Шелковая императрица - Фреш Жозе

Не отдавая себе в том отчета, У-хоу сжала скипетр изо всех сил, как будто и его собиралась переломить… Но на самом деле воспоминание больше не пробуждало в ней бурных чувств. Она давно уже уговорила себя: эта жертва — лишь одна из многих, неизбежных и необходимых на пути к власти.

В то время У-хоу была простой наложницей пятого ранга: все равно что рабыней, которую император приглашал к себе в соответствии с установленным порядком, без особого желания.

В 653 году она родила ему сына, Ли Она, но этот факт мало что изменил в ее положении.

Ведь Прекрасная Чистота, одна из любимых наложниц Гао-цзуна, бывшая немного постарше У-хоу, к тому времени уже подарила императору сына. Ли Чжун, так его звали, получил титул принца — наследника империи. У-хоу посмела возмечтать, чтобы титул достался ее собственному сыну, но быстро поняла, что то единственное место, какое позволило бы ей устроить это, уже занято императрицей Ван.

Этот путь нельзя было пройти лишь до половины; нет, только до конца. Требовалось убрать с дороги госпожу Ван, а затем покончить со всеми старшими наложницами императора, со всеми этими никчемными, изнеженными рабынями роскоши.

Сперва поиски средств добиться желаемого были тщетны. В глазах Гао-цзуна его законную супругу, происходившую из очень знатной семьи, не роняло даже то, что она оказалась бесплодной.

Всего через несколько часов после рождения второго ребенка от императора Гао-цзуна, убедившись, что это девочка, то есть дитя, совершенно бесполезное с точки зрения престолонаследия, У-хоу приняла решение пожертвовать малышкой во имя благой цели. У нее было слишком мало времени, чтобы взвесить все за и против, она лишь запретила себе брать младенца на руки, чтобы не привязаться к нему.

Потом она сама удивлялась своей решимости, ведь на самом деле очень любила детей.

Воспоминание об этом убийстве на мгновение овладело ею именно теперь, в самый момент триумфа, явившегося наградой за неслыханное злодеяние. Ей казалось, что она давно уже успокоилась и забыла, но тайная внутренняя рана, как выяснилось, еще не затянута. Капельки пота, соскользнувшие из-под императорской короны, — вот и все, в чем проявились ее чувства. Да и то, быть может, просто от духоты и волнения.

Она твердо верила, будто все то, что судьба вынудила ее совершить, сходило с рук благодаря особой высшей силе, к которой У-хоу не раз обращалась. И тот поступок, в чьей необходимости она не сомневалась, был лишь инструментом, исполнившим предначертанную роль. Инструментом Того, кто раздает все скипетры. Разве не воздаст Он награду за преданность? Разве не направит ее и дальше, к достижению высокой цели?

Сиддхартха Гаутама, Блаженный и Просветленный! Чье слово она понесет народу Срединной империи — величайшей и многолюднейшей империи мира!

У-хоу извлекла выгоду из визита госпожи Ван, которая пришла поинтересоваться состоянием роженицы, — единственный шанс, чтобы пустить зловещие слухи.

Она снова вспомнила приглушенный звук, раздавшийся, когда она сломала шею собственному ребенку. Ей показалось, что она опять чувствует в руках крошечное тельце, безвольно обвисшее, как тряпичный сверток. Тогда она сумела сохранить спокойствие и не показать ни малейшего признака волнения. А потом очень натурально вздрогнуть, услышав возглас императора Гао-цзуна, когда он понял, приблизившись к колыбели, что ребенок мертв.

— Малютка больше не шевелится! Срочно вызвать врача! — кричал Гао-цзун.

— Моя маленькая девочка мертва! Какое несчастье обрушилось на меня! — завывала У-хоу перед императором, все еще не способным осознать серьезность происшедшего, пока в спешке не прибежал врач, которому лишь оставалось констатировать кончину.

Все остальное оказалось удивительно легко.

