Возвышенное и земное - Дэвид Вейс

За столом Шахтнер воскликнул:

– Подбирает терции! Но ведь не мог же он додуматься сам. Конечно, вы научили его этому, Леопольд.

– Ничему я его не учил.

– И потом, зачем вы его так нарядили? Он похож на маленького ливрейного лакея.

– Лакеем он не будет. Можете не сомневаться.

– Значит, вы собираетесь сделать из него чудо-ребенка?

– Я хочу сделать из него музыканта.

– Не слишком ли рано начинаете? Меня заставили учиться музыке в пять лет, когда я хотел заниматься совсем другими вещами. Я ее ненавидел. Меня силой сажали за инструмент. Прошли годы, прежде чем я научился любить музыку.

Леопольд не слушал. Он думал. В конце концов его сыном был Вольферль, а не какой-то Шахтнер.

3

Уроки начались на следующий день в музыкальной комнате. Пока Анна Мария одевала Вольферля, Леопольд проверил, все ли готово. Тереза затопила большую кафельную печь, и Леопольд с удовлетворением отметил, что она излучает достаточно тепла, чтобы пальцы сохраняли гибкость. Служанка протерла клавесин, и инструмент засиял. Леопольд взял несколько аккордов, проверяя, хорошо ли он настроен, и остался доволен его звучанием. Проверил Леопольд и дорожный клавесин. Пюпитры для скрипок находились в другом конце комнаты, чтобы, давая уроки, он мог расхаживать по всей зале. Но когда Анна Мария привела Вольферля, мальчик не стал ни на что смотреть, кроме большого клавесина.

Как только Вольферль уселся за инструмент, он забыл обо всем на свете. Беда только – до клавиш трудно дотянуться. Папа положил на табурет подушки, но сиденье получилось неустойчивым. У Вольферля заболела спина. Он не мог сидеть прямо. Папа положил его пальцы на клавиши, и малыш расплакался.

Папа хотел было наказать Вольферля, но его остановила Мама, сказав:

– Вольферль не виноват. Ему неудобно. Разве ты можешь заниматься музыкой, когда тебе неудобно? – Она сняла с табурета ненавистные подушки, вытащила из шкафа семейную Библию и посадила на нее Вольферля. Это была самая большая и самая важная книга в доме, толстая, в отличном переплете, который сделал еще отец Леопольда.

Сидеть на Библии оказалось очень удобно. Вольферль перестал плакать. И когда Папа начал играть, он заиграл вместе с ним. Мама улыбалась – значит, она довольна. Папа, тоже довольный, сидел рядом с сыном и старательно показывал, что надо делать. Подражать было нетрудно. Вольферль любил подражать и с радостью повторял все за Папой.

Леопольд заметил, что Вольферль морщится, когда у него получается диссонанс. Он шел от ноты к ноте с удивительной точностью. По выражению лица Анны Марии Леопольд видел, что для нее Вольферль все еще несмышленое дитя, сам же он не мог больше относиться к сыну, как к ребенку. А Вольферль хотел играть.

Но когда Анна Мария взяла его на руки и, прижавшись губами к нежной щечке, стала баюкать и ласково напевать колыбельную песенку, он уснул как самый обыкновенный ребенок.

Леопольд обучал Вольферля музыке так, как обучал бы другого ребенка говорить. Вольферль учил гаммы, как другие дети учат алфавит. Но что особенно радовало Леопольда, так это любовь мальчика к клавесину. Вольферля не нужно было заставлять упражняться: в нем, казалось, жила потребность играть упражнения – он нуждался в них как в воздухе. Леопольду и самому было трудно сдерживать свой энтузиазм и заниматься с сыном всего три раза в неделю по часу, но Вольферль был еще очень мал. Мама тревожилась, как бы мальчик не переутомился, и Леопольд твердо держался установленного распорядка, хоть это было нелегко. Если он поправлял Вольферля, мальчик тут же запоминал и никогда больше не повторял ошибку. С той же легкостью учился он играть и нa дорожном клавесине. Он начал читать ноты и мог на слух определить большинство.

Перед Вольферлем открылся мир неожиданных чудес. Его так и тянуло к клавиатуре. Он изумлялся тому, что в мире может быть столько радости: можно самому создавать музыку, каким-то волшебством вызывать прекрасные нежные звуки. И Папа больше не кричал на него. У Папы был теперь все время довольный вид. А как много этих клавиш, и каждая звучит по-своему! Ему хотелось обнять клавесин, и, когда в комнате никого не было, он прижимался к инструменту щекой.

К четырем годам Вольферль уже играл менуэты. Леопольд неустанно молился за сына в соборе и вел учет каждой музыкальной пьесе, разученной Вольферлем. Он уже позабыл о своем решении не торопиться с учением, а Вольферль был только рад. Чтобы ребенок учился читать рукописную партитуру и усваивал правила композиции, Леопольд показывал сыну свои собственные сочинения. Как-то он задал Вольферлю выучить скерцо, и мальчик легко сыграл его прямо с листа.

