные и землевладельческие компании также имели землю источником прибыли. Против такой политики и была в первую очередь направлена книга Генри Джорджа "Прогресс и бедность". Но все же главное, что интересовало Толстого в Джордже, было то же, что и в Диккенсе: его восхищение человеческим родом и сочувствие к нему. Отношение Толстого к государству было более непримиримым, чем отношение Кропоткина. Он пришел к этой точке зрения не через Бакунина, как Кропоткин, а самостоятельно. Государство со своими законами осуществляло контроль за людьми, Толстой же не терпел малейшего контроля за своими действиями. В свою очередь он не испытывал никакого желания контролировать других. Поэтому он считал государство и его законы обременительными, даже если они и были благотворными. У нас были длительные беседы по этим вопросам, и Толстой часто подробно рассказывал мне о них. В то время он говорил о положении России с малой долей надежды на скорые перемены и относился с недоверием ко всем политическим и даже общественным движениям. Тогда граф Витте (*) стоял у власти. Он обращался к Толстому в поисках поддержки переселения крестьян из густонаселенных губерний Европейской части России в Сибирь. Влияние Толстого на крестьян было таково, что важно было заручиться его поддержкой. При этом Толстой сказал мне, что не верит Витте и не хочет иметь с ним дело. Толстой полагал, что правительству следовало бы не только сделать скидку крестьянам для переселения в Сибирь, но предоставить бесплатный проезд и снабдить ссудами, дабы дать возможность обустроиться на новом месте.

(* Витте Сергей Юльевич (1849 - 1915) - граф, русский государственный деятель, в 1903 - 1905 годах - председатель кабинета, в 1905 - 1906-м Совета министров. *)

В то время европейские железнодорожные и пароходные компании назначали крайне низкие цены на проезд для крестьян с их пожитками из Галиции и Италии в Америку, куда людей влекла надежда на высокие заработки. Возможно, для успеха политики переселения в Сибирь русскому правительству надлежало сделать гораздо больше того, о чем граф Витте мог мечтать. По-моему, Толстой слишком хорошо понимал психологию русского крестьянина, чтобы идеализировать его, как это были склонны делать славянофилы и многие революционеры. Он понимал, что крестьянину нужно не просто улучшение своего экономического положения, но что гораздо важнее - развитие его умственного и духовного состояния. Поэтому улучшения положения русского крестьянства следовало достигать не теми методами, которые считались прогрессивными в Западной Европе. Толстой так же, как и Рескин, питал отвращение к индустриализации и с неодобрением относился к прагматическому образованию, преобладающему в Европе и Америке. Я часто бывал в деревне Ясная Поляна, которая вытянулась в одну улицу к западу от круглых столбов-ворот поместья. Иногда я ходил туда с Толстым, иногда один. Я убедился, что крестьяне в основном жили в условиях довольно примитивных даже для России. Они пахали сохой, которую клали на спину своим лошадям, когда утром устало брели в поле, а вечером - домой. Наделы крестьян были небольшими; все они работали на полях поместья. Насколько я мог установить, среди них не было состоятельных, все были бедными. Деревенские дома представляли собой в основном типичные избы русских крестьян; каждая изба имела двор, огороженный плетнем. Было там два или три кирпичных дома, построенных Толстым в виде эксперимента. В то время плата за работу в поле и по хозяйству была очень низкой: обычно двадцать копеек в день. Крестьяне работали по воскресеньям, однако отдыхали по многочисленным церковным праздникам. Дешевизна домашнего труда в ту пору позволяла землевладельцам содержать если не большую, нежели до освобождения крестьян, часть челяди, то значительно больший штат слуг, чем тот, который сохранился в подобных хозяйствах Западной Европы. Мне не удалось узнать, сколько слуг было у Толстого: я спрашивал об этом Сергея, но он не смог ответить. От него я узнал, что у слуг в доме не было определенных обязанностей. Там было много людей, которых я описал в своей книге "Экономическая история России" (*) как "лежебок" и приживал, будь то помещики или крестьяне. Такие люди не получали денег, а лишь только пищу и ночлег в одном из многочисленных зданий. Я часто ездил с разными кучерами, и по крайней мере однажды меня вез один из таких нахлебников. Слуги, обычно работавшие в доме, были, конечно, более крепкими, они, без сомнения, были людьми, знающими свое дело. Моя спальня была маленькой, однако требовалось три горничных, чтобы содержать ее в порядке. За столом обслуживали два неуклюжих лакея, в белых хлопчатобумажных перчатках, скрывавших их грубые и, вероятно, не совсем чистые руки. Жизнь в Ясной Поляне была значительно проще, чем во многих помещичьих домах России; хотя если говорить о пище, то она была более чем обильной. Толстые отказались от закуски, или от стола закусок, с его изысканными hors-d'oeuvre [*] и ликерами; и все же их стол был часто и щедро накрыт. В восемь утра подавался первый завтрак: чай, хлеб и мед; в одиннадцать был dejeuner a la fourchette [**] - внушительная трапеза: мясо, овощи, квас и красное вино; в час подавался второй завтрак - еще одна внушительная трапеза: суп, мясо и т. д.; в пять вечера был полдник в саду; в семь подавался обед - полная, но не длительная трапеза; в восемь ужин: хлеб, мед и т. д. и затем, если мы засиживались допоздна, легкая закуска около одиннадцати часов, перед тем как всем разойтись. Толстой питался главным образом хлебом и молоком. Хотя мясо и вино были на его столе, он не прикасался к ним. По-моему, он мало ел фруктов, хотя яблоневый сад Ясной Поляны был знаменит.

