Отражание - Анkа Б. Троицкая

час? Сколько мне осталось?

Я поднялся, весь растопыренный. Одеяло липло к моим головешкам. На складке показались пятна свежей крови. Наконец, избавившись от одеяла, я побрел сквозь дым на кухню, отводя руки как можно дальше назад и завывая, как призрак. Качаясь, я осмотрел пол. Нетрудно было догадаться, что тут произошло. Парень, очевидно, ушел невредимым, — бензин не попал на его тело. Он скинул горящую на спине кожанку, затоптал огонь и позорно удрал из квартиры, бросив меня гореть одного. “Хоть затоптал, и то ладно,” — подумал я, глядя на дымящуюся тряпку, — “Спасибо, что мою куртку не прихватил”.

Ну и сюрприз ждет того Гену за его любовные похождения! Об этом я уже подумал после того, как, снова упав на колени, выгрызал зубами из кармана маленький пластиковый свёрток, прижимая коленом к полу обертку, губами высасывал капсулу, корчась и не замечая горечи во рту. Через пару минут тело обрело другие чувства кроме медленно отступающей боли. Каждый мускул напряжен, бешено колотился пульс, лицо было мокрым от слез и пота. По-прежнему болит затылок, рот открыт, глаза зажмурены, а сам я сижу на полу у стены, держа руки на весу и боясь шевельнуться. А вдруг боль вернется? Наконец, я решил медленно расслабиться. Закрыл рот и двинул ногой. Вроде, ничего. Я приоткрыл глаза и ту же увидел две черные коряги вместо рук. Кисти и плоть ниже локтей были черны, местами были видны кровяные потеки, клочья сползшей кожи и обнажившееся поджаренное мясо. Ногти были коричневыми обугленными стружками, а в некоторых местах пузырилась какая-то желтоватая жидкость под межтканевой пленкой. И ужасный запах. Боли я уже особой не чувствовал, и для обморока меня как-то притупило, зато появилась тошнота. Я поднялся и меня вырвало. В глазах зарябило. Что теперь делать, я не знал. Где я? Как вернуться в институт в таком виде? Да и поздно уже, за окном темно. Как долго я тут пробыл? Сколько мне вообще осталось? Возможно, я смогу выбраться на улицу. Если еще не очень поздно, меня увидят люди, отвезут в больницу, и там я умру. Дорога домой будет заказана. И как я объясню, кто я такой, откуда я и что со мной случилось? Ведь не только врачи мной заинтересуются.

Я с трудом встал, чувствуя ужасную слабость — то ли от ран, то ли от шока, то ли от сильного анестетика. Шатаясь, я нашел ванную комнату. Из зеркала на меня глядел сумасшедший с черными полосами на лице. Кран я открыл локтями и уже не закрыл. Наглотался сырой воды, зубами стянул с полки полотенца, смочил и обмотал руки. В коридоре на стене висели часы. Полпервого утра! У меня осталось всего ничего.

Как я напяливал на себя куртку с капюшоном и просовывал мертвые руки в рукава, лучше не описывать. Я выбрал более удобную позицию — руки сложены и прижаты к животу. Ссутулился, будто замерз. Я очень устал и понимал, что сил у меня надолго не хватит. Входная дверь не была заперта и я открыл ее локтем. Целую вечность спускался со второго этажа. Обращаться за помощью к соседям этого Гены-крокодила я не собирался. Первым делом надо убраться отсюда подальше. У дверей подъезда я прислонился к стене и постоял, зажмурившись и вдыхая свежий ночной воздух. Когда я открыл глаза, то чуть не свалился от удивления. Я был в собственном дворе. Дом, из которого я вышел, был соседней четырехэтажкой, чуть наискосок, стоявшей от моего. Я никогда в ней не был и ни с кем не водил знакомства. Я пошел через наш двор к детской площадке и присел на скамейку.

Все мое существо боролось с туманом в памяти. Воспоминания, сначала неловкими толчками, затем мучительными и нелепыми картинами восстанавливали события двадцатилетней давности. Теперь я точно знал, кто мне поможет. Единственный родной человек, которому можно довериться, которого — как ни пошло это звучит — я знал, как самого себя. Этот человек — я сам. Молодой, тридцати четырех лет. Через некоторое время он будет здесь, и я знаю все, о чем он будет думать и что делать, потому что это был я, и я уже все это сделал. Двадцать лет назад.

От этих странных, непостижимых мыслей меня сначала замутило, а потом даже взбодрило Хотелось сорваться с места и забегать взад и вперед, будто я сделал гениальное открытие. Но бежать сил не было. Времени тоже было мало, но я знал, что спасен. Я дотянулся ртом к предплечью и принял еще одну дозу эссенции, потом встал и пошел к своему крыльцу. Из покинутого мною дома послышался женский крик: “Валентина! Ты опять что-то с вечера оставила гореть на плите! Растяпа ты, а не баба!”

Чуют соседи, что жареным запахло. Поди вонь из открытой квартиры сочится по всему подъезду. Ну, конечно! Вот врезавшаяся в тонкий ствол дерева машина, если я правильно помню, цвета бутылочного стекла — темная, почти черная в неосвещенном дворе. Я не мог разглядеть цвет как следует. Да и черт с ним! Не заперта, ключи торчат в зажигании. Так и должно быть. А если ее угонят, пока я сам с собой болтаю? О чем я? Я же знаю, что не угонят. Про нее говорила белобрысая обезьяна, что это жигуль того Сергеича. Я, молодой, пройду мимо нее почти в три утра. Я, старый, вошел в подъезд. Светло! Он меня разглядит. Безрукому свет не погасить и лампочку не выкрутить. Меня осенило. Я взошел на первый пролет, сел на пол и просунул ногу между прутьями перил, как можно дальше. После нескольких попыток мне удалось пинком разбить лампочку. Звон показался мне оглушительным. Чудо, что на него никто не вышел.

Наступила темнота и тишина. Я замер. Вроде, никого не разбудил. От напряжения затвердела спина. Я не чувствовал боли, но всем телом — как окаменел. Встать на ноги не получилось. Я пополз на свой этаж. “Руки бы у него отсохли,” — подумает молодой дурак Пашка за лампочку, когда войдет в подъезд. Знал бы он про руки-то…

Добравшись до двери, я лег у порога и стал ждать. Смешно, но у меня в заднем кармане брюк лежит ключ от этой самой двери. Точный двойник того, что несет с собой мой спаситель. Но воспользоваться им я не мог, и отдыхал, временами впадая в забытье. Размышлял я и о соседе Геннадии Сергеевиче. Какой-нибудь болван, который увел у того бугая девчонку. Ему сказочно