Другая. Украденная душа - Сергей Саканский

Интересно, как бы справилась с этой задачей какая-нибудь другая?

Заречная появлялась на седьмой минуте действия, и пока шла эросцена между сельским учителем и траурной дочерью управляющего, Родион рисовал свет… В такие минуты он чувствовал себя демиургом, наверное, подобные ощущения испытывает вратарь: в прямоугольной арке ворот, словно в проеме сцены, бегают и гоняют мяч маленькие человечки, а он управляет ими быстрым движением глаз.

Но все оказалось гораздо сложнее и кончилось настоящей катастрофой.

Маша играла не то и не так. Первая же ее реплика (Я не опоздала… Конечно, я не опоздала…) повергла всех в изумление. Зуев, игравший Треплева, вел диалог, время от времени заглядывая Маше в глаза, наверное, подозревая, не пьяна ли она, или, может быть, что-то похуже…

Родион вдруг подумал, а не запутала ли ее в Москве какая-то секта: что если Машу используют, с некой целью, может, загипнотизировали ее, что ли…

Или перед ним все-таки не Маша? Ведь она играет просто невозможно, будто совсем не актриса, а какая-нибудь служащая на корпоративной вечеринке, которой поручили поздравить начальника.

В середине первого действия по спинам актеров пробежало напряжение. Это значило, что сам Раковский высунулся из-за кулисы, светит оттуда своим большим разгневанным лицом.

Меж тем раздвигается занавес маленькой сцены, за ним, на пластмассовом «камне» сидит Маша, она играет Заречную, которая играет Мировую Душу: актриса, которая играет актрису. Родион запускает на задник луну, обрисовав фигуру Маши конторовым светом, так, что вокруг ее золотой головки образуется тонкий ореол.

Маленькая сцена, построенная в глубине большой, зрители – настоящие зрители, пришедшие сюда с улиц города, смотрят на зрителей, вышедших из-за кулис…

Пауза затянулась. Уже через пятнадцать секунд все сидевшие в зале, даже те, кто никогда не видел пьесы, поняли, что актриса забыла текст.

Но его же невозможно забыть! Любой актер до гроба помнит этих гусей, львов и куропаток…

– Люди, львы… – послышался шепот Раковского из-за кулисы, настолько громкий, что его было слышно в зале.

Кто-то хихикнул. Часть зрителей, наверное, думала, что так и нужно, если «Чайка» – не совсем «Чайка» Чехова, а отчасти – «Куропатка» Раковского, который, как знал Родион, для начала работы над режиссерским сценарием просто заменил в компьютерном тексте часть слова «чайк…», на куропатк…», получив, по его мнению, совершенно новую пьесу – в большей степени комедию, чем классическая.

– Люди, львы… – подсказал Шура Зуев, сидевший на сцене ближе всех к Маше.

– Орлы, – с издевкой сказал кто-то в партере.

– И куропатки, – подхватил другой, более зычный голос.

Маша молчала, с удивлением оглядывая зал.

Тут знаменитая Ржанская, игравшая Аркадину, не нашла ничего более умного, как кинуть свою запланированную реплику, которая должна была прозвучать уже после монолога Заречной:

– Это что-то декадентское.

Зуев-Треплев отозвался, автоматически следуя тексту – (умоляюще и с упреком):

– Мама!

В зале засмеялись, кто-то захлопал, приветствуя находчивость актеров. В этот момент Заречная должна была сказать, что она одинока и раз в сто лет открывает уста, и голос ее звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит, и так далее… Но Маша молчала, глядя в какую-то немыслимую точку на расстоянии вытянутой руки от собственных глаз.

– Серой пахнет, – угрюмо проговорила Аркадина. – Это так нужно?

В сложившейся ситуации реплика приобрела неожиданно новый, зловещий смысл.

– Да, – мрачно подхватил Треплев.

Аркадина усмехнулась:

– Да, это эффект.

Треплев повторил:

– Мама!

Вдруг встрепенулся, скинул оцепенение, посмотрел на Раковского, который с безумными глазами махал актерам из-за кулисы…

– Господа! – продолжил Зуев тем же голосом. – Мы приносим свои извинения. Через несколько минут спектакль будет продолжен. Дайте, пожалуйста, занавес.

Родион хлопнул по плечу Кривцова, своего помощника, и тот пересел за пульт. Родион вышел из зала и, набирая скорость, понесся через фойе.

Занавес был закрыт, Маша все также сидела на «камне», Раковский слева, Зуев справа – пытались поднять ее. Тело девушки, казалось, приросло к «камню», она удивленно озиралась по сторонам, похоже, вовсе не понимая, как она попала сюда.

– Да что с тобой?! – зашипел Раковский, размахивая перед ее лицом ладонью.

Маша сделала несколько шагов по сцене и вдруг завалилась навзничь. Родион подлетел одним гигантским прыжком и подхватил обмякшее тело. Раковский вытягивал шею, всматриваясь за левую кулису, откуда быстро, из глубины, приближалась, уже «вся в белом», Светка Алексеева, дублерша.

Родион отнес Машу прочь со сцены, бегом, будто в театре начался пожар. Оглянувшись, он увидел, что Светка уже сидит на «камне», поправляя свое белое, а занавес ползет в стороны.

Чей-то голос деловито произнес за шторой:

– Скорая? У нас, знаете ли…

Веки Маши были плотно сомкнуты.

– Дарья… – прошептали ее бескровные губы. – Не лезь ко мне, Дарья!

В следующий миг она очнулась, часто заморгав глазами.

– Люди, львы, орлы и куропатки… – донеслось со сцены бодрым голосом Светки, сдобренное хлопками и смехом в зрительном зале.

* * *

Скорая приехала, врач вколола Маше успокоительное и развела руками: ничего страшного, вообще – ничего.

Тем же вечером они сидели в открытом кафе под гостиницей «Россия», за парапетом бились крупные волны Волги, низкое солнце припекало, но крепкий речной ветер обволакивал лица уверенной прохладой. Маша задумчиво рассматривала ледяное крошево в своем бокале, где белый свет разбивался на полноцветную радугу.

– Кто такая Дарья? – спросил Родион.

Маша вздрогнула. Вопрос явно привел ее в замешательство.

– Откуда ты знаешь о Дарье? – прошептала она.

Родион пояснил.

– Ну, хорошо, – успокоившись, сказала Маша. – Я никому не рассказывала о своей сестре. Мы давно не общались. Она осталась в Оренбурге. У нее был свой бизнес. Индивидуальный… Ты понимаешь?

– Проститутка?

– Противное слово… Индивидуалка. Она и меня хотела вовлечь, причем, так пристала, что… Оказывается, на этом рынке большим спросом пользуются двойняшки. Которые работают в паре. Тьфу! Не хочу больше об этом.

Родион посмотрел на Машу, и вдруг ее лицо поплыло перед его глазами.

– Так вы – двойняшки?! – то ли спросил, то ли воскликнул он.

– А что в этом такого? Ты аж побледнел весь!

Родион молчал. Невозможная мысль стукнулась в его голову, как лодка о сваю, и уплыла прочь, по мутной воде непонимания. Он ведь сам думал о том, что у Маши может быть сестра-близнец, которая зачем-то заняла ее место, он муссировал эту абсурдную мысль, и вот правда: сестра существует.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});