Воспоминания склеротика - Борис Смирнов

      Наши любовные отношения выражались в многозначительных взглядах и каждодневных прогулках от школы до дома. Когда я нес её портфель, мы оба молчали. Галя всегда шла на несколько шагов впереди меня, кокетливо демонстрируя свою фигуру. Она, то взбиралась на достаточно высокий бордюр, где, делая какие-то балетные па, мельком показывала свои беленькие трусики, то внезапно убегала  за неприметным цветочком. Срывала она его, не приседая на корточки, а, нагнувшись так, что короткая юбочка задиралась высоко, обнажая её красивые ножки. После этих молчаливых прогулок, по вечерам, я часами говорил ей, как она хороша, и что мы с ней не расстанемся никогда в жизни, и что у нас будет всё как у мамы с папой: семья, квартира, дети. Но разговор этот был лишь в моих мыслях и обычно завершался крепким юношеским сном.

      Наш роман кончился печально. Я с Борисом сидел на последней парте. На одном из уроков мы не столько занимались контрольной работой, сколько тем, что пытались обратить Галино внимание на себя, и по очереди бросали в неё бумажные шарики. Девочка обернулась в тот момент, когда мой друг швырнул очередной шарик. Не долго думая, она ответила ему стеклянной чернильницей–неразливайкой, которая, не задев моего соседа, ударилась в стену и, разбившись, обрызгала наши белые рубашки. «Вот дура!» - с обидой и досадой  крикнул я. Галочка медленно встала, подошла ко мне и ударила в тыльную часть ладони левой руки ученической  ручкой. Перо вонзилось и обломалось. Учительница подбежала, когда экзекуция была совершена. Единственно, что она успела, это зубами вытащить два обломка пера и отвести меня к медицинской сестре. Эта первая встреча с жестоким женским характером так подействовала на меня, что я больше никогда не садился на последнюю парту. А в память о первой любви маленький шрам на левой руке. Слава богу, не на сердце.         

ВОЙНА

Но в памяти такая скрыта мощь,

Что возвращает образы и множит…

Шумит, не умолкая, память-дождь,

И память-снег летит и пасть не может.

Д. Самойлов

ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА

     Война, которая началась внезапно, не была неожиданной. Песню «Если завтра война» знали наизусть все. Вечерами соседи собирались у нас дома и по приемнику СИ-235 слушали последние известия. «Данцигский коридор» и дела в Польше волновали всех. А перед самой войной по городу ходил анекдот: «Что делают ваши войска рядом с нашей границей? – спрашивала Москва у Берлина. -- Они находятся там на отдыхе. – отвечал Берлин и в свою очередь спрашивал: -- А что делают возле нашей границы войска Красной Армии? – Охраняют отдых солдат вермахта, – отвечала Москва».

      Мы, и дети, и взрослые, рыли щели (это такие очень узкие окопы), участвовали в учебных тревогах, занимались в различных военных кружках. Помню, готовясь к экзаменам по БГСО (будь готов к санитарной обороне),  никак не мог запомнить слово «донор». Но  уже в детстве, для запоминания, я успешно применял метод ассоциации. Сравнив слово «донор» со словом «тенор», которое мне было очень хорошо известно, я успокоился. По закону подлости на экзамене мне попался вопрос, связанный  с переливанием крови, и никакие ассоциации не помогли мне вспомнить нужное слово. На конкретный вопрос: как называется человек, отдающий свою кровь? Я робко ответил: - что-то вроде «баритона». Члены комиссии, узнав мой способ запоминания, долго смеялись.   

     Началась война. Мы уже не были детьми,  и нам поручали нелегкие задания. С утра до вечера всем отрядом собирали бутылки для зажигательной смеси. Благо до войны винные и водочные бутылки никто не «сдавал», и ялтинцы были нам очень благодарны за очищение от этого хлама подвалов и кладовок, хотя мы считали своим долгом объяснять горожанам, как это необходимо для фронта. Однако, несмотря на то, что проблем с нахождением бутылок у нас не было, но ноги, руки и спина к концу дня ныли ужасно. Через месяц работы мы получили премию: новые учебники для пятого класса. Но, и эту премию, и многое другое пришлось оставить, покидая Ялту в срочном порядке. Фашисты уже заняли Крымский перешеек, и я с мамой,  тетей и с двоюродной сестренкой, собрав в скатерть и покрывало кое-какие пожитки, последними машинами отправились к Керченскому проливу.

