Наследство. Огонь и меч - Саймон Браун

Несмотря на тепло, исходившее от камина, Эйджера трясло, словно от озноба. Он всеми силами пытался унять дрожь, однако эти попытки ни к чему не привели. Боль в боку стала нечеловеческой, он хотел закричать — но вместо крика из груди вырвался лишь слабый стон. Он попытался дотронуться до источника боли, однако вместо человеческой кожи его рука коснулась чего-то твердого. Может быть, его трясло так сильно, что Камаль был вынужден пригвоздить его к кровати? Эта мысль развеселила Эйджера, и если бы он мог, то рассмеялся бы.

Вскоре он осознал, что в комнате появился кто-то еще. Это был невысокий бородатый человечек, говорившего что-то монотонным голосом, который смешивался с другими голосами. От Камаля и от юноши этого человечка отличал до странности знакомый запах, и мгновение спустя Эйджер понял, что это был запах обнаженного меча. Сердце горбуна наполнилось тревогой.

«Нет, нет, — подумал он. — Это врач. Я возненавижу этого человека, как пить дать».

Доктор осторожно положил ладонь на лоб Эйджера. Взгляд горбуна встретился со взглядом добрых карих глаз, потом рука доктора скользнула к боку раненого и коснулась предмета, торчавшего из тела. Однако доктор не стал двигать этот предмет, чего так боялся Эйджер. Напротив, он отступил и вновь заговорил со своими собеседниками. Через несколько мгновений он снова подошел к Эйджеру и мягко произнес:

— Сейчас вам придется испытать такую боль, какой никогда прежде испытывать не приходилось.

«Из моей спины торчала та проклятая секира, а уж больнее этого ничего не может быть», — попытался было сказать Эйджер, но вместо слов с его губ сорвались лишь нечленораздельные свистящие звуки.

К нему подошел Камаль. Великан криво улыбнулся горбуну и, взяв его за плечи, крепко прижал его к ложу. Эйджер почувствовал, что молодой человек с такой же силой прижал его колени.

Затем наступила агония. Врач оказался прав. Эйджера пронзила такая боль, какой ему никогда прежде не приходилось испытывать. Он закричал, его тело изогнулось дугой над ложем, и крик повторился. Под ним раскрылась всепоглогдающая темнота, и он почувствовал, что падает в бездну.

Доктор Трион вышел из комнаты, сокрушенно качая головой:

— Не знаю, Камаль. Просто не знаю.

— Он спас мне жизнь, — сказал Камалю Линан.

— Он спас жизнь нам обоим, — отозвался Камаль, не отводя взгляда от горбуна. — Вам просто повезло нынешней ночью.

Линан промолчал.

— Вы не должны больше этого делать.

— Чего я не должен делать?

Камаль повернулся к нему.

— Вы знаете, о чем я говорю, — произнес он, и в его голосе послышались гневные нотки.

— Я ухожу из дворца…

— Тайком выскальзываете из дворца, — поправил юношу Камаль.

— ….тайком выскальзываю из дворца едва ли не каждую ночь вот уже почти год. Ничего подобного до сих пор не случалось.

— Вам известно, что я долго мирился с этими вашими отлучками, потому что считал вас уже взрослым молодым человеком, которому необходима определенная свобода действий. Однако за последний месяц я не раз просил вас прекратить ваши ночные вылазки.

— Без всяких оснований.

— Без оснований! — возмущенно воскликнул Камаль и тут же с беспокойством взглянул на Эйджера, почувствовав вину за свою несдержанность. — Вы не хуже меня знаете, каковы эти основания.

Тут он схватил Линана за плечи и взглянул ему прямо в глаза.

— Ваша матушка королева при смерти. Ее душа может прожить в теле еще неделю, может быть — месяц, а может, даже год — но может случиться и так, что она отлетит от королевы сегодня ночью. В Кендре уже давно неспокойно: противоборствующие силы группируются, чтобы начать решающую схватку, и Двадцать Домов — не исключение.

— У Двадцати Домов нет причин для ненависти ко мне, — слабо запротестовал Линан, заведомо зная, что говорит неправду. — Моя мать — Ашарна, королева Кендры. Я один из них.

— А ваш отец был простым человеком, которому удалось стать генералом, и его матерью была невольница из четтов. Так что у Двадцати Домов имеются веские причины для того, чтобы убрать вас с дороги прежде, чем королева умрет.

Линан отвернулся, всем своим видом показывая, что не желает больше слушать. Камаль тяжело вздохнул и наклонился над Эйджером, поправляя его повязки.

— Рана все еще немного кровоточит. Да и огонь скоро потухнет. Я принесу еще дров.

— Надеюсь, что эта рана не станет кровоточить целых два года, подобно его последней страшной ране, — произнес Линан и тотчас же пожалел о сказанном. Ему вовсе не хотелось, чтобы его слова прозвучали так бессердечно. Однако было уже поздно, и Камаль бросил в его сторону свирепый взгляд.

— Будьте столь любезны и присмотрите за ним, пока меня не будет, — мрачно буркнул он и вышел.

Неожиданно разозлившись, Линан попытался вспомнить о своем королевском достоинстве — однако он остался в комнате один, и не было никого, перед кем он мог бы проявить высокомерие. Так что юноша вынужден был вернуться мыслью к реальному положению вещей. Он с горечью подумал о том, что Камаль заслуживал лучшего отношения к себе. И кого он, Линан, в конечном счете хотел обмануть? Его королевское достоинство могло по праву сравниться с большой навозной кучей — в отличие от старших сводных братьев, в жилах которых текла голубая кровь, потому что они были рождены Ашарной от двух ее первых знатных мужей. Камаль был прав: ему не суждено добиться истинно высокого положения при дворе. Его родная мать, королева, делала все возможное, чтобы уделять ему как можно меньше внимания. Линан отдавал себе отчет в том, что именно в ее отношении к нему крылась причина его настойчивого желания узнать как можно больше о своем отце. Линан думал, что кровь его отца бурлила в его венах сильнее, чем кровь матери. Однако генерал Элинд Чизел не был для него даже воспоминанием. Его образ складывался из сказок и анекдотов, из уроков истории и досужих разговоров. «Величайший солдат Кендры», — сказал о нем Эйджер.

Тут Линан с признательностью вспомнил о горбуне и испытал неожиданное волнение. Он прислушался к дыханию Эйджера, поверхностному, но ровному, и коснулся ладонью лба раненого, проверяя, не прошла ли лихорадка. В этот миг кто-то вошел в комнату, и Линан обернулся, ожидая увидеть Камаля.

— Быстро ты… — начал он было и остановился, увидев невысокого, хрупкого юношу с пышной копной волос на голове — которая, казалось, не желала подчиняться никаким гребням.

— Олио!

— Добрый вечер, б-б-рат, — произнес Олио, и неуверенно подошел к постели. — Это он?

— Кто — он?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});