Тихик и Назарий - Эмилиян Станев

Народ сгрудился перед высоким таро, дивясь красоте образов и богатству красок. В ослепительно сияющем свете Назарий представил седьмое небо, где восседал на золотом троне Саваоф, спокойный и грозный в своем величии. Сонм ангелов окружал его и пел ему хвалу. Вкруг него витали шестикрылые серафимы, а перед ним толпилось огненное воинство из великих архангелов, священнослужителей, власть предержащих, херувимов и светлостоящих, размешенных по десяти степеням, и у Тихик а невольно возник вопрос, к какой же из степеней принадлежит он сам, и это усилило его уважение к себе как владыке.

Внизу, под семью небесами, косматый и могучий сатана, серовато — зеленый, с серебряными рогами, властно указывал на потонувшую в пучине Землю, повелевая ангелу воды извлечь ее. Ниже трубящих архангелов восседали праведники в блистающих одеждах и с золотыми нимбами вкруг головы. Они пели, восхваляя господа. Рогатые чертенята кололи трезубцами грешников, в чьих душах копошились черепахи, змеи, свиньи и козлы.

Плененные благолепием красок и образов, еретики обращали восхищенные взоры то к седьмому небу, то к Страшному суду, и Тихик не мог разгадать, что же сильней всего привлекает их, однако заметил, что женщины больше поглядывают на змей и козлов. Оборванные, жалкие — рядом с великолепием нового таро, — эти люди вызвали у Совершенного жалость, но немой восторг в их глазах насторожил его. "Вот так и прельщается человек. Отчего, господи, внушил ты ему эту слабость? Не след ему прельщаться красками и всяческими образами, ибо тогда каждый пожелает облачиться в дорогие и яркие одежды, каждый будет тщиться блеснуть внешней красотой", — подумал Тихик.

— Братья и сестры, — начал он, когда еретики, заметив его, отошли от таро, — да не соблазнит вас искусность, с коей брат Назарий написал эти картины. Опасайтесь художественности, если чувствуете влечение к внешней красоте или же владеет вами стремление к господству. Всякое зло начинается с желания возвыситься над себе подобными. К такому обольщению вели и дьявольские проповеди Сильвестра, желавшего посредством красоты возвыситься над дьяволом и богом и отрицавшего существование их. Под конец лишился он разума, как лишается его каждый, кого пьянит красота, и обрел позорную смерть от руки черного князя Сибина. Пусть брат Радул расскажет вам, что претерпел он из-за злотворного учения богоотрицателя. Сатана погубил его сотоварищей, но господь уберег его и вернул к нам, дабы отрекся он ото лжи. Говори, брат Радул! — приказал Тихик.

Кто-то внес зажженную лучину, и в зловеще мерцающем свете собравшиеся увидели, как выступил вперед брат Радул. Высокий, отощалый, с устрашающей улыбкой, обнажившей его крупные зубы, он поведал о своих злоключениях, о мытарствах своих несчастных сотоварищей, проклял новое Евангелие и под конец при гробовом молчании слушателей воскликнул:

— Не променяю я своей ветхой рясы на царское облачение, а голодное брюхо свое на царский ужин! — И, бия себя в грудь, поклонился в ноги Совершенному.

Женщины зарыдали, мужчины запели "Пощади нас, владыка", и от их голосов, как от звериного рыка, заколебались деревянные стены. Все исступленно пели и молились, возгордясь тем, что они бедны и голодны, потому что у нищих зависть обращается в гордость, а бедность в благочестие. Один только Назарий не пел. Задумчивый и печальный, стоял он в глубине молельни, куда не достигал свет лучины.

В тот вечер молитва бьла задушевной и жаркой, однако в уме Совершенного проносились тревожные мысли. Задерживая взгляд на лицах молящихся, он спрашивал себя, не потому ли столь усердно молятся эти люди, что в их сердцах живет грех. Праведникам надлежит молиться смиренно, без исступления и рыданий, поклоны бить низкие, но не колотиться лбом об пол. А может, эта страстная молитва вдохновлена картинами седьмого неба, где они надеялись занять престолы праведников?

Так терзал себя Тихик, потому что жаждал от своей паствы кротости, веры в учение и, главное, в него самого, Тихика. При этом он невольно поглядывал на сестер Ивсулу и Благуну — обе они были девственницами. Благуна, крепкая, дородная, молилась лениво и равнодушно. Видно, что простая душа — либо вовсе безгрешна, либо не сознает, что и в ней дремлет дьявол. Тонкая, стройная Ивсула, освещенная лучиной, повторяла слова общей молитвы страстно, настойчиво, словно повелевала самому господу. "С Каломелой схожа, и как складно произносит всякое слово, только чересчур громко иной раз, и все на меня посматривает", — думал Тихик, прислушиваясь к ее молитве. Он вспомнил о своем намерении приблизить к себе одну из сестер — так же, как прежний Совершенный приблизил Каломелу, — провозгласить ее верной, чтобы помогала ему и стряпала.