(* Mayor James. Economic History of Russia. London, 1914, 2 vols. *)

[* Закусками (франц.). *]

[** Легкий завтрак (франц.). **]

Уровень жизни в Ясной Поляне, помимо характерной для России краткости промежутков между приемами пищи, был скорее ниже, нежели выше уровня семьи среднего достатка в Англии. Два расторопных слуги легко могли выполнить всю работу по дому, и один человек в качестве кучера и садовника мог сделать все вне дома, за исключением работы в поле, саду и в лесу. То, что слуг было намного больше, означало, что их услуг не хватало. Крестьяне в Ясной Поляне и соседних деревнях жили более бедно, чем Толстые. И здесь вопрос остается отрытым: стоило ли опускать уровень жизни семьи Толстого до уровня крестьян вместо того, чтобы поднять уровень самих крестьян? Разъезжая по сельской местности в ту пору, я видел, что соседние деревни в других имениях были более процветающими, чем Ясная Поляна. Избы и дороги находились в лучшем состоянии, поля лучше обрабатывались. Сама Ясная Поляна не производила впечатления заботливо ухоженного имения. И все же кое-где встречались признаки заботы. Как я узнал, все это было результатом стараний старшей дочери Толстого, графини Татьяны, которая вела хозяйство в имении и доме. Сад хорошо плодоносил, фрукты собирали крестьяне и продавали их в Москве, где яснополянские яблоки высоко ценились. Казалось, за деревьями, которые в обилии росли в имении, заботливо ухаживали, а поля довольно хорошо обрабатывались. Жизнь в помещичьем доме была свободной и легкой. Однажды из гарнизона Тулы прискакали верхом два офицера. Через несколько минут, быстро скинув нарядные кители, они появились в широких русских рубахах, больше всего подходящих для игры в теннис, который нравился многим членам семьи Толстого, включая и его самого. Во время недолгих перерывов между трапезами каждый занимался чем хотел - купался в реке, гулял, ездил верхом или в экипаже, - для каждого были лошади в огромных конюшнях, построенных еще в то время, когда помещичий дом был вдвое больше: половина его была уничтожена пожаром в начале девятнадцатого века. Многочисленные трапезы были неизменно веселыми собраниями. Беседа всегда велась на хорошем, а иногда на высоком интеллектуальном уровне. Как и все русские, Толстые любили рассказывать истории. Истории часто рассказывались на итальянском языке - для Ге, много лет жившего в Италии и предпочитавшего этот язык, затем другому ~ по-французски, третьему - по-английски. Затем история, соответственно, рассказывалась по-русски, а ее нюансы объяснялись мне по-английски. Все говорили по-английски, кроме графини Марии и Ге. Никто не завладевал беседой, каждый вступал в разговор, и вся обстановка была непринужденной и свободной. Если в это время Толстой страдал от семейных разногласий, он тщательно скрывал их. В помещичьем доме была разнообразная, хотя и не очень большая библиотека. Многочисленные семейные портреты висели в столовой, гостиной и будуаре графини. Среди них портрет князя Горчакова, деда Толстого (*), и один из портретов самого Толстого работы Репина. Здесь еще была икона размером тридцать на тридцать шесть дюймов - память о деде Толстого (**). Бабушка Толстого (***) усердно откладывала золотые и серебряные монеты из своих денег на мелкие расходы и из тех подарков, что доставались ей от продажи леса или фруктов из поместья. Когда она собрала достаточное количество монет, то отдала их иконописцу, который прибил их к изображению. В течение многих лет эта икона находилась в часовне на дороге; однако, кажется, во время беспорядков после объявления об освобождении крестьян в 1861 году, семья решила, что будет благоразумнее перенести ценную икону в дом. По-моему, ее стоимость равнялась пятистам унциям золота.