Дракула. Повести о вампирах (сборник) - Стокер Брэм

Все, что делает в романе Ван Хелсинг и чему учит своих помощников, схоже не с творчеством, не с искусством, не с магией (разве что с магией «рабочей», которой надо годами учиться и сдавать экзамены, как в «Гарри Поттере»). Он хлопочет о билетах и об оружии, пускает в ход медицинские средства – переливание крови и гипноз – и магические средства, но те, которые он прилежно вычитал из книг, и применяет их опять же с профессиональной, ремесленной сосредоточенностью. Это усердие доходит до кощунства – или комичности, – когда, превратив в комок теста священную облатку, Ван Хелсинг промазывает щели мавзолея, чтобы помешать Люси вернуться в могилу. Но – так он работает, не полагаясь на голос свыше и вдохновение, полагаясь на дело своих рук, на свою добросовестность. Так работали в своем писательском ремесле Брэм Стокер и его учитель Ле Фаню, и в самой ремесленности их работы есть нечто успокоительное. Читатель любит страшное чтиво, писатель честно трудится для удовольствия читателя – добротные отношения, в которых вампирам делать нечего… разве что понадобятся в качестве персонажей.

Ремесло не всегда спасает. Вопреки всем усилиям, медицинским и магическим, Люси умерла, и новые беды надвигаются на Ван Хелсинга и его товарищей. В час поражения и отчаяния спасает третий якорь – «король-смех», которому воздает хвалу Ван Хелсинг в столь неуместной речи по пути с кладбища. Смеется он над пафосными словами Артура, безутешного жениха Люси: хотя смерть Люси воспрепятствовала их браку, Артур все же чувствует, что таинство свершилось, ибо он отдавал Люси свою кровь и таким образом породнился с ней. Ван Хелсинг смеется – не в лицо Артуру, разумеется, за его спиной, щадя чувства юноши – ведь Ван Хелсинг-то знает (и мы знаем), что кровь Люси отдавали все четверо: по такой логике и отвергнутые Люси воздыхатели, и старик Хелсинг стали ее мужьями. Есть в словах Артура ирония и пострашнее, о которой в тот момент Хелсинг не говорит, – настоящим ее «мужем по крови» стал Дракула. И есть житейская мудрость, о которой Ван Хелсинг тоже умалчивает, но к которой мы придем в эпилоге: душу Люси спасли, и за ее смерть отомстили, но вечной верности ей не сохранит ни жених, ни поклонник, с которым по пути с кладбища болтал Ван Хелсинг, – все найдут себе обычных, не по крови, жен. Слишком серьезное отношение к «крови» порождает вампиров (слишком серьезное отношение к литературе порождает Полидори). И жизнь, и литература доступны смеху.

«Ридикулюс!» – взмахнуть волшебной палочкой смеха, и рассеется страх. Вампир упорно не хочет быть смешным, даже когда прячется от дневного света в гробу, ползет вниз головой по стене, как ящерица (что бы ему не выйти в дверь?), и не может угомонить своих баб, требующих «сладенького». А уж в кинематографе, родившемся почти одновременно с «Дракулой», и вовсе выйдет секс-символ. Но если трудно смеяться над вампиром, почему бы не смеяться над вампирской литературой? Смеяться и получать удовольствие. Уже «Вампир Варни», хотя и был честной «страшилкой», основательно обчистил глянец с вампирского образа, поскольку продавался за пенни выпуск. Литература ужасов спускается в народ, а под конец ХХ века – в детское чтение и киносериалы. Можно, конечно, насупиться и запретить Хеллоуин. Можно уберечь детей от «Улицы Сезам», где счету обучает смахивающий на Дракулу вампир[1].

А можно лечь на диван с книжкой, и пусть себе мертвые скачут быстро – живые никуда не скачут, они читают «Дракулу» и получают удовольствие.

Л. Сумм

Брэм Стокер

Дракула

Моему дорогому другу Хомми-Бегу

Последовательность, в которой представлены эти бумаги, станет понятна по мере их прочтения. Все ненужное опущено, чтобы эта история, сколь бы невероятной она ни казалась по современным меркам, выглядела как бесспорный факт. Здесь нет ни слова о прошлом, в отношении которого можно заблуждаться, но все отобранные свидетельства зафиксированы по горячим следам и отражают точку зрения и меру понимания участников событий.