"Та не сильна разумом и будет покорна, делай с ней что хочешь, но вот эта мне больше по душе", — думал Тихик, вглядываясь в нежное лицо Ивсулы — красивое лицо с резкими чертами, длинноватым, прямым носом и чуть заостренным подбородком. Ему почудилось, что ее пестрые, как у козочки, глаза ищут его взгляд. Он был совершенно убежден, что им движет лишь желание снять с себя мирские заботы, потому что бабушка Каля неряшлива и нерасторопна, однако в памяти неожиданно возникли белые точеные щиколотки Ивсулы. Он увидал их однажды, когда она стирала, склонившись над корытом. Это так живо всплыло сейчас в его воображении, что у него забилось сердце и по ногам поползли мурашки. "Может, не только потому, что схожа она с Каломелой, но также из-за ее белых точеных ног я предпочитаю ее другой сестре? Не лицо ее, не глаза, а ноги могут погубить меня", — мелькнуло у него в голове, и он принялся усердно творить молитву, испугавшись недостойных мыслей.

Преломив хлеб и благословив трапезу, Тихик удалился в свой покой, чтобы поужинать в одиночестве, как того требовал заведенный порядок. Тут его одолели новые сомнения, так что кусок не шел в горло и постная похлебка долго оставалась нетронутой вместе с ломтем просяного хлеба и деревянной ложкой. Он поразился, что не познал самого себя. Правда, и прежде — до того, как он препоясался поясом познания, — ему случалось ощутить дьявола и в уме, и в сердце своем, но только лишь на мгновение, поскольку весь день он сновал туда-сюда и работал наравне с прочими, а вечером от усталости вмиг забывался сном. Кроме того, возвышенные мечтанья, в которых ему и К ал омеле предстояло наслаждаться вечной любовью на небесах, несовместны с плотскими желаниями. Да и некому было тогда взять на себя заботу о спасении душ. Ныне же он в ответе за их спасение, а коль скоро он взял это на себя, значит, он должен бдеть и над собственной душой. И поскольку он более не изнуряет свое тело трудом, а оно молодо и полно сил, вот дьявол и обольщает его.

"Пост надобен, строжайший пост! — говорил он себе, облокотясь о стол и обхватив ладонями взлохмаченную голову. — Однако поможет ли пост?.. Господи, только в проклятии твоем все спасение, но ведь Совершенный я ныне, не подобает мне трудиться в поле. И еще спасение — в неведении, но для меня уже поздно, поздно! Не просвещен я обучением, еле-еле разбираю по слогам, но благодаря службе моей и тяготам, испытанным подле князя, благодаря прежним обязанностям в общине и прирожденному недоверию и хитрости многое я успел узнать о человеке, и есть опасность, что знание и собьет меня с панталыку…"

Чувствуя, что в этот вечер он столкнулся с чем-то неодолимым, угнетавшим его разум, Тихик попробовал взглянуть на себя со стороны, глазами своей паствы, но тщетно. Он видел себя то рабом князя, то верным, услужающим другом, а едва обращался он к новому своему обличью, как его вытеснял образ князя. Отчего же проклятый Сибнн не выходит из головы? Оттого ли, что в сердце затаилась похоть, а образ черного князя вызывает мысль о дьяволе? Или же представление о Совершенном и владыке неминуемо связывается с бывшим его господином, которого он ненавидел, но страшится еще и теперь?

"Спаси и помилуй мя, господи!" — воскликнул Тихик и преклонил колена для молитвы, но разверстые уста не издали ни единого звука. В памяти вновь всплыла Ивсула. Она смотрела на него своими козьими глазами, на губах играла манящая улыбка, и он опять ощутил прикосновение ее тонких пальцев, как это было во время моленья, когда все брались за руки. Ее образ и это ощущение слились в нечто сладостно-нежное, ангельское, так что уже и не разобрать было, где тут дьявол и где ангел.

"Сгинь, сатана!" — простонал Тихик, но сатана не исчезал. Он заменил образ Ивсулы образом Благуны, а затем перед Тихиком возник отец Сильвестр. Покойный владыка с презрением смотрел на него и смеялся. У Тихика мелькнула мысль, что следует оскопить себя. С давних пор помышлял он об этом средстве побороть дьявола, но, по слухам, многие после оскопления впадают в слабоумие. И разве господь вознаградит такого скопца наравне с неоскопленным христианином, который устоял перед искушением? Быть может, вместо престола уготован скопцам обычный стул или осуждены они только на перерождения, всегда бесплодные…