Испанский гамбит - Стивен Хантер

– К чему вы клоните? – враждебно спросил Флорри.

– Мы располагаем информацией, полученной из источника, раскрывать который не вправе, что парень, чей портрет мы в нашей сугубо теоретической беседе только что набросали, и в самом деле существует.

И тут Флорри осенило. Эти люди шпионы! Когда он служил в армии, таких называли «политическими», хотя, возможно, этот термин уже устарел. Те, о которых писал Киплинг в своем «Киме», – рыцари большой игры.

– Вы улыбаетесь, мистер Флорри? Я сказал что-нибудь смешное?

– Нет.

– Вам известно «Положение о государственной тайне»? Довольно неприятный юридический документ. Между прочим, введен в действие в тридцать втором. Вполне способен упечь кое-кого в Скрабс[5] лет эдак на семь. Тема нашей беседы вполне подпадает под его действие, мистер Флорри. Так что имейте в виду: ничто из нее не должно просочиться за стены этой комнаты. Понимаете?

– Должен признаться, я не совсем улавливаю, чем могу быть вам полезен.

– О, ваша помощь может оказаться просто бесценной, мистер Флорри. Прошу выслушать меня внимательно. В тысяча девятьсот тридцать первом году, когда вы наслаждались полной приключений жизнью в Бирме на службе империи, один русский чекист по имени Левицкий завербовал в Кембридже студента – молодого, неглупого, даже талантливого молодого человека со связями, обаянием и широкими возможностями – с целью шпионажа в пользу России. В качестве первого шага для водворения дядюшки Джо и его порядков у нас в стране.

– Ну, это никуда не годится, – буркнул Флорри, не совсем понимая, что, собственно, он имеет в виду.

– Совершенно согласен, – отозвался майор.

– Но какое это имеет отношение ко мне? Я никогда в Кембридже не учился. И не смогу помочь вам разыскать этого типа.

– О, в этом нет нужды, мистер Флорри. – Тон вступившего в беседу Вейна был крайне доброжелательным. – Нам, разумеется, прекрасно известно, кто это. Нам требуется другое – как бы это сказать помягче? – его требуется остановить. Скажем так, изолировать. Мистер Флорри, майор не рассказывал вам, что ему однажды тоже довелось присутствовать при повешении? Я не ошибаюсь, сэр? Это было где-то в Восточной Африке незадолго до Первой мировой войны?

– В одиннадцатом году, если быть точным, – подтвердил майор. – Отвратительная вещь. Один из тамошних напился во время сафари местного вина и напал на мем-сахиб с пангой.[6] Поранил ей руку, остался шрам. Ну, пришлось его наказать для острастки. Чтоб другим неповадно было. Как бы то ни было, это ужасное зрелище.

– Вы сказали, остановить? – спросил Флорри. – Что вы имели в виду? Должен сразу сказать, мне не нравятся такие выражения.

– Вы играете в шахматы, мистер Флорри?

– Немного. Редко. И вообще неважно.

– Не доводилось ли вам читать книгу Э. И. Левицкого «Теория жертв в шахматах»? Она была опубликована на немецком языке в Лейпциге в девятьсот первом году.

– Нет, не читал.

– Написана молодым русским политэмигрантом, выигравшим как раз тогда один престижный турнир. Я сам тоже не играю, но мне доводилось встречаться с автором, правда, несколько позже и при весьма необычных обстоятельствах. Специалисты утверждают, что умение жертвовать шахматной фигурой – это именно тот прием, который делает гения чемпионом. Тщательно рассчитанная в ходе игры потеря одной из фигур приносит победу. Именно на этом специализировался Левицкий, в этом была сильная сторона его игры. Его даже прозвали Сатана Собственной Персоной, под таким псевдонимом он и выступал в шахматных турнирах в начале столетия. Играл блестяще. Опасный противник.

– Майор Холли-Браунинг, я действительно не понимаю…

Но майор, подняв толстый палец, призвал его к молчанию. Так, бывало, в Итоне школьный староста останавливал не в меру развеселившегося ученика.

– Как сообщает источник, Левицкий провел в нашей стране большую часть тысяча девятьсот тридцать первого года, выполняя некую миссию. В это время он служил главой западноевропейского бюро Коминтерна, являясь одновременно подполковником ГРУ.[7] Так русские называют свой отдел военной разведки. Коминтерн был всего лишь прикрытием для их мировой пропаганды и шпионажа. По нашим данным, в начале тридцать первого года Левицкий познакомился с одним юношей, который стал для него просто находкой, и начал готовить его. Левицкий – хитрый, опытный ловец. Он действовал, можно сказать, как на охоте, безошибочно выбрав склонного к предательству молодого англичанина. Во всяком случае…

– Майор Холли-Браунинг, не сомневаюсь, все, что вы говорите, для вас чертовски важно, но я не вполне…

– Он как раз переходит к главному, заместитель суперинтендента полиции, – проворковал Вейн.

