Приключения капитана Кузнецова - Сергей Кулик

Вскоре я познакомил его со Светланой, и мы все трое стали друзьями.

— Знаешь, Иван, сегодня я встретил одну свою московскую знакомую. Приехала сюда работать по зову партии. Она специалист по редким металлам. Хочешь, завтра пойдем в кино все вместе — познакомлю, — сказал как-то Курбатов.

— Что за вопрос? Конечно, хочу! — ответил я.

Розалина, или просто Лина, оказалась стройной, молодой женщиной, со смуглым нежным лицом, черными спокойными глазами и пышными длинными черными волосами.

Я ничего не знал о ее личной жизни ни от Федора, ни от нее, но по всегда печальным глазам и по сдержанным ответам чувствовал, что у нее недавно было какое-то горе или она по ком — то сильно скучает.

На мои вопросы Лина всегда отвечала как-то неохотно и скупо, вроде — «да», «нет», «нравится», «не могу»… Со Светланой была более разговорчивой, но говорила так, будто делала одолжение. Мне казалось, что Светлана не любит Лину, но старается не показать этого ни мне, ни самой Лине.

Мы стали часто ходить в кино все вместе. Сперва приходили мы с Федором, а перед началом сеанса подходили Светлана и Лина.

После кино мы гуляли по главной улице, потом я провожал Светлану, а к двенадцати возвращался домой и удивлялся тому, что майор всегда уже был дома.

Как-то я проснулся ночью и долго не мог уснуть. Майор тоже заворочался и что-то невнятное заговорил во сне.

Утром, когда мы брились, я пошутил над Федором, рассказав, что он разговаривал во сне. Он даже побледнел и начал извиняться за беспокойство. После я не раз каялся за эту неуместную шутку, так как через два дня Курбатов получил комнату, и мы вечером перетащили туда все его вещи. На новоселье выпили бутылку шампанского, и я с сожалением вернулся в свое опустевшее жилище.

Шестнадцатого мая мы условились встретиться вечером у кинотеатра и всем вместе посмотреть новую картину. Я пришел первым и взял билеты для всех, но явилась только Розалина. И хотя мы пропустили киножурнал, ни Федор, ни Свет — лана не пришли.

Подобные «неявки» Светланы были мне не в новинку. Она часто задерживалась в институте за неоконченной работой или на совещании, это обижало, но не беспокоило, так как я знал, где и чем она занята. Но Лина видно подумала, что сегодня я сильно удручен и обеспокоен; она вдруг стала разговорчивой, пыталась шутить, кажется, только для того, чтобы развлечь меня.

— Вас проводить? — спросил я, когда вышли из зрительного зала.

— О, да! Только не домой. Давайте немного погуляем.

Общей темы для разговора мы так и не нашли, больше ходили молча и, надоев друг другу, в одиннадцать часов расстались у автобусной остановки. Я зашел к Светлане на квартиру, но ее дома не оказалось. Из института по телефону вахтер ответил, что она ушла в семь часов и больше в корпус не приходила: ключ от лаборатории висит на доске.

Ключ на доске… Дома — нет… Где же она? — подумал я тревожно.

На второй день после неудачного посещения кино я сидел в парикмахерской с намыленными щеками и глядел в зеркало. Зеркало стояло против окна и пока мастер правил бритву, я с детским любопытством наблюдал за проходящими но тротуару. Вот прошла группа студенток: они смеются, о чем-то разговаривают, на капроновых чулках, как росинки, искрятся солнечные зайчики. За студентками шагает пожилой железнодорожник с женой под руку, дальше — старичок профессорского вида, за ним майор с… Так это же Федор со Светланой!..

Быстро снял салфетку, вытер со щек мыльную пену и побежал к выходу, но ни на улице, ни в магазинах, куда я заглядывал, Светланы так и не нашел. На другой день она уехала в командировку, и я так ее и не встретил.

Майор Курбатов по-прежнему относился ко мне по-приятельски, как и всегда был веселым и жизнерадостным. Словом, все шло так, будто ничего не случилось, если не считать то, что в разговорах мы не вспоминали ни Светланы, ни Розалины, хотя, кроме аэродрома встречались с Федором в столовой и садились за один стол. Это молчание вызвало у меня настороженность. Оно больше, чем что-либо другое, говорило, что не все осталось по-прежнему, не все в порядке, а что именно не в порядке — знает только майор. Об этом я и хотел поговорить с ним после возвращения из полета, но наш разговор не состоялся. Кто знает — вернусь ли я в город, увижу ли Светлану, встречусь ли с Федором? Сейчас все это кажется далеким и невозможным.

ЗЛАТОГЛАВАЯ САРАНКА

Я проснулся до рассвета. Боль в ноге утихла, и, хотя тайга дышала ночной прохладой, на душе было как-то тепло и радостно, спать уже не хотелось, и я, усевшись у ствола сосны, стал ждать прихода дня.

Рассвет в тайге начинается по-разному.

Под густым пологом вековых лиственниц, сосен и кедров еще уверенно и стойко властвует ночная тьма, а на полянах и редколесье, на болотах и марях, на увалах и сфагновых зыбунах лилово-розовым отсветом уже разливается утренняя заря. На окутанных легким прозрачным туманом кустиках ракит, на березах все отчетливее и ярче обрисовываются отдельные фиолетовые листочки, а темные мутовки хвойной молоди все сильнее покрываются серебристой росяной пылью, уже улыбаются желтыми глазками цветы одуванчика и горицвета, а в густой чаще еще темно, и там колонки и летяги еще не закончили ночной охоты, и барсуки не спрятались в норы.

Но вот рассвет уже рисует пикообразные вершины елей и лиственниц на таежном горизонте, проникает в чащу, и кажется, что сейчас вдруг тайга зазвенит, запоет тысячью голосов, сливающихся в единую и стройную симфонию леса, оповещая все живое о наступлении нового дня. Но это только так кажется.

Если в лесах Воронежа или Подмосковья, в дубравах Черного леса или в буковых рощах Прикарпатья утреннюю зарю встречает звон и пересвист радостных голосов пернатого лесного царства, то в северной сибирской тайге напрасно ожидать чего-то подобного. Сколько ни напрягай слух, здесь не услышишь трели соловья, заливистого пения дрозда, свиста шутника-скворца, журчащего воркотания тетерева… Тихая и угрюмая тайга почти ничем не встречает зарю, и это как бы задает тон на весь будущий день, тишину которого нарушит лишь где-то сорвавшаяся шишка или засохшая и отжившая свой век ветка.

Только перед восходом солнца, когда восточная часть неба уже окрасилась в яркий желто-оранжевый цвет и ночная тьма покинула густые чащи, где-то у опушки закуковала кукушка, а тайга огласилась барабанной дробью приступивших к работе неутомимых дятлов. Но от перестука дятлов шумит в ушах, непривычно и больно сжимается сердце, а на душе становится тоскливо и одиноко.