Достаточно подтверждения, что новорожденная была совершенно здорова, когда мать отошла от нее, чтобы привести себя в порядок и расчесать волосы, и что последней в комнату вошла императрица Ван. Тут же все подозрения обрушились на супругу императора. Все говорило против нее: и бесплодие, и та ревность, которую она всегда проявляла по отношению к Прекрасной Чистоте и ее сыну.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

С этого момента У-хоу осталось лишь устранить другую соперницу, более молодую и все еще красивую Прекрасную Чистоту, для чего требовалось сделать всего один шаг…

Теперь, когда цель была достигнута, У-хоу вновь, впервые за несколько месяцев, вдруг испытала отвращение к самой себе. Определенно, Блаженный не колебался в выборе средств! Но разве надлежит наказывать инструмент? Нет, У-хоу не заслуживает кары за убийство девочки…

Госпожа Ван, конечно же, не сдалась без боя. Используя многочисленных помощников и сторонников при дворе и поддержку своей влиятельной семьи, она старалась отвести обвинения, заявляя, что в убийстве виновата сама наложница.

Император Гао-цзун был в ужасе из-за того, что ему пришлось выступить судьей в конфликте женщин, и он, конечно, дрогнул. Он отказывался осудить законную жену, пытаясь делать вид, что ничего не произошло. Для У-хоу это время стало тяжелым испытанием: неужели все напрасно?!

Надо сказать, отношения двух женщин начинались вовсе не с соперничества. Именно госпожа Ван привела в императорские покои У-хоу, которую успели отослать из дворца после смерти великого императора Тай-цзуна. Лишь с ее помощью У-хоу смогла вернуться в первый круг императорских женщин.

А к тому моменту юная наложница уже познала откровение, которое затем вело ее по жизни.

Ее просветлила Истина Будды, она стала его ревностной последовательницей.

Великий Тай-цзун незадолго до смерти, случившейся 10 июля 649 года, обратился к буддизму, и потому всех наложниц покойного императора отправили послушницами в буддийский монастырь Ганье, в целом дне пути от столицы.

У-хоу долго вспоминала тот шок, который пережила, попав вместе с остальными в это суровое, лишенное удобств место.

Ганье, где проживало почти десять тысяч монахов и монахинь, считался одним из наиболее почитаемых буддийских монастырей Китайской империи. Его основали тремя веками ранее, в эпоху, когда буддизм только-только заявил о себе в китайских городах, лишь начиная утверждаться. Его быстрому распространению способствовало появление в стране многочисленных монахов, знавших два языка, прошедших немало испытаний, обладавших необычайной живостью ума и способных переводить сутры Блаженного Будды с санскрита на китайский. Одни из них были индийцами, другие же происходили из народа хань.[7]

Эти монахи-переводчики подражали идеальному образцу — Кумарадживе, кучанцу, получившему образование в Кашмире и Кашгаре[8] и обосновавшемуся в Чанъани в самом конце IV века. Благодаря своей учености и несравненной мудрости этот святой человек не только перевел добрую сотню сутр, но и, заручившись доверием династии Цзинь,[9] обратил правителей в буддизм, чтобы впоследствии завершить свои дни в том прославленном монастыре, куда поместили У-хоу.

Там очаровательная наложница, с юных лет обученная соблазнительным позам и умеющая простым движением языка или легким прикосновением пальца возбудить пыл стареющего императора, должна была обрить голову, посыпать ее пеплом и переодеться в белесое монашеское облачение, служившее символом траура.

Толстая монахиня с тремя черными волосками на подбородке заставила ее опуститься на колени перед огромной каменной статуей, почерневшей от свечной копоти, но обладавшей прекрасным, улыбающимся лицом, — это была милостивая бодхисатва Авалокитешвара. Затем, прежде чем оставить ее в молитвенном зале, монахиня язвительно бросила: «А теперь придется хорошенько помолиться! При таком количестве уже содеянных грехов тебе едва ли удастся так просто избавиться от плохой кармы!»

И, оставшись одна, маленькая У-хоу горько расплакалась.

Прекрасную У-хоу заметил и выбрал сам Тай-цзун, славившийся знатоком не только военной стратегии, но и женщин. Говорили, что ему достаточно мимолетного взгляда на юную особу, чтобы обнаружить в ней некие скрытые достоинства и тайное очарование.