ШИРОКА  СТРАНА  МОЯ  РОДНАЯ

     На берегу пролива собралось огромное количество народа. Попасть на какой-либо транспорт было почти невозможно. А фашистские самолеты обстреливали безоружных людей на переправе. Нас, детей, накрывали тюками и узлами, но, к сожалению, это мало помогало. Я всегда пытался выбраться из этого душного убежища, считая себя достаточно взрослым и никак не представляя, что могу вдруг быть убитым.

      Благодаря тому, что у маминой сестры были документы жены командира Красной армии, нам удалось попасть на какую-то черпалку. Она двигалась очень медленно, и люди с трудом справлялись с зажигалками, которыми бомбили переправу, и которые довольно часто попадали в наше суденышко, чудом добравшееся до города Темрюк.      

     В Темрюке мы были недолго, то есть нас, я не помню как,  доставили к железнодорожной станции, где опять таки с большим трудом попав на поезд, мы двинулись в сторону своего конечного пункта, города Омска, где жили какие-то тетины знакомые, и где нас могли бы разыскать близкие. В ожидании поезда мы бродили по небольшой станции и прилегающему к ней рынку. Меня, не очень-то разбирающегося в ценах на продукты, всё же поразила удивительная дешевизна, хотя покупателей было достаточно много. Видимо, уже тогда западному Кавказу грозила скорая оккупация.  Поезд, в  который нам удалось сесть, загрузили, заполнив тамбуры и даже проходы ящиками с различными продуктами, и предоставили право пассажирам пользоваться ими безвозмездно. Я и какой-то мальчишка, тогда ещё не знавшие, что такое голод, бросали в окна яйца, пытаясь попасть в мелькавшие столбы. Ночью нас бомбили, но всё обошлось сравнительно сносно, кроме легких ранений одной пассажирки нашего вагона от разбитых стекол, да синяков, которые я получил, падая с третьей полки при резкой остановке поезда. В связи с ночным происшествием мы доехали только до станции Славянская.

      Что называется, на перекладных, с большим трудом добрались до города Пенза, где впервые увидели вечерние огни, понимая, что перешагнули границу светомаскировки. Там нам удалось сесть в эшелон эвакуировавшегося вагоноремонтного завода. Это были теплушки, оборудованные нарами. Отсутствие туалетов очень тяжко действовало на состояние пассажиров, а поезд шел вне каких-либо расписаний, часами не останавливаясь. Но, даже когда он останавливался, никто не мог знать, как долго продлится стоянка. Нравы настолько упростились, что нас, мальчишек постарше, уже не просили отворачиваться, когда кому-то из женщин требовался ночной горшок. Но больше всего мы страдали от отсутствия воды. Мама чуть не отстала от нашего состава, побежав на станцию в её поисках. Начальство эвакуировавшегося завода свой, хотя и такой же, как остальные, товарный вагон оборудовало максимальными удобствами. И даже поставило в туалете бочку керосина, чтобы коротать вечера при свете ламп. Но поскольку в нашей советской стране лучший досуг, особенно в  поезде, это обильное застолье, то кто-то, по пьянке видимо, не затушил, находясь в этом самом туалете, сигарету. Начался пожар. Машинисты этого не видели и продолжали гнать поезд. Его остановил каким-то образом ехавший по случаю морячок в тот момент, когда уже начал охватываться пламенем следующий вагон. Прибывшие на помощь селяне вместе с пассажирами сумели, используя срубленные стволы деревьев, столкнуть с рельс обгоревший, а вернее сказать, ещё горевший вагон. А потом с трудом разыскать  людей, прыгавших из него на ходу. Они были в очень тяжелом состоянии, и на ближайшей станции их госпитализировали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});