Дети оружия - Виктор Ночкин

Йоля обошла лужу дымящегося чензира, разглядела у стены Кирю.

— Ну что, дядька, живой?

Тот попытался ответить, но не смог выговорить ни слова, только зубы стучали.

— Живой, значит. Куда карабин-то дел? А то у меня ничего больше не осталось.

— Т-там уронил… — выдавил из себя Киря и проводил взглядом Йолю, которая пробиралась вдоль стены по обломкам разрушенной печи между лужами горячего чензира.

Она подобрала карабин, деловито вытерла ствол рукавом и направилась к пролому, оставленному чудищем.

— Стой! Куда? — К Кире мигом вернулся голос. — А как же я? Не ходи! Хоть до утра погоди!

* * *

С рассветом Йоля отправилась по черному следу разлившегося «чензира для бедных». Сперва шла вдоль широкой полосы вязкой грязи, потом сплошной слой сменился россыпью плоских круглых «блинов», в которых отпечатались когтистые лапы — страх пытался взлететь. В трех десятках шагов — новые следы в россыпи высыхающих черных лепешек. Тварь сумела убраться достаточно далеко, и Йоля уже стала размышлять, что гнало ее прочь. Страх боялся? Такой большой и сильный хищник… Он не должен трусить в схватке с маленькими и слабыми противниками.

Когда Йоля приблизилась на полсотни шагов, тварь попыталась встать из топкой лужи, липкие жгуты засыхающего чензира потянулись за ней, истончаясь. Тварь снова рухнула. Йоля остановилась и подняла карабин. При свете восходящего солнца ночной страх не пугал до дрожи, но зверь выглядел жутко — концы распростертых крыльев разделяло не меньше сорока шагов; длинный хвост, слегка сплющенный с боков, гибкая шея. Все тело было покрыто панцирными пластинками. И голову, размером почти с Йолю, тоже защищала броня из плотно прилегающих костяных наростов. Глаза больше не светились, сейчас их прикрыла мутно-белая пленка. Йоля старательно прицелилась и выстрелила в глаз. Ничего не произошло. Дымчато-серая пластинка, закрывающая глазницу, оказалась достаточно прочной, чтобы отразить выпущенную с небольшого расстояния пулю. Тварь вскинула было башку, но подсыхающий чензир держал крепко.

Йоля на порядочном расстоянии обогнула широкую черную лужу с намертво прилипшей тварью и прикинула направление — страх знал, куда и зачем ему стремиться, она тоже хотела это выяснить.

Идти пришлось порядочно, солнце уже подбиралось к зениту, когда впереди замаячили скалы. Гнездо твари находилось на невысоком уступе. Йоля вскарабкалась не без труда — страх устроился там, куда не добраться степным хищникам.

Прежде чем подойти к логову страха, Йоля долго сидела в тени, успокаивая дыхание, сбившееся, пока она взбиралась по крутому склону. Над головой то и дело раздавались сухой стук костей, шорох и скрипучие тихие голоса. Наконец она решила, что готова, и преодолела последний участок склона — уже довольно пологий. Гнездо на плоской вершине скалы было окружено массивными валунами, дно его устилал толстенный слой разломанных костей, перемешанных с пометом. Среди этого месива скалились человеческие черепа.

На гниющих обрывках мяса, клочьях пропитанной кровью ткани, обломках скорлупы и отбросах возились три детеныша. Каждый из маленьких страхов весил больше Йоли, но они были не опасны дня нее — медлительные, подслеповато моргающие, с крошечными вялыми крылышками. И панцирная чешуя на них пока еще не отвердела и не обрела прочность стальной брони.

Йоля молча стояла и наблюдала, как возятся в гнезде маленькие страхи, скрежещут костяной подстилкой, вырывают друг у друга наполовину обглоданную человеческую руку с уцелевшей кистью. Просто стояла и смотрела. Детеныши страха были жуткими — и трогательными, как любой малыш.

Один из них подполз к Йолиным ногам и неожиданно резко выбросил уродливую голову на длинной шее, пытаясь цапнуть ботинок. Йоля отдернула ногу и подняла карабин, целясь детенышу в голову.

Страх нужно убивать, пока он маленький, нельзя позволить ему вырасти и обрести власть.

Страх нужно убивать.

Глава 2

ДОРОГА

Мотоциклетка ревела, как манис во время случки, подпрыгивала на ухабах, скрежеща подвеской, ныряла в ямы. Леван только крепче стискивал руль, когда его зад отрывался от сиденья. Дуля позади орал, не переставая, его надтреснутый вой то перекрывал рев двигателя, то утопал в хриплом стоне металла. Снулый горбился в коляске. Этот молчал, как всегда, но карабин стискивал так, что пальцы побелели — даже под слоем пыли было заметно. Леван не обращал на обоих внимания, даже не морщился, когда Дуля колотил его по спине кулаком:

— Гони, гони скорей! Гони, Леван! Скорей! Скорей же, некроз тебя возьми!

