Превратности любви - Наталия Вронская

Усадьба князя Пронского имела давнюю историю. Еще императрица Екатерина пожаловала деду Павла Петровича эти земли. Тогда же, удалясь от дел, князь Иван занялся обустройством имения. Господский дом стоял на пригорке, окруженный с одной стороны цветущим садом, с другой — садом плодовым и оранжереей, с третьей — просторным парком с рядом аллей, с фасада выходил на высокий берег реки. Поэтому колонны усадьбы видны были издалека и составляли красоту поместья. Дома крестьян находились в отдалении от усадьбы, так же как и хозяйственные постройки, чтобы не смущать господ своим видом.

Дом был поделен на парадные, жилые и служебные помещения. Парадные покои, с большими окнами и паркетными полами, с обитыми шпалерами стенами и потолком, предназначенные для танцев и развлечений, располагались анфиладою, и в них гуляли страшные сквозняки, никакой тонкой печью невозможно было их согреть. Да и печей-то подходящих там устроено, по такому случаю, не было. Но зимой в имении никто не жил, а летом сквознякам были только рады. В жилых помещениях располагались спальни господ, гостиные, столовая зала. Тут же была и девичья, выходившая на заднее крыльцо, поближе к службам и кухне. Впрочем, кухня, устроенная в отдельном помещении во дворе усадебного дома, была сделана так, чтобы ничто не могло оскорбить привередливого взора.

Молодая чета поселилась в покоях, состоящих из спальни, кабинета князя и небольшой гостиной. Софью поместили в довольно просторную комнату во втором этаже. Кровать расположена была за ширмами, вполне в обычае того времени, а остальное пространство можно было использовать как гостиную.

Жизнь пошла своим чередом. Вставали рано утром и кушали чай. Затем Павел Петрович занимался хозяйством, принимая управляющего и довольно часто уезжая с ним в поле. Иногда Павел пропадал и на целый день, когда надобно было объехать все имение, и тогда сестры обедали в одиночестве. Объезжая все имение надобно было сделать 25 верст без малого и оттого, чтобы инспектировать его целиком, хоть время от времени, требовался целый день. Юлия занялась домом, но вскоре ей это показалось не так интересно, как поначалу. Ей хотелось праздников да гуляний, а приходилось надзирать в девичьей за плетением кружев да вязанием, бывать на кухне, следя за приготовлением блюд, принимать первые ягоды и приказывать варить варенье и многое другое, чем обычно наполнена деревенская жизнь.

Более того, весь столичный блеск из их жизни был удален. Павел расхаживал совсем по-домашнему, нося серый фрак, узкие панталоны и сапоги с английскими раструбами, дополняя этот костюм курткой из серого сукна и круглой шляпой для верховой езды. Спасибо, что не любил он халата и бумажного[2] ночного колпака. Но со временем перейдет он и к этим нарядам, как и всякий помещик, оседший в деревне. Теперь, пока он не собирался поселяться тут на веки, он все еще франтил, но, правда, очень по-простому.

Юлия же поначалу ни в какую не желала уступать светской привычке и наряжалась совсем по-городскому. Софья, которой простота пришлась по вкусу, легко перешла к капотам[3] из ситца или камлота, смотря по погоде, и к шалям с кружевами и вышивкой. Особенно полюбился ей индейский платок[4], найденный в одном из сундуков Юлией и переданный Софье, который был цвета «чижикова хвоста»[5], как уверял сестер Павел. Софья бы век жила в деревне, наслаждаясь простором, простыми домашними заботами, в которых вскоре заменила она в доме сестру, разбирая всякие споры, с которыми являлись к ней люди, признавшие, как ни странно, старшинство именно за ней, уговариваясь с поваром в кухне, с ключницей в людской, и прочее… Ах, это была несбыточная мечта. Вскоре ей предстояло вернуться в Петербург, к маменьке, и продолжать ту тягостную и бесцельную жизнь, которую она так не любила.

Но скоро этакая простая жизнь, наполненная заботам, и мужу, и жене прискучила.

Павел начал приглядываться к обеим дамам, неожиданно оказавшимся с ним под одной крышей. Он замечал и лень, и постоянное недовольство жены, которая только и требовала развлечений, но ничего не делала, чтобы хотя бы выдумать себе занятие. Вскоре она даже перестала одеваться и по целым дням расхаживала в халате по дому. Софья составляла резкий контраст с сестрой. Ее живая натура стремилась к какой-либо полезной деятельности и, если она не занималась домом, заботу о котором полностью передоверила ей Юлия, то непременно шла гулять или выезжала. В деревне она взялась учиться верховой езде и упросила зятя позволить ей это. Тот, правду сказать, боялся какого-нибудь несчастья, но после согласился, выделив самую смирную лошадь со своей конюшни, и поначалу сам отслеживал первые Софьины успехи, а потом приставил к ней опытного человека из своих людей.

Софья же проявила интерес и к его псовой охоте, которую держал он, как и многие помещики в округе. На псарне у князя содержалось, как и следовало для обычной охоты, две стаи гончих и четыре своры борзых. Итого, стало быть, по дюжине тех и других.

Вскоре Софья стала часто выезжать с ним верхом, уговаривая Юлию составить им компанию. Сестра всегда соглашалась и ехала рядом в коляске, которой быстро научилась управлять сама. Но затем и эти развлечения прискучили ей.

К тому же Юлия и Павел заметно охладели друг к другу. Он и вначале не питал к жене особых чувств, теперь же, приглядевшись к ее вялому характеру и привыкнув к ее красоте, он потерял и последний интерес к супруге. Юлия, поначалу страстно влюбленная в мужа, не то чтобы охладела к нему, но в ней стало зреть недовольство тем, как мало он проявляет к ней внимания. Она стала немного ревновать его к сестре, примечая его восхищенные взгляды, обращенные к Софье, лихо ездившей верхом. Супруги начали ссориться, и, поскольку Павел не привык уступать, да и не желал этого делать, ссоры их делались долгими. Они по нескольку дней не разговаривали, а после и вовсе стали жить по разным комнатам.

Затем Софья заметила, что хорошенькие сенные девушки, обитавшие в девичьей, не лишены были пристального внимания молодого хозяина. Поначалу она не обращала на это внимания, не понимая, по своей неопытности, значения его взглядов и жестов, направленных в сторону девичьей. Но, когда однажды Юлия с рыданиями прибежала к ней в комнату и выложила напрямую свои подозрения, которые уж давно перешли у нее в полную уверенность, и раскрыла глаза Софье на происходящее, то девушка была возмущена и шокирована безмерно. Она тут же хотела покинуть дом сестры, но та уговаривала ее остаться. Юлии теперь так нужна была поддержка! Так необходимо было присутствие сестры, ибо только ее присутствие в доме сдерживало страсть Павла.