– Да, Флорри, уже заканчиваю. Во всяком случае, этот Левицкий, как сообщает наш источник, несомненно, вошел в контакт с группой неглупых молодых людей, называвших себя – вы, возможно, слышали это название: был такой тайный клуб, модный среди левого толка преподавателей… – называвших себя «Апостолы».

«Вот оно как».

Флорри откинулся на спинку стула. С шумом втянул в себя воздух и почувствовал, как на лбу выступают капельки пота.

– Любопытно, а, Вейн? Стоит произнести волшебное слово, и наш нетерпеливый и довольно непонятливый юный поэт на глазах бледнеет, потеет и краски бегут с его лица.

– Почему вы удивлены? – спросил Флорри. – Не каждый же день человеку предлагают доносить на лучшего друга.

– Он дрогнул, сэр, – ответил на это Вейн. – Вы сказали, что он дрогнет, и он дрогнул. Но, мистер Флорри, вам не кажется, что в данном случае более адекватен термин «бывшего лучшего друга»?

Флорри поднялся на ноги.

– Мне кажется, что вы делаете печальную и глупую ошибку. Ваши действия предосудительны. На Востоке мы не позволяли себе такого отношения даже к туземцам. А вы проявляете его к достойному уважения англичанину с безупречной репутацией.

Майор спокойно продолжал смотреть на него.

– Еще чаю? – заторопился Вейн. – Или кекс? Он очень свежий, и я даже ощущаю запах корицы.

– Не хочу я ни ваших несчастных кексов, ни корицы. Благодарю вас, но я ухожу.

– Флорри, будьте добры, присядьте.

– Джулиан Рейнс – талантливый поэт и блестящий ученый. Он с двумя наградами закончил Тринити-колледж в Кембридже. Его поэма «Ахилл, глупец» – один из ключевых текстов в современном модернистском течении. Его…

– Да, я читал ее. «В конечном счете все одно и то же. В конечном счете жизнь – лишь игра». Могу я спросить, вы разделяете подобные чувства, Флорри?

– И он не стал бы шпионить на каких-то вшивых большевиков в шинелях размеров на двенадцать больше, чем нужно. Боже милостивый, да он бы даже чай не стал с ними пить!

– Он и с вами обращался так, будто вы были ничтожной фигуркой в игре, не так ли, Флорри? Когда вы перестали его интересовать, он просто вычеркнул вас из списка живых. Мы в курсе дел, Флорри. После разрыва с ним вы не так уж преуспели. Удрали в Бирму и стали полицейским. Не выдержали испытания жизнью без поддержки великого Джулиана. Что ж, небольшая школьная драчка. С кем ни случается, Флорри. Только для вас это обернулось кровавыми ранами.

– Он неспособен на предательство, – упрямо стоял на своем Флорри. – Да, Джулиан может быть жесток. Да, он любит обижать людей. Но есть вещи, на которые он неспособен.

– Факты говорят сами за себя. Из всего состава группы «Апостолы» тридцать первого года Джулиан единственный, кто подходит под описание, данное нашим источником рекруту Левицкого. Как вы сами сказали, он блестяще одарен. Его мать не только богата, но и имеет тесные связи с самыми высокопоставленными людьми страны как среди политиков, так и среди людей искусства. Она могла бы добиться для сыночка любого поста по его выбору – хоть в кабинете либералов, хоть социалистов. Из него вышел бы весьма влиятельный человек.

– Джулиан – художник, писатель. Настоящий художник. Его не интересует никакая чертова политика!

– Джулиан Рейнс, скажем так, человек разносторонний. И такая многоликость не позволяет отнести его к той или иной категории. Он блестящий дилетант. Во всем, что он предпринимает, он добивается успеха. И возможно, именно чувство превосходства продиктовало ему пренебрежительное отношение к остальным людям, бедным простофилям. Например, сделанный им анализ истории не мог быть более глубоким и тонким. Кто же может поручиться, что Джулиан не решил блеснуть и в шпионском ремесле, Флорри, и добиться того же успеха, что и в поэзии, и в журналистике?

– Кто вам наговорил такой ерунды? Какая-нибудь военная мелюзга?

– Мистер Флорри, – вмешался Вейн, – вы сами служили в полиции, и вам прекрасно известно об использовании осведомителей.

– Один русский. Тайный агент, сбежавший от сталинской охранки, – объяснил майор.