Уездный детектив. Незваный, но желанный - Коростышевская Татьяна "фантазерка"

– Ч-чикова? – перекрестился регистратор.

– Не спрашивать! – рявкнул шеф. – Исполнять! Всех конвойных сюда! Лекаря! Быстро!

– Девка, – позвали из-за решетки, – а чего здесь деется? Страшно, девка…

Сапоги служивых грохотали по полу, сквозняк ворошил бумаги, я пошатнулась.

Отвлекшись от командования, Крестовский обернулся ко мне.

– За этот кафешантан, Евангелина Романовна, я с вас спрошу по всей строгости. Готовьтесь петлички перешивать.

Гневное лицо начальство увеличивалось, покачивалось отдельно от всего остального, будто нарисованное на воздушном шарике. Петлички?

Семен успел удержать меня от падения. Сцена какая театральная. Девица без чувств и благородный неклюд… Неклюд? Бесник подмигнул мне с экрана:

– Запуталась, чавэ?

Проектор громко тренькнул, погас, все исчезло.

– …допрос, Андрон Ипатьевич, будет проведен в свой черед, – говорил шеф негромко, – вашему подопечному так и передайте…

– Немыслимо, – всхлипывал Хрущ, сморкаясь, – невероятно…

– Нервический припадок, – растирал мои руки лекарь Халялин, – обычное дело для барышни. Ну раз к кровопусканиям вы, ваше превосходительство, столь предвзяты, позволю себе откланяться.

Высвободив руки, я натянула плед на лицо; подошвы упирались в подлокотник кабинетного диванчика, я его уже могла определить, зажмурившись и на ощупь. Позорище ты, Попович. Как есть позорище. Два обморока подряд. Судя по звукам, лекарь удалился.

– Однако… – Хрущ чем-то булькал, видимо, прикладывался к бутылке. – Я вправе узнать о причинах… Немыслимо…

Шеф скрипнул стулом.

– Ничего невероятного, Сергей Павлович Чиков, арестованный нами четверть часа назад по вашему обвинению в краже…

Так-так… Это уже любопытно. Я выдвинула ухо из-под пледа. Семен выдержал паузу и закончил:

– Неклюд!

– Что, простите? – переспросил адвокат, а я вовремя рот себе заткнула. Брежу?

– Сами рассудите, – скрип, вздох, бульк, – узнаваемый фенотип, телесная структура, нечеловеческая регенерация…

– Но… неклюд?

– Нечистокровный. Скорее всего, лишь по отцу, но у полукровок от смешанных браков часто наблюдаются расовые особенности…

– Но позвольте, я был лично знаком с его батюшкой.

– Ах, Андрон Ипатьевич, уж не нам ли, мужчинам, знать, сколь коварны бывают наши спутницы в вопросах телесных.

– Однако…

Бульк… бульк… бульк…

– Приказные работники ошибочно определили господина Чикова покойником и до официального опознания определили его в казенной мертвецкой. Там он регенерировал, и мы с вами смогли наблюдать результат этого, повергший вас в такой аффект.

– Аффект? Да я чуть богу душу не отдал! Если бы не ваша волшба, Семен Аристархович… Как вспомню, – бульк, – рычание это утробное…

– Побочный эффект звериной ипостаси, – быстро пояснил шеф. – Ступайте, господин Хрущ, нервишки поправьте, о результатах следствия мы непременно вас известим.

– Какое счастье, господин Крестовский, – нетрезво тянул адвокат, – что вы столь вовремя в Крыжовень прибыли. Мужчина, чародей! На барышень… и-ик… надежды мало. Чуть что – в обморок.

Он еще повозился у вешалки, попрощался и наконец ушел.

– Неклюд? – отбросила я плед.

– Почему ты сразу тело не осмотрела? – Семен вернулся к столу и присел на краешек.

– Так полномочий не было и времени.

– И желания?

Смутившись, я покачала головой и вытерла руками мокрые щеки.

– Не сочла необходимым.

– Ты плачешь?

– Ага! – шмыгнула я носом. – От облегчения. Меня труп этот невероятно мучил, потому что Мишка его застрелил, и по закону дело против пацана открывать было надобно, а…

Через кабинет по воздуху поплыл ко мне белоснежный носовой платок, схватив его, я трубно высморкалась.

– Повезло, – сказал шеф. – Покойник ожил, и твой уездный Гаврош убийцей не стал.