Анна Мария тревожилась за сына. Стоило в доме зазвучать музыке, как Вольферль забывал обо всем. Она пыталась заставить его каждый день ходить на прогулку с Наннерль, чтобы дышать свежим воздухом и укреплять здоровье, но он всему предпочитал клавесин.

Наннерль не нравилось, что Вольферлю уделяют больше внимания, чем ей. Она до сих пор не могла забыть, как играла для господина Шахтнера, а он потом говорил только о Вольферле. Она старалась избегать прогулок с братом, но тот был слишком мал и не мог гулять один. И еще она не хотела играть с ним в четыре руки.

Папа приказал ей, а Наннерль ответила:

– Он еще маленький.

Наннерль сама удивилась своей дерзости, но Папа не наказал ее.

Папа почему-то задумался и проговорил:

– Он же твой брат.

– Все равно я играю лучше. Я уже месяц как выучила скерцо.

Играют-то они одинаково, подумал Леопольд, с той лишь разницей, что Наннерль вдвое старше Вольферля.

– Я умею играть марши, темы с вариациями. А он не умеет.

– Ты играешь их очень хорошо. Наннерль просияла, и Леопольд добавил:

– Поможешь мне научить им Вольферля? Опа подумала: какой хитрый. Но Папа поцеловал ее, будто она уже дала согласие, и повел в музыкальную комнату, где Вольферль разучивал новое скерцо. Папа велел им играть в четыре руки.

– Папа, ведь вы говорили, что я буду помогать вам учить Вольферля.

– Ну да! Вы будете играть дуэты. Ты будешь играть первую партию, а оп вторую.

Наннерль посмотрела па Вольферля, сидящего у клавесина. Брат был вполовину меньше ее ростом. Если он сыграет лучше ее, она этого не перенесет.

Папа поставил перед ней поты. Усадил рядом с Вольферлем, хотя она до сих пор ве решила, соглашаться или нет. По, как и сказал Пана, Вольферль лишь вторил ей. Когда они кончили играть, Папа поцеловал дочку, к нему присоединилась и Мама, узнав, как хорошо она ведет первую партию. Напнерль не могла ни на кого сердиться, даже на Вольферля.

За обедом Наннерль сообщила Вольферлю с высоты своего величия:

– Завтра я научу тебя играть марш.

– Марш? – Вольферль озадаченно посмотрел на сестру.

– Ну, знаешь, вроде того, что ты играешь на барабане.

– А, этот? – Он начал выстукивать пальцами по столу барабанную дробь.

– Неправильно!

– Неправильно? – От огорчения он перестал барабанить.

– Ты что это – сейчас нюни распустишь? – У Вольферля в глазах стояли слезы.

– Ничего подобного. – Но слезы уже текли но щекам. Теперь, когда сестра доказала свое превосходство, ей стало жаль брата, и она пообещала:

– Погоди, завтра я тебя научу.

На следующий день Леопольд начал учить Вольферля читать и писать и занялся с ним арифметикой. Только вечером, и то ненадолго, они сели за клавесин. Несколько месяцев Леопольд делал упор на эти предметы, и Вольферль учился прилежно.

Как-то Шахтнер зашел к Леопольду и наткнулся па Вольферля, который, сидя на полу, мелом писал на нем цифры. Цифры были везде – на столах, стульях, стенах, даже на потных страницах.

Шахтнер спросил его, что он делает. – Рифметику, – oтветил Вольферль. – Для Папы.

– Ты все делаешь для Папы?

– Для Папы и для боженьки. Спачала для боженьки, а потом для Папы.

– Кто же тебя этому научил?

– Папа. Хотите, я покажу вам, как делать рифметику?

– А зачем она мне?

– Чтобы сочинять музыку. Папа сказал, так легче будет сочинять музыку. Когда я вырасту. А мне уже пять.

– Четыре года, – поправил Шахтнер.

– Четыре, идет пятый.

– Верно, идет, – подтвердил Шахтнер.

– Поиграйте со мной. – Вольферль взял игрушечный барабан, подаренный Шахтнером, и добавил: – Наннерль учит меня играть марш. Давайте, я буду играть, а вы пойте.

Он стал маршировать, выстукивая на барабане мелодию и подпевая сам себе, а Шахтнер, восхищенный чувством ритма в тонкостью слуха ребенка, маршировал вслед за ним. Когда Шахтнер сбился с ноги, Вольферль поправил его. Они стали придумывать вариации барабанной дроби, но тут в комнату вошел Папа. Папа поцеловал сына, вручил ему один из своих новых менуэтов и дал ему попробовать сыграть с листа. Вольферль тут же уселся за клавесин.

Шахтнер внимательно слушал. Ребенок нежно и лирично исполнял сочинение отца. Поразительно, думал Шахтнер, только лучше уж я ничего не скажу Леопольду, иначе он бог знает что вообразит.