У развалин - Всеволод Соловьев

Еслибы кто-нибудь спросилъ ее — счастлива ли она? она, не задумавшись, съ убѣжденіемъ, воскликнула бы:

— Еще бы! какъ мнѣ не быть счастливой! у меня «такой» мужъ, мы любимъ другъ друга, у насъ все есть, даже гораздо больше, чѣмъ намъ нужно, я не знаю никакихъ непріятностей, заботъ и горя… Конечно, я самая счастливая женщина…

А между тѣмъ «праздникъ жизни» кончался, ибо сколько ни длится какой бы то ни было праздникъ, но все же онъ кончается и за нимъ неизбѣжно наступаютъ будни. Будни, мало по малу, незамѣтно, наступили и въ Нагорномъ.

Ярко вспыхнувшая, запоздавшая страсть Шатрова къ Сонѣ видоизмѣнилась въ не менѣе глубокое, но уже спокойное чувство. Онъ привыкъ къ обладанію своимъ сокровищемъ, убѣдился въ реальности этого обладанія. Онъ могъ уже думать о чемъ угодно безъ того, чтобы она врывалась ежеминутно въ его мысли, могъ спокойно прожить безъ нея и часъ, и другой, и третій. Ему достаточно было знать, что она вблизи отъ него, что каждую минуту, когда захочетъ, онъ можетъ ее увидѣть.

Перемѣна эта произошла такъ естественно, сама собою, что Соня, такъ же какъ и онъ, ея не замѣтила. Только теперь у нея оказывалось много «своего собственнаго» времени и нерѣдко, когда всѣ домашнія дѣла (на ея долю ихъ достилалось немного) были сдѣланы, — ей становилось скучно. Она спѣшила въ библіотеку, брала книгу и читала, пока не зарибитъ въ глазахъ.

Не всегда, но по большей части, эти книги были романы, сочиненія лучшихъ европейскихъ и русскихъ художниковъ, красивыя, нѣсколько приподнятыя описанія жизни, съ любовной страстью на первомъ планѣ.

Пустынная тишина стараго сада, развалинъ и новаго дома наполнялась безчисленными призраками. Соня жила съ ними, любила ихъ и ненавидѣла, но все же, въ концѣ концовъ, убѣждалась, что они только призраки, что она одна. И ее начинало тянуть къ живымъ людямъ для того, чтобы провѣрить, на сколько они схожи съ блестящими призраками, созданными творческимъ изображеніемъ ея любимыхъ авторовъ.

Однако она читала не одни романы, повѣсти и поэмы. Она любила путешествія, описанія дальнихъ странъ. Ей бы такъ хотѣлось хоть что-нибудь увидѣть. О заграничной поѣздкѣ она и не мечтала, а хоть бы пожить въ Москвѣ, въ Петербургѣ, съѣздить въ Кіевъ… Вѣдь всю жизнь одно Нагорное, старый садъ, рѣка, пустоши…

Но она ни разу не рѣшилась говорить объ этомъ съ мужемъ. Она поклялась ему передъ свадьбой, что никогда не захочетъ уѣхать изъ Нагорнаго, а онъ сказалъ ей, что до конца своихъ дней останется здѣсь, но если ей станетъ скучно въ его «пустынѣ» — онъ отпуститъ ее куда угодно, — только одну.

Это было сказано торжественно, безповоротно, это являлось именно той дверью, которую жена Синей бороды не должна была отпирать. Такъ ей казалось, по крайней мѣрѣ. И она не могла говорить ему объ этомъ, — потому что это значило бы признаться, что она, значитъ, не такъ его любитъ, какъ прежде. Онъ непремѣнно все такъ себѣ и представитъ. Онъ никогда не пойметъ, что это совсѣмъ не то. Вѣдь вотъ онъ уже не разъ, лаская ее, спрашивалъ:

— Ну что-жъ, моя Соня, не разлюбила ты еще своего стараго мужа? но скучно еще тебѣ въ такомъ одиночествѣ, вдвоемъ съ твоимъ Змѣемъ-Горынычемъ?

Она инстиктивно чувствовала, что если бы онъ хоть на мгновеніе усумнился въ ея отвѣтѣ или въ искренности ея отвѣта — это бы его убило.

Такимъ образомъ между женой и мужемъ легла первая «роковая» тайна.

Къ концу четвертаго года Соня чуть не съ ума сошла, сначала отъ радости, а потомъ отъ горя. Ей показалось, будто она чувствуетъ въ себѣ присутствіе новой, развивающейся жизни… у нея будетъ ребенокъ! Она сознавала, что въ этомъ все ея спасеніе, приближеніе великаго счастья. Это счастье придетъ и озаритъ, наполнитъ всю ея жизнь. Тогда ей ничего, ничего уже не будетъ надобно. О, какъ чудно, какъ весело станетъ тогда въ Нагорномъ, у развалинъ!..

Но она ошиблась, и когда ошибка обнаружилась, Дмитрій Валерьянычъ потемнѣлъ какъ туча, а сама она заболѣла надолго отъ глубокаго отчаянія. Наконецъ она поправилась и ошибки такого рода уже не повторялись. Она больше не вѣрила въ возможность счастья.

Мало по малу она начинала задыхаться у развалинъ…

VII

Прошло еще четыре года. Шатровы, время отъ времени переписывавшіяся съ Сашей Бобрищевымъ, получили отъ него извѣстіе, что онъ взялъ отпускъ и намѣренъ пронести лѣто въ Нагорномъ, куда они ежегодно, но до сихъ поръ безуспѣшно, его звали.