Они на всем ходу влетели в газовое облако, окутывающее равнину с вонючими источниками, Дуля зашелся хриплым кашлем, но продолжал сипеть:

— Скорей, скорей!.. — И колотил между лопаток.

В другой раз Леван не потерпел бы, двинул локтем, да так, чтобы нахальный боец кубарем покатился следом за удаляющейся мотоциклеткой. Но сейчас было не до Дули. В голове метался вопль: «Убраться от прииска, убраться скорей, до темноты укатить подальше, оставить страх позади! Пока день, пока светло! Убраться скорее!»

А Дуля сзади все не унимался:

— Скорее! Скорей!

Леван кашлял, отхаркивался, смахивал рукавом выступившие слезы и снова стискивал руль. В ладонях отдавалась дрожь скачущей по кочкам мотоциклетки, а ему казалось: это он сам трясется, и земля под колесами, и вся Пустошь содрогается от страха.

Когда вылетели из облака ядовитых испарений, Леван совсем ослеп, но скорости не сбросил, вел наугад. Потом проморгался, смахнул слезу в последний раз и свернул к торговому тракту. Мотоциклетка влетела в колеи, и Леван вывернул руль, разворачивая ее влево.

— Стой! Куда?! — сипло выдохнул Дуля.

Даже Снулый подал голос.

— Подворье Шарпаново в другой стороне, — тыча грязным пальцем себе за спину, пробурчал увалень.

Леван сбросил газ и аккуратно остановил мотоциклетку. Вокруг тут же закружились бледные пылевые смерчи.

— А ну вылазь, — бросил он Снулому. И только теперь ощутил, что напряженные бедра свело судорогой. Пока мчались по равнине, даже не замечал.

Снулый, стукнув прикладом карабина о борт, медленно выбрался из коляски и встал рядом, ноги его дрожали, он покачивался, и тень дергалась на белой дорожной пыли, словно тряслась от страха. Беглецы уже немного оправились, а вот тень все еще колотило.

— Ступай к Шарпану, — качнул головой Леван. — Вот куда пальцем мне показал, туда и ступай. Шарпан с тебя спросит за всех, а я к нему не вернусь. Мне еще пожить охота.

Снулый молчал. Всегда неторопливый, упрямый и покорный приказам начальства, он медленно вертел в голове тяжелые мысли. Думать Снулому было непривычно, да и страх как захлестнул его, так до сих пор и не схлынул, мысли тонули в страхе, как камни в болоте.

— Ступай, чего встал? — продолжал Леван. — Может, Шарпан тебя помилует, а с меня уж точно спросит, почему прииск бросил. Мне стеречь велено, а я сбежал. Не поверит, что сберечь неможно было, я Шарпана знаю. Ему виноватый нужен, а вот он — я как раз и есть. Я ж старшой на прииске, я и в ответе за все. А я сбежал. И вас спас, потому что жалко мне вас. Вы люди верные, надежные, на что вам гибнуть зря? Тварь всех бы прикончила, кого раньше, кого позже.

Леван умолк, глядя охраннику в глаза. Тот потупился.

— Ну, так мы же, — выдавил он наконец, — к нему, к Шарпану… за подмогой. Мы же за подмогой поехали.

На самом деле они просто сбежали, и никто не думал, что сказать хозяину, если доведется ответ держать, — очень уж страшно было, страх переполнил разум, не осталось в Снулом ничего, кроме страха… Но человек — такое существо: когда страх уходит, просыпаются другие чувства и мысли начинают шевелиться. Вот и старался Снулый подыскать оправдание.

— Я должен был кого-то одного за подмогой отправить, так, — согласился Леван. Он уже окончательно пришел в себя, говорил спокойно и твердо. — Кого? Дулю, наверное. Да нет же, я должен был все Кире растолковать и обратно его снарядить. А уж ты, Снулый, у меня в лучших стрелках числился, тебя бы я не отпустил. Видишь, как я сделал? И тебя спас, и Дулю… Сам тоже живой покуда, так? Но к Шарпану мне больше ходу нет, а ты валяй ступай к нему. Скажешь: Леван виноват, он один. А я, скажешь, ни при чем, само так вышло, что я сбежал и прииск бросил и хозяйское добро, и все такое.

Снулый еще потоптался немного в пыли, пятная ее своей тенью, потом залез в коляску и пристроил карабин между ног. На Левана он не глядел, пялился куда-то в сторону.

— Чего ж мы стоим-то? — враз заволновался Дуля. — Тикать отсюда скорее надо. Вот-вот темнеть начнет! Неровен час попадемся посреди равнины этой… этой…

— Этой гадине, — поддакнул Снулый. Он уже почти совсем освоился с новой мыслью: теперь они беглецы. Он еще будет долго обдумывать новое свое положение, но главное в голове уже угнездилось.