– Перфектно. – Скомкав мокрый шелк, я затолкала его за манжету, не возвращать же владельцу. – И теперь Бобруйский от меня никуда не денется, прижму мерзавца с живым-то свидетелем.

– Не факт.

Я удивленно воззрилась на начальство.

– Лекарь что про арестанта говорит?

– Ничего. – Семен устало потер виски. – Буйный у нас арестант, к медицинским осмотрам не приспособленный.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Шефа повело, я едва успела подскочить, чтоб придержать за плечи.

– Чародеить пришлось изрядно, – признался он вполголоса, – не ко времени, три дня силу накапливал, чтоб в одночасье ее спустить.

– Чародеил? – Я подвела начальство к диванчику. – Против неклюда? Так ведь серебро только против них… никак не возможно колдовством…

Тяжело опустившись, Крестовский откинулся затылком на спинку дивана.

– Брось, Геля, ну какой из твоего Чикова неклюд? Это прочим штатским можно пока глаза замылить.

– Погоди! – незаметно перешла я на «ты». – Тогда что он вообще такое? Волков говорил, пуля в грудь вошла, да и по приметам на месте… Люди после таких ран не выживают.

Семен устало прикрыл глаза.

– Нет у меня ответа, пока нет. Поздно уже, домой ступай, выспись. Ты за неделю измотала себя изрядно, оттого и слабость. Завтра думать будем.

Возражения мои были проигнорированы. Пришлось исполнять. Федор отвез меня на Архиерейскую, где я, от души поревев, забылась усталым сном.

Бесплотным духом парил Григорий Ильич над ночным Крыжовенем, все успевал, все подмечал. Не зрением либо слухом, ибо слов для определения такого процесса даже не изобрели. Город казался ему из туманных пределов огромным гнойным фурункулом, созревшим и готовым лопнуть от малейшего нажатия. Клоака уездная, а в ней ярким огоньком рыжая красавица-сыскарка Евангелина, Геля… Эх, жаль, невозможно сейчас к ней под бочок подкатиться, он бы с превеликим удовольствием, не духом – во плоти утешил бы бедняжку, похвалил. Непросто ей приходится, ох непросто. Не по размерчику шапку надела надворная советница, не сдюжит. Гриня бы помог, он сейчас все знает, все ведает, и нет для него в мире нынче тайн. Да только забудет он при пробуждении всю мудрость, с чародейскими снами именно так все устроено. Проснется и не вспомнит ничего. Далеко внизу, в корявых отвратных домишках жители спали либо полуночничали, Волков слышал их всех одновременно, осязал и обонял все их мысли, сны, мечтания. Звуки были оранжевыми пузырями, лопающимися на поверхности гнойного варева.

«…жив-то, оказывается, Чиков… – булькнуло бесполым голосом. – На Гаврилу покажет… сыскарка столичная, фифа…»

Гриня расслабленно внимал.

«…поспешать придется… девица романтическая… не в лоб, пусть с загогулиной… чародей новый…»

Про Семена Аристарховича Волков и без голосов знал. Удачно Крестовский подле его тела нынче оказался, силы чародейские направил, Гриню, можно сказать, спас. Только благодарности к нему Григорий Ильич не испытывал. Ревности, впрочем, тоже. Его состояние полное бесчувствие предполагало. Та тень любопытства, что оставалась у него к Геле, уже была удивительна. Семушка… Так вот ты каков, загадочный жених. Хорош. Только ничего у тебя с дамою сердца не сладится, ты знаешь почему, и Гриня знает. Жаль, что потом забудет.

«…не опасно, – пузырились голоса, – сентиментальная барышня… слопает и не поперхнется…»

Какая скука! Мелкие человеческие делишки.

– Грегори! – разнеслось гулко и тревожно. – Грегори сын Илии, круг Мерлина призывает тебя!

Пауза заканчивалась, и дух мистера Волкава устремился на призыв.

Глава вторая,

в коей происходит долгое прощание с уездным крыжовенем

В преступлении, учиненном несколькими лицами без предварительного их на то согласия, признаются… главными виновными: во-первых, распоряжавшие или управлявшие действиями других; во-вторых, приступившие к действиям прежде других при самом оных начале или же непосредственно совершившие преступление; участниками: во-первых, те, которые непосредственно помогали главным виновным в содеянии преступления; во-вторых, те, которые доставляли средства для содеяния преступления, или же старались устранить препятствия, к тому представлявшиеся.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145}) Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, 1845