Глава I

ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА(Стенографическая запись)

3 МАЯ. БИСТРИЦА. Выехал из Мюнхена 1 мая в 8.35 вечера и прибыл в Вену рано утром на следующий день; должен был приехать в 6.46, но поезд опоздал на час. По тому, что я мельком видел из окна поезда, а также прогуливаясь по улицам, я решил, что Будапешт на редкость красивый город. Я боялся забираться слишком далеко от вокзала, так как наш поезд опаздывал и должен был вскоре отправиться дальше. У меня было такое чувство, точно мы покинули Запад и оказались на Востоке, а самый западный из великолепных мостов, перекинутых через Дунай, достигающий здесь громадной ширины и глубины, напомнил мне о временах турецкого ига.

Выехали мы своевременно и к сумеркам прибыли в Клаузенбург. Здесь я остановился на ночь в гостинице «Отель Ройял». Мне подали к обеду, или, вернее, к ужину, цыпленка, приготовленного каким-то оригинальным способом с красным перцем – прекрасное блюдо, но возбуждающее сильную жажду. (Прим.: взять рецепт для Мины.) На мой вопрос официант ответил, что оно называется паприка гендл и что в Прикарпатье его можно получить, пожалуй, везде, поскольку это национальное блюдо. Я пришел к заключению, что, как ни скудны мои познания в немецком языке, все же они оказали мне большую услугу. Я, право, не знаю, как бы обходился без них.

Имея немного свободного времени, я, будучи в Лондоне, посетил Британский музей, где рылся в атласах и книгах о Трансильвании; мне казалось, что всякая мелочь, любые знания об этой стране окажутся полезными в общении с тамошним аристократом.

Я выяснил, что местность, о которой он писал, лежит на крайнем востоке страны, как раз на границах трех областей – Трансильвании, Молдавии и Буковины, посреди Карпатских гор; это один из самых диких и малоизвестных уголков Европы. Мне не попалось под руку ни книги, ни атласа, указывавших точное расположение замка Дракулы, поскольку карт этих мест, сравнимых хотя бы с нашими военно-топографическими, не существует; но я обнаружил, что Бистрица – имеющий собственное почтовое отделение город, упомянутый графом Дракулой, – весьма известен. Здесь я добавлю кое-какие подробности, дабы впоследствии, когда буду рассказывать Мине о своем путешествии и пребывании в этих местах, восстановить в памяти все виденное.

В Трансильвании живут четыре различные народности: на юге саксонцы вперемешку с валахами, народом, происходящим от даков; на западе венгры и секеи на востоке и севере. Последние, к ним и лежит мой путь, утверждают, что ведут свой род от Аттилы и гуннов. Возможно, так оно и есть, ибо в XI веке, когда венгры завоевали страну, она была сплошь заселена гуннами. Я где-то вычитал, что Карпаты, словно подкова магнита, притягивают к себе все мыслимые в мире суеверия, они как будто в центре странного водоворота фантазии; если так, то мое пребывание здесь обещает быть чрезвычайно интересным. (Прим.: надо расспросить обо всем графа.)

Я плохо спал, хотя постель была довольно удобной; мне снились какие-то странные сны. Ночь напролет под окном завывала собака, что, может быть, и повлияло на эти сны, а может быть, виновата паприка, так как, хотя я выпил всю воду в графине, я не смог утолить жажду. Под утро я, кажется, крепко заснул, ведь, чтобы меня добудиться, пришлось с полчаса неистово колотить в дверь. К завтраку подали опять паприку, затем особую кашу из кукурузной муки, ее называют здесь мамалыга, и баклажаны, начиненные мясным фаршем, – превосходное блюдо; называется оно имплетата. (Прим.: надо раздобыть и этот рецепт.) Мне пришлось поторопиться с завтраком, поезд отходил без нескольких минут восемь; вернее, должен был отойти, потому что, примчавшись на станцию в 7.30, я больше часа просидел в вагоне, прежде чем мы тронулись с места. Мне кажется, чем дальше на восток, тем менее точны поезда. Что же творится тогда в Китае?