Превращение - Дженнифер Арминтраут

Это было последнее, что я помнила.

ГЛАВА 2

Несколько неприятных сюрпризов

Я провела в больнице почти месяц. Детективы приходили ко мне несколько раз. Они запротоколировали мои описания самого Джона Доу, его клыков и всего остального, но, без сомнения, их больше интересовало, какие болеутоляющие я употребляла, поскольку первые прибывшие на место происшествия его не видели.

Последняя встреча с полицией была короткой, и, хоть меня и заверили, что дело все еще будет расследоваться, я не питала надежд на справедливость. Кем бы ни был Джон Доу, он был достаточно умен, чтобы избежать поимки.

Несколько медсестер из отделения скорой помощи приходили проведать меня. Они явно испытывали неудобство и долго не задерживались. Мы шутили о распродажах, проходивших на следующий день после Дня Благодарения, которые я пропустила, и просто о безумном шопинге, который мне предстоял, если я выйду отсюда к Рождеству. Я не стала упоминать о том, что мне некому дарить подарки.

Светлой стороной этих бесконечных посещений стали газетные вырезки, которые приносили с собой коллеги. Несмотря на то, что я не собиралась вклеивать их в альбом, статьи предоставляли более подробную информацию о самом преступлении и его расследовании, чем неопределенные ответы, которые я получала от полиции.

По данным прессы, на санитара морга, Седрика Кебблера, напал неизвестный подозреваемый и убил его. Предполагалось, что, возможно, это был сбежавший из больницы душевнобольной. А я застала преступника на месте преступления и сама подверглась нападению. Я боролась с нападавшим, а потом убийца выпрыгнул из единственного окна морга и скрылся. Меня не допрашивали из-за «критического состояния», в котором я находилась, и «острого состояния тревоги, спровоцированного посттравматическим стрессом». Последнее из двух было диагностировано при короткой встрече с врачом-психиатром, пока я находилась под действием морфина.

Ни в одной статье не упоминалось пропавшее тело Джона Доу или то, в каком необычном виде было найдено тело санитара. Либо полиция сочла необходимым не упоминать эти детали, либо в больнице работал отлично подготовленный персонал, который сумел скрыть столь важные факты.

Самый неприятный визит был нанесен доктором Фуллером. Мало того, что он сбросил меня со счетов как врача, так еще и должен был полностью уничтожить меня как человека. Держа в руках мою медицинскую карту, он подошел к краю постели. Закончив читать историю болезни, Фуллер взглянул на меня, но едва узнал. В конце концов, он, глубоко вздохнув, с резким звуком закрыл амбулаторную карту:

— Выглядишь ты неважно.

И был прав. В первую неделю после встречи с Джоном Доу мне сделали две операции. Одну — по восстановлению поврежденной сонной артерии, а вторую — по удалению осколков стекла из костей черепа. В постоперационной палате, после первой операции, я умерла. Мой врач упомянул об этом позже, пренебрежительно махнув рукой, как будто тот факт, что он игнорирует серьезность ситуации, успокоит меня.

Я также стойко перенесла полный курс профилактических прививок, включающих в себя вакцинации от столбняка и бешенства. Не думаю, что Джон Доу напал на меня в приступе бешенства, но никто не спрашивал моего мнения, и я, конечно же, была не в состоянии спорить.

В течение длительного пребывания в больнице я начала ощущать странные симптомы. Большинство из них можно было объяснить посттравматическим стрессом, другие — побочными эффектами серьезных операций.

Первым случаем стало повышение температуры моего тела до ста четырех градусов (прим. переводчика: 104 °F = 40 °C). Это произошло в ночь моей внезапной остановки сердца, которое сопровождалось последующим реанимированием. Я тогда была в отключке, однако не сожалею, что пропустила все. После сорока долгих часов сильной лихорадки температура моего тела опустилась ниже нормы, остановившись на 92,7 градусах (прим. переводчика: 92,7 °F = 33,33 °C).

Я не знала об этом, пока сама не прочитала в медицинской карте. Этот случай, на мой взгляд, стал первым признаком моего перевоплощения. Произошедшее со мной ставило врачей в тупик. Один доктор заметил, что подобное просто неслыханно, приведя в доказательство, что понижение температуры отмечается только у пациентов, находящихся в коме. Это походило на то, что он, признав свое поражение, бросил оружие. Никто не хотел искать причины. Видимо, они не так уж были заинтересованы в этом.

Вторым признаком стал мой невероятный аппетит. Меня кормили через трубку, вставленную в нос и подведенную прямо к желудку, чтобы во время приема пищи избежать повреждения швов на моем горле. Тем не менее, каждый раз, когда проходило действие лекарств, я просила еды. Медсестры хмурили брови и поверяли свои таблицы, а затем объясняли, что я получала достаточное количество пищи через трубку, но так как не жевала и не глотала, то ощущала постоянное чувство голода. Но когда трубку удалили, мой ненасытный аппетит и не собирался снижаться. Я потребляла ну просто огромное количество пищи, а когда меня отправили домой, выкуривала практически целую пачку сигарет в день, как будто была одержима никотиновым демоном. Здравый смысл подсказывал, что курение после сложной операции на мягких тканях плохо скажется на моем организме, но благоразумие в общепринятом понимании не избавляло от чувства голода, сводившего с ума. Однако я никак не могла заполнить съедающую меня пустоту: чем больше я потребляла, тем больше эта пустота становилась.

Третий признак не стал очевидным, пока меня не выписали. После нескольких недель, проведенных в больнице, которые были равносильны погружению в море на подводной лодке, я предполагала, что естественный свет будет слепить меня. Но я никак не ожидала той жгучей боли, которая стала обжигать мою кожу, когда я шагнула, щурясь и не осознавая происходящего, в яркий солнечный свет.

Хотя на дворе стояла середина декабря, я чувствовала себя, как если бы находилась в печи. Возможно, вернулась моя лихорадка, но я не хотела провести еще одну ночь на больничной койке, поэтому взяла до дома такси. Приехав, закрыла все занавески и, как одержимая, мерила свою температуру каждые пятнадцать минут. Девяносто, восемьдесят девять… (прим. переводчика: 90 °F = 32,22 °C; 89 °F = 31,67 °C) Она продолжала падать. Когда я поняла, что температура моего тела совпадает с показаниями на термостате в гостиной, то решила, что сошла с ума.

Было ли это подсознательной потребностью защитить себя от дальнейших потрясений или осмысленным решением подавить реальность ситуации, но я отказывалась признавать, насколько странным казалось все это. У меня возникла необходимость носить солнцезащитные очки в течение всего светового дня, как на улице, так и в помещении. Моя квартира превратилась в пещеру. Шторы были закрыты все время. Сначала я постоянно спотыкалась в этой темноте, но, в конечном счете, адаптировалась к ней. Через несколько дней я могла с легкостью читать, используя в качестве освещения один только мерцающий голубой свет, излучаемый телевизором.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});