Стихотворения и поэмы - Николай Заболоцкий

Название этого стихотворения — «Движение» — ставит нас на ту же точку зрения, с которой сделан этот рисунок. И действительно, как поразителен контраст между недвижно и важно восседающим монументальным возницей и бешено летящим конем! И как быстро мелькают ноги животного, так что их кажется больше, чем есть на самом деле!

В стихах Заболоцкого валит «картошкой дым под небеса», груди у русалок — «крепкие, как репа», а ножки у маленькой собачонки — «грибные». Даже в поздних стихах Заболоцкого нередко встречаешь строки и строфы, обязанные своим возникновением пройденной им в начале пути школе.

Вот Север:

…Где люди с ледяными бородами,Надев на голову конический треух,Сидят в санях и длинными столбамиПускают изо рта оледенелый дух;Где лошади, как мамонты в оглоблях,Бегут, урча; где дым стоит на кровлях,Как изваяние, пугающее глаз…

(«Север», 1936)

А вот картина зоопарка, где:

…звери сидят в отдаленье,Приделаны к выступам нор.

(«Лебедь в зоопарке», 1948)

Однако М. Зощенко был прав, считая, что «инфантилизм» в «Столбцах» имеет смысл, выходящий за пределы чисто живописной задачи. Порой мнимо простодушная интонация оттеняет и горькую издевку над убожеством быта, желаний, идеалов мещанской среды («Цирк»).

Разнообразно использованы в «Столбцах» и «архаические» средства поэзии XVIII века, тяготение к которым у Заболоцкого справедливо отмечал в своей рецензии на «Столбцы» Н. Степанов.[25] Вспомним одический характер обращения к штыку («Пир»). Как будто из описаний благоуханной жизни Державина в Званке с ее застольным великолепием вышел «мужик роскошный, апельсинщик» со своим заманчивым товаром. Динамичная живопись «Столбцов» по-своему близка к предметности державинских од; однако часто, при внешнем сходстве того или иного образа («дебелые» деревья у Державина и «ожиревшие» — у Заболоцкого), там, где Державин ограничивается конкретным описанием, Заболоцкий доискивается образа, способного воплотить свойства всего окружающего мира, как он его в то время понимал.

3

В двадцатые годы довольно часто высказывались взгляды на природу как на двойник косного быта, подлежащий заодно с ним полной революционной переплавке. Так, один из героев И. Катаева ставил своей целью «смелое, продуманное вмешательство в косные законы жизни, которая раньше неумно и вяло текла сама по себе».[26] И когда Хлебников призывал в поэме «Ладомир» «зажечь костер почина земного быта перемен», то в его утопической программе закономерно значилось:

И будет липа посылатьСвоих послов в совет верховный…Я вижу конские свободыИ равноправие коров…

Выступая на дискуссии о формализме, Н. Заболоцкий так объяснял пафос, владевший им при работе над поэмой «Торжество земледелия»: освобождение человека от эксплуатации означает начало новой жизни и для природы, лучшей частью которой он является. Прежде он отделял себя от природы, чувствовал себя ее властелином, который должен полностью подчинить ее себе, чтобы ему самому хорошо жилось. И если раньше сквозь всю историю человечества явственно проходило чувство разобщенности с природой, то ныне приближается время, когда, по словам Энгельса, люди будут не только чувствовать, но и сознавать свое единство с природой, когда сделается невозможным противопоставление человека и природы, духа и материи. Победив эксплуататоров во всем мире, человечество не может не заметить, что по отношению ко всей остальной «живой» и «мертвой» природе оно само является «эксплуататором». И если в прошлом человек был повинен в вымирании или истреблении целых видов и, может быть, в задержке развития и усовершенствования других, то теперь он «распространит всеобщий творческий труд и плановость» на природу и «из ее эксплуататора превратится в ее организатора». Мысль Энгельса, на которую ссылается Заболоцкий, содержится в «Диалектике природы» («Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека»).

Было бы, разумеется, наивно отыскивать в стихах поэта какие-либо прямые параллели с работой Энгельса: Заболоцкий не ставил себе подобных иллюстративных задач. Прочитанное будило его собственную мысль и фантазию, и они шли своими путями, часто отнюдь не бесспорными и осложненными иными литературными влияниями.