Саша, подобно своему дядѣ, кончилъ однимъ изъ первыхъ курсъ въ Лицеѣ и теперь отличію шелъ по службѣ. У него остались самыя пріятныя воспоминанія о пустынникѣ дядѣ, а главное, о «тетѣ Сонѣ», и онъ давно бы съ удовольствіемъ къ нимъ поѣхалъ, но это все какъ-то не удавалось. Его мать начала сильно прихварывать, ей необходимо было каждое лѣто уѣзжать заграницу на воды, и онъ, единственный сынъ, ей всегда сопутствовалъ. Зимою — сначала ученіе, потомъ служба. Да и петербургская жизнь увлекала молодого человѣка.

Но вотъ, около года тому назадъ, онъ похоронилъ мать, и теперь, съ первыми лѣтними днями, освободившись отъ занятій, спѣшилъ въ Нагорное, — успокоиться духомъ, отдохнутъ въ этой милой по воспоминаніямъ живой пустынѣ…

Онъ нашелъ много перемѣнъ. Новый домъ, оставленный имъ еще недостроеннымъ, теперь имѣлъ видъ давно уже обжитого жилища. Дивный садъ сталъ еще великолѣпнѣе; молодыя аллеи разрослись на славу, всѣ мечты и затѣи «пустынника» осуществились. Однѣ только развалины стояли неизмѣнными.

Но болѣе всего перемѣнъ было въ людяхъ. Эти перемѣны поразили Бобрищова. Дядя, такой моложавый въ первый его пріѣздъ, и притомъ еще молодившійся, теперь смотрѣлъ совсѣмъ старикомъ, даже какъ будто нѣсколько одичавшимъ и опустившимся. Годы подобной исключительно уединенной жизни но могли не отразиться даже на внѣшности Шатрова, не могли не сдѣлать его старомоднымъ человѣкомъ, — и это особенно бросалось въ глаза Бобрищеву, жившему въ петербургскомъ свѣтѣ.

Петръ Дементьичъ необыкновенно растолстѣлъ, потерялъ свою прежнюю подвижность, почти ничего не говорилъ и только добродушно улыбался. Софронъ сгорбился и высохъ. Свою «тетю Соню» Бобрищевъ совсѣмъ не узналъ. Ничего, какъ есть ничего не осталось отъ прежняго полуребенка, съ которымъ онъ шалилъ и бѣгалъ взапуски и который такъ смѣшно и мило игралъ роль его «тетушки». Даже лицо у нея стало совсѣмъ другое. Ей уже исполнилось двадцать четыре года, для нея наступилъ самый лучшій возрастъ женщины. Бобрищевъ сразу почувствовалъ, что она прелестна. Но отчего же она такъ блѣдна, отчего въ глубокихъ глазахъ ея застыло такое грустное и усталое выраженіе? Она несчастна. Но вѣдь онъ помнилъ хорошо, какъ она любила его дядю. Да, любила… Однако этотъ чудный садъ, эта красивая рѣка, эта пустыня… и старики… и отсюда ни ногой никуда, ни разу… Ему не трудно было понять ея несчастье. Онъ удивился, какъ она еще жива, какъ она не зачахла, совсѣмъ не одичала у этихъ развалинъ.

Нѣсколько разъ поговорилъ онъ съ нею о томъ, о другомъ, онъ началъ изумляться еще больше. Тогда въ первый свой пріѣздъ, семнадцатилѣтній мальчикъ не могъ оцѣнить ее, да вѣдь и она, очевидно, была иная. Теперь же онъ поразился ея серьезностью, ея образованіемъ и развитіемъ. И это въ такой глуши, вдали отъ людей и жизни. Разумѣется, хорошъ былъ учитель-дядя, надо ему отдать справедливость, но какова и ученица!

Бобрищевъ былъ совсѣмъ очарованъ своей «тетей Соней» и притомъ чувствовалъ къ ней настоящую, глубокую жалость…

«Похоронили заживо — и вотъ она — такая!! Да вѣдь она могла быть лучшимъ украшеніемъ самаго избраннаго, самаго образованнаго общества!» — думалъ онъ.

А самъ онъ, человѣкъ изъ иного міра, — какое впечатлѣніе произвелъ онъ на «пустынниковъ»? Они тоже его не узнали. Отъ прежняго невзрачнаго галченка съ длинными руками и ногами и съ угловатыми манерами — ровно ничего не осталось. Теперь это быль законченный типъ изящнаго свѣтскаго человѣка, и притомъ красиваго. Соня вѣрно предсказала тогда, что онъ еще выравняется.

Да и какъ еще выравнялся! Глаза были похожи, очень похожи на глаза дяди. Но вѣдь притомъ это были молодые лучезарные глаза, въ которыхъ горѣла жизнь, глаза еще не затуманенные долгими годами неудачъ, страданій и несчастій.

— Каковъ, каковъ галченокъ-то нашъ вышелъ! — повторялъ Дмитрій Валерьянычъ.

— Да ужъ точно, — въ отвѣтъ ему хрипѣлъ Петръ Деменгьичъ, — мужчина за первый сортъ…. помилуй Богъ, ни въ жисть не узналъ бы его!

Софронъ ничего не говорилъ и только во всѣ свои старые слезившіеся глаза глядѣлъ на Бобрищева…

А Соня? Вѣдь этотъ пріѣздъ былъ огромнымъ событіемъ въ ея жизни. Она радовалась, ждала его. Она приготовила Сашѣ, согласно, выраженному имъ письменно, желанію, тѣ три уютныя комнаты въ развалинахъ, гдѣ жилъ Дмитрій Валерьянычъ въ первые годы по пріѣздѣ въ Нагорное и полтора года послѣ свадьбы, до отдѣлки новаго дома.