Ветки кизила - Решад Нури Гюнтекин

после того, как были окончены все приготовления и Йорганлы передавал Наридэ-ханым документы Гюльсум, у него защемило сердце.

Хотя Йорганлы и освободился от тяжкого груза и устроил Гюльсум, по крайней мере, точно в хорошее место, все же он уже успел свыкнуться с мыслью, что им придется жить вместе. Усталость, равно как и радость избавления детей от нищеты, понемногу угасала. Мужчине стало стыдно от мысли, что ханым-эфенди заметит его смущение, и, улыбаясь через силу, он проговорил:

— Если Гюльсум поднимет шум из-за того, что ее разлучили с братом, простите ее… А если она не успокоится, дайте пару пощечин, это ведь ребенок. Через несколько дней забудется и пройдет… Как страшный сон… Рано утром я возьму Исмаила так, чтобы она не видела, и уйду.

Было уже довольно поздно. Однако Наридэ-ханым совершенно не могла сомкнуть глаз, как это обычно бывало с ней в минуты страха или печали, а также и в минуты радости. В саду раздавался храп старого няньки. Гюльсум тоже крепко спала. Она еще не знала, что поцелуй, который она подарила спящему на ее коленях брату незадолго до того, как заснуть, был последним.

Глава третья

Отец Надидэ-ханым Шекип-паша был очень щедрым человеком. Когда приходило время, он отдавал окрестным беднякам съестные припасы, залежавшиеся в кладовых особняка, а если в день получения жалованья в его кошельке оказывалось несколько лишних меджидие, он не выходил на улицу, не раздав их домашней прислуге и служанкам.

После смерти отца Надидэ-ханым взяла на себя управление всеми делами. Их особняк в Сарачханебаши[17] походил на дом эмира. Кроме множества слуг и служанок, здесь постоянно толпились и их бедные родственники, знавшие покойного пашу хаджи[18] и прочие приживальцы.

Кроме Надидэ-ханым, в этом доме не было ни одного искреннего и душевного человека. Старший брат Наридэ-ханым Хикмет был пьяницей и гулякой, а младший Васфи — и того хуже. За два года они спустили почти все состояние, доставшееся им после смерти отца.

Непонятно, что бы делала Наридэ-ханым, если бы не пожилой дядюшка, живущий в Куручешме[19]. Это был мудрый восьмидесятилетний старик. Все считали его грубым, неприятным и жадным. Когда несколько лет назад Шекип-паша разбрасывал из окна деньги служанкам, он кричал: «Так ты по миру скоро пойдешь!» С тех пор старик перестал появляться в их доме.

Когда дядюшке стало известно о кончине Шекип-паши, он сразу же пришел к ним, забыв прежние обиды. Даже не посчитав нужным выразить соболезнование племяннице, он тут же начал:

— Ну как, разве вышло не так, как я говорил? Давай-ка поднимайся… Не годится вот так лежать и хлопать глазами… Ты теперь стала главой семьи… Аллах спросит с тебя за этих детей… Если ты проиграешь в этой борьбе, ты непременно отправишься в ад… У тебя есть часть наследства… Если ты его растранжиришь и ее, то пойдешь с детьми по миру. Этот старый мошенник, который содержал вас, больше уже не подкинет денег, как в былые времена… От завтра ничего хорошего не жди. Ты должна выгнать этот сброд. Тебе будет достаточно пары толковых работников. И чтобы никаких долгов и тому подобного…

Отец Надидэ-ханым был богатым пашой, в доме — всегда полно слуг. Она совершенно ни в чем не нуждалась, а уж тем более не задумывалась о хлебе насущном. Ей нанимали учителей, постоянно рассуждающих о загробном мире или о других малозначащих вещах, которые вряд ли могли пригодиться в реальной жизни. И лишь старый дядюшка давал по-настоящему дельные советы.

Ханым-эфенди ловила каждое его слово, но иногда сердилась чересчур прямолинейным высказываниям человека, которого так не любил паша.

Однако в этот раз подобного не произошло. Даже у самых глупых и бесчувственных людей бывают восхитительные минуты прозрения перед лицом опасности. Возможно, это наставление действительно помогло. А может быть, ее просто поразила проницательность больного, слабого и жалкого старика? Так или иначе, женщина слушала его, затаив дыхание, и верила, будто с его помощью сможет спасти семью от нищеты.

Главным пунктом в плане управления у ханым-эфенди значилась материальная экономия, то есть уменьшение количества прислуги в доме. Они больше не нуждались в столь большом количестве рабочих рук.

Из женщин она оставила только одинокую старушку Невнихаль-калфу, а из мужчин — Таира-ага, который присматривал за детьми. Остальным указала на дверь.

Что же касалось родственников, которые, приходя в гости, оставались в доме на месяцы, то и эту проблему Наридэ-ханым со временем надеялась разрешить. Так, собственно, и получилось. Надидэ-ханым была достаточно мягким человеком, но в ее характере имелась одна особенность. Насколько она чутко и деликатно вела себя в хорошие, радостные времена, настолько же грубой и раздражительной становилась в минуты отчаяния. В частности, когда она чувствовала нехватку денег, а с одним из гостей у нее происходил небольшой конфликт, то гость оказывался на улице, и двери ее дома для него уже были навсегда закрыты.

Таким образом планы старого дядюшки через пару лет осуществились. Впрочем, старый дом, потерявший свое былое великолепие, через некоторое время снова наполнился людьми: дочери, сыновья, зятья, невестки, внуки, кормилицы, приемные дети, слуги, рабочие, гости…

В итоге все возвращалось на круги своя и становилось почти так же, как и при паше. У Надидэ-ханым голова шла кругом.

Деньги и наследство, оставшиеся от доброго паши, таяли с каждым годом, вещи ломались или от времени приходили в негодность. Родственники спускали все свое месячное жалованье, брали деньги в долг. Такое поведение и расточительство не укладывалось у Надидэ-ханым в голове. Она изо всех сил старалась вытащить себя из этого болота, но в ее душе затаился страх.

Самыми лучшими временами для Надидэ-ханым являлись первые недели месяца. В те дни она становилась необычайно доброй и щедрой и источала любовь. В это время у нее можно было выпросить хоть ее душу. Однако если пропустишь начало месяца, считай, ты пропал.

В это время женщина начинала хандрить, ее былое спокойствие улетучивалось, она не слушала, что ей говорят, и пребывала в глубокой задумчивости. А через какое-то время ее красивые зеленые глаза начинали безумно блестеть, как у запуганного животного, а около губ отчетливее обозначивались морщинки, что свидетельствовало о сильных переживаниях. В этот период она могла прийти в бешенство от любого пустяка, будь то слово или движение.

После двадцать пятого числа каждого месяца все, находившиеся в доме, слышали ее истошные