Отмеченное самим Заболоцким воздействие работ Циолковского тоже проявилось в его стихах опосредствованно. Поэта привлекала вера изобретателя в неистощимое творчество природы, в разнообразие преображений, которым подвергается каждый ее элемент, вера в гигантские перемены, которые произойдут на Земле и даже в космосе под воздействием человеческого разума, человеческого труда. Однако, как мы увидим, будущее, которое рисуется в утопической поэме «Торжество земледелия», разнится от представления Циолковского и ближе к упованиям Велемира Хлебникова, чей образ появляется в одной из глав поэмы:

…человек, отпав от века,Зарытый в новгородский ил,Прекрасный образ человекаВ душе природы заронил.

Разумеется, реставрация хлебниковской утопии о «конских Свободах» и «равноправии коров» в обстановке 1929–1930 годов, в пору драматических событий в деревне, — замысел чисто умозрительный, не находящий достаточно прочной опоры в реальной действительности. Коллективизация послужила для Заболоцкого лишь внешним поводом для воплощения занимавшей его идеи.

Один из исследователей назвал «Торжество земледелия» «ироикомической поэмой».[27] Действительно, патетика замысла поэмы приходит в некоторое противоречие с натуралистической, «приземленной» окраской авторского изложения и речи персонажей, приобретающей подчас даже какой-то пародийный характер (например, описание Солдатом своей жены).

Можно предположить, что Заболоцкий просто некритически повторил некоторые приемы, ранее использовавшиеся для изображения мещанского мирка «Столбцов». Однако, возможно, что поэт искал стилистического решения задачи показать и трудность рождения нового в реально существующих условиях, и нелегкую работу мысли героев, встающих в совершенно новые отношения к миру, к природе.

«Торжество земледелия» попало под сильнейший обстрел критики.[28] Однако эта участь была определена не только действительными промахами поэта.

При всей причудливости замысла поэмы, многие настораживающие критиков «эксцентричности» («юродство»), будучи исследованы в рамках образной системы автора, поддаются совершенно конкретному истолкованию и даже имеют известные литературные аналогии. Фанатическая приверженность ко всему новому, резкость и категоричность, проявляемая Солдатом в разговорах с односельчанами и объясняющаяся наивным нетерпением, желанием все быстро изменить, отчасти напоминают черты шолоховского Нагульнова, при всем несходстве самой манеры изображения. А судьба сохи, выступающей как убежище «бога» частной собственности, приводит на память «Прощание с омачом» Н. Тихонова, где этот истертый деревянный плуг просит сжечь его, боясь стать «знаменем» врагов.

Тем не менее в картине, нарисованной Заболоцким, упорно искали сатиру на тогдашнюю деревню или подозревали пасквиль на социалистические идеалы, доходя до отождествления Н. Заболоцкого с кулацкими поэтами Н. Клюевым и С. Клычковым, действительно нескрываемо враждебно относившимися ко всему новому в жизни деревни. Уже простое сопоставление их произведений убеждает в полной несостоятельности такого подхода к поэме Н. Заболоцкого. Вот как писал Н. Клюев про электрическую лампочку:

…И на гостя с тупою больюДымоходом воззрилась печь.А гость, как оса в сетчатке,В стекольчатом пузыре.

(«Деревня», 1927)

Резко противоположны функции образов «неслышно ушедшей» из залитой электрическим светом избы сказки — у Н, Клюева и заколоченной церкви, где, как «стая мертвых ведем», спасаются летучие мыши, — у Н. Заболоцкого. Соха для автора «Торжества земледелия» — «ветхий гад». Старая деревня у Заболоцкого рисуется в гиперболически мрачном, отнюдь не в идиллическом, как то было у Н. Клюева, свете:

Шесты таинственные зыбокХрипели, как пустая кость,Младенцы спали без улыбок,Блохами съедены насквозь.

Особенно тяжко приходится в этом мире животным. Вот монолог коня:

Солдат, мы наги здесь и босы,Нас давят плуги, жалят осы.Рассудки наши — ряд лачуг,И весь в пыли хвоста бунчук.В часы полуночного бденья,В дыму осенних вечеров,Солдат, слыхал ли ты хрипеньеТвоих замученных волов?

К. Циолковский утверждал, что в будущем, овладев величайшими источниками энергии, человечество сердобольно прекратит само существование на Земле тех животных, в ком можно предполагать присутствие сравнительно высоко развитой нервной деятельности и хотя бы слабое осознание тягот существования. Солдату же, герою поэмы Заболоцкого, мерещится мир, в котором люди, освободив животных от ярма, преобразуют сами «лачуги» их сознания, а в стихотворении «Школа жуков» рисуется даже фантастическая картина того, как сто энтузиастов согласились уступить свой мозг, «чтоб сияло животных разумное царство»: «Вот добровольная расплата человечества со своими рабами! Лучшая жертва, которую видели звезды!»