Скиталец Ларвеф - Геннадий Гор

- Предупреждаю! - говорил он.

Он ли это говорил? Нет, не он, а, казалось, тот живший двести лет назад игрок, который передал ему вместе с мастерством и заметную долю своего насмешливого характера.

РАССКАЗЫВАЕТ ВЕЯД

Она? Эроя? Но разве можно называть живым женским именем кусочек вещества! И все же я хорошо знал, что за своей вещественной оболочкой оно хранит мир мыслей и чувств, что оно не только вещь, но и отчасти Эроя тоже.

Она была тут, рядом, и я ждал, когда за стеной Туаф и искусственный гроссмейстер закончат последнюю партию и наступит ночная тишина, покой.

Тогда начинался наш разговор. Мы говорили шепотом, чтобы не услышал Туаф.

- Эроя, - спрашивал я.-Ты здесь?

- Странный вопрос, - отвечала она.-А где же? Я и здесь и там. Нигде. Меня нет. Вернее, меня не было еще минуту назад. Я спала. Но сейчас... Сейчас я уже здесь. Твоя мысль разбудила меня, и я обрела бытие. Я здесь, с тобой, Веяд. Чем ты занимался сегодня?

- Писал свою диссертацию о проблеме конечного и бесконечного. Думал. И когда устал, пошел пройтись. За шесть часов я обошел почти весь здешний мир.

- Наверно, трудно писать о бесконечности, живя в мире, который можно обойти за шесть часов.

- Наоборот, Эроя. Только здесь можно почувствовать всю глубину этой проблемы.

- А что делал Туаф?

- Последние две недели он почти ничего не делает, только играет с гроссмейстером. Он дал себе слово, что победит своего искусственного и искусного соперника. Но пока до победы далеко. Позавчера Туафу удалось сделать ничью. Ах, как он был счастлив. Я не видел еще более счастливого индивида.

Эроя рассмеялась.

- Ничья сделала его счастливым?

- Да.

- Он не очень-то многого требует от судьбы, твой друг Туаф. Он и на родине был игроком?

- Не только. Он был крупным оптиком, косметиком и декоратором - и, кроме того, преподавал. Он отправился в космическую экспедицию, чтобы изучать сущность прекрасного и его разнообразные проявления. В его обязанности входило украшать быт на космическом корабле, служить красоте.... Он занимался этим довольно прилежно. Но здесь он обленился, забыл о прекрасном и играет с утра до ночи с искусственным гроссмейстером.

- А у тебя, Веяд, есть возможность приложить свои силы?

- Я философ. А размышлять можно везде. Уэра словно создана для размышлений.

- А еще для чего?

- Для ожидания.

- И долго нужно ждать?

- Десятилетия... И мне все же легче, чем Туафу. У меня преимущество.

- Какое?

- Он одинок. А я нет. Со мной ты.

- А ты уверен, что я с. тобой, что я здесь?

- А где же ты, если не здесь, со мной?

- Для меня не существует слова "здесь". Я его не понимаю. Сколько раз ты мне пытался его объяснить, а я все равно не могла понять. "Здесь"? Что это означает?

- Это означает, что ты сейчас на космической станции Уэра. Только здесь и нигде в другом месте Вселенной. Это один из незыблемых законов природы. Нельзя одновременно пребывать в разных местах мира.

- Так ли уж он незыблем, твой закон, Веяд?

- Не мой, Эроя, а природы.

- Значит, мы не все знаем о природе. Для меня понятие "здесь" вовсе не имеет абсолютного смысла.

- Не будем спорить, Эроя, о законах природы.

Меня немножко тревожили слова Эрой. Раз она не понимает, что такое "здесь" и путает его с "там", значит, в ее сознании время не совпадает с пространством. Какой-то дефект в конструкции, в отражении ее "я"... Но не стоит посвящать ее в тайны ее конструкции. Она так обидчива и самолюбива. Да и само выражение "конструкция" может ее смутить, как смущало меня, пока я не привык.

Кто она? Это, в сущности, не ее дело. Она - отражение Эрой, оставшейся на Дильнее... Логика (если это можно назвать логикой) модели Эрой устроена так, что не хочет считать себя только отражением чужого бытия, она претендует на нечто большее... И пусть претендует! В этой претензии есть нечто загадочное... Она и превращает эту копию почти в оригинал. "Почти"..., На это "почти" я долго пытался закрывать глаза.

В прошлом и позапрошлом веке люди, отправляясь в долгое путешествие, брали с собой фотографические изображения своих близких. Женатый дильнеец, быстро двигаясь в убегавшем пространстве, достав из кармана конверт с фотографиями, мог увидеть лицо, глаза и улыбку своей жены.

Это было плоское и схематичное отражение чего-то живого и ускользающего, все - и вместе с тем ничего! Фотографическая карточка, напоминая об ускользающем мгновении, напоминала и о бесконечности. Она заставляла еще острее почувствовать расстояние, отделяющее путешественника от родины, боль и тоску.

Я был первым путешественником, который увозил с собой с Дильнеи не только отражение возлюбленной, не оптическое повторение того краткого мгновения, когда любимое лицо и улыбка были запечатлены объективом аппарата, а нечто большее. Ведь странствия могли длиться десятилетиями, и желание мое не только видеть изображение любимого существа, но и иметь возможность говорить с ним, чувствовать его присутствие было естественным желанием, хотя и противоречило опыту, здравому смыслу и логике расстояния, которое все увеличивалось и увеличивалось.

Что же увозил я с собой? Это до сих пор остается загадкой, и слово "модель", употребляющееся вот уже несколько столетий, только отчасти может примирить мысли и чувства со столь противоречивым и странным фактом.

Желание участвовать в продолжительном космическом рейсе возникло во мне еще в средней школе. Разумеется, оно было наивно-романтичным, типично ребячьим, и я тогда еще не думал о том, что всякое долгое путешествие связано с продолжительной разлукой. Как у всякого подростка, у меня еще не было сильных привязанностей, и я не боялся разлучаться с кем-нибудь из родных и друзей. Ведь взамен тех, кого я оставлял на время, я получал огромный и неизвестный мир, который нужно было освоить.

В том году, когда я встретился с Эроей, я совсем иначе стал представлять себе это путешествие. Мир без Эрой это мир без самого существенного для меня. Да и хватит ли у меня мужества и силы воли добровольно разлучиться с ней на несколько десятилетий? Парадокс относительности времени ставил нас в неравное положение. Движение со скоростью, близкой к скорости света, на космолете должно было привести к тому, что я мог не застать Эрою в живых или встретить дряхлую старушку, с грустью разыскивая на ее морщинистом, увядшем лице черты той, которую оставил юной.

Я решил отказаться от своей затеи, и Эроя стала моей возлюбленной. Видеть ее лицо и улыбку, слышать ее голос и смех, чувствовать тепло ее упругого тела стало для меня привычкой.

- Эроя! - говорил я просыпаясь. - Я сегодня видел тебя во сне.

- И я тоже видела тебя во сне, милый. Мы были вместе, всегда вместе наяву и не разлучались даже во сне.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});