Ни с тобой, ни без тебя (сборник) - Виктория Токарева

Франк сидел, как правило, за маленьким гостиничным столиком, поддерживал рукой голову. Голова тяжелая, килограммов пять весит. Мозгов много.

Алла ставила перед Франком мытые фрукты, ей нравилось его обслуживать. Франк отвлекался от своих листков, взглядывал на Аллу отрешенным взором. Он ее не видел. Он был там, в своих страницах. И это ей тоже нравилось. Алла не любила, когда мужчина полностью погружается в женщину и сидит там по самую макушку. Как в болоте. И ждет, когда засосет. Чавкнет над головой.

Секс с Франком оказался не ярким. На троечку. Удовлетворительно, но посредственно. Михайло больше умел. Но для Аллы секс – не главная составляющая. Гораздо важнее общие беседы.

Беседы с Франком запоминались до последнего слова. Он рассказывал про Горького и Андрееву, про Савву Морозова и баронессу Будберг. Алла слушала и мотала на ус: под лежачий камень вода не течет. Надо быть активной, как Будберг, проявлять личное участие. А иначе так и просидишь с тусклым Михайло, будешь перебирать картофельные очистки.

Франк подсказал Алле тему для диссертации. Пообещал быть руководителем.

Жизненный горизонт раздвигался вдаль и вширь. Жизнь обещала быть интересной.

Франк писал книгу о царской семье.

Он взял с собой несколько фотографий, в том числе неизвестных. Алла подолгу всматривалась в принцесс. Ангелы во плоти. Мальчик – гений чистой красоты. Переворачивал душу. Царица постоянно чем-то недовольна. Наверное, чувствовала, бедная. А может, была спесивая от природы.

Царь Николай – олень. Оленьи очи. И скромность плюс достоинство. На царя не тянул. В нем не было царского величия. Но в величии столько глупости. И хорошо, что не было…

А вот групповая фотография расстрельной команды. Не лица, а рожи. Рвань. Шпана. Бандитская группировка. Сидят – тупые и гордые. Есть чем гордиться.

Фотографии говорили больше, чем слова.

– История – как женщина, – рассуждал Франк. – Ее или любишь, или ненавидишь.

Алла хотела спросить: «А меня ты любишь?» Но не спрашивала. Не хотела рисковать. Он мог сказать «да». Или «нет». Любой ответ потянул бы за собой проблемы.

Интрига висела над головами, как луна в ночном небе. Чувство зрело медленно, как зимнее яблоко. Антоновка, например…

После ужина сидели в холле и резались в дурака: трое на трое. Играли на деньги. Иначе неинтересно. Должен быть хоть какой-то смысл у любой глупости.

Выигрывали – проигрывали, входили в азарт. Алле везло, но вдруг…

Раздался междугородний звонок. Дежурная, сидящая за стойкой, сняла трубку и позвала Аллу.

– Вас… – сказала она.

– Меня? – удивилась Алла. Она никому не сообщала своего ялтинского телефона. Михайло знал только название гостиницы.

Алла подошла к стойке, взяла у дежурной трубку.

– Я слушаю…

– Славика положили в больницу, – сообщил голос Михайлы.

– Почему? – спокойно спросила Алла, хотя почувствовала, что ноги стали ватные.

– Районный врач направил. Он сделал рентген и нашел воду.

– Какую воду? Где?

– Не знаю. Раньше он все время говорил ОРЗ. Простуда. А вчера отправил в больницу. На Каширку.

Каширка – это раковый центр. Михайло мог не знать. Алла – знала.

Пол поехал под ногами. Алла упала без сознания. Грохнулась как подкошенная.

Дежурная испуганно соскочила со стула. Вся компания замерла, держа карты в руках.

Наступила короткая напряженная тишина. Это была тишина земли перед землетрясением.

Врач по фамилии Сырокваша сидел у себя в кабинете, листал историю болезни.

Больной – Станислав Михайлович Злобин, шестнадцать лет. Диагноз: саркома. Диагноз, не оставляющий надежд. Болезнь запущена. Врачи пропустили начало. Потеряно время. Но Сырокваша знал: своевременная диагностика тоже ничего бы не дала. Эта болезнь – как зверь, накидывается и жрет. Просто родители раньше узнали бы о трагедии. А сейчас они узнают на полгода позже.

Сырокваша ждал родителей мальчика и чувствовал в груди собственное тяжелое сердце. Нелегко сообщать о скорой гибели ребенка. Такие сообщения входили в профессию, но привыкнуть он не мог. Потеря ребенка – это потеря будущего. Это самое страшное, что может случиться.

Люди – разные и встречали это страшное известие по-разному. Некоторые входили в ступор. Стояли, парализованные, как лягушка под током. Так и уходили в ступоре.

Некоторые выплескивались из берегов, как река в наводнении. Как торнадо, который срывает крыши с домов, закручивает ввысь машины. Бывает, что набрасываются на врача. Надо быть готовым ко всему. Встреча была назначена на одиннадцать.

Мамаша Злобина явилась ровно в одиннадцать. Высокая загорелая красавица со спортивной сумкой.

Алла едва успела добраться из аэропорта. Но успела.

– Садитесь, – предложил Сырокваша.

Алла подошла к столу, но не села. Осталась стоять. Сырокваша молчал. У него язык не поворачивался, он не мог озвучить приговор.

Алла ждала. Она казалась спокойной и собранной.

– Сколько ему осталось? – ровным голосом спросила Алла.

Сырокваша понял, что здесь, в данном случае, не надо юлить и обнадеживать и ссылаться на волю Божию.

– Месяц, – ответил Сырокваша.

Алла чуть качнулась, как будто в нее выстрелили. Но устояла. Алла включала иерихонскую трубу при маленьких, незначительных неприятностях. А когда пришло большое горе, закрывающее солнце, она вся ушла в себя, сосредоточилась для борьбы. Полная мобилизация сил, которые все, до последней капли были нужны ее ребенку.

Дождавшись конца беседы, Алла попрощалась и ушла. Сырокваша смотрел в стол. Он был подавлен, как будто по его вине умирал мальчик, только что вынырнувший из детства. Лучше бы эта женщина кричала и даже плюнула Сырокваше в лицо. Ее агрессия вызвала бы защитную реакцию, и тогда Сырокваша тоже кричал бы в ответ. Произошла бы хоть какая-то разрядка. Но Алла ушла – безмолвная и напряженная, как шаровая молния. И это нечеловеческое, убийственное напряжение осталось в кабинете.

* * *

Михайло в больницу не ходил. Трусил.

Он навестил Славочку один раз в самом начале и пришел в ужас от вида своего сына. Славочка побледнел до голубизны, усох. Лица стало меньше, а глаз больше, и казалось, что на лице – одни глаза. Михайло ушел тогда в полном смятении. И больше его в больницу было не загнать.

Алла приходила каждый день, приносила суперпитание. Поддерживала силы в тающем теле.

На работе она оформила отпуск за свой счет. Горем ни с кем не делилась. Разве кто-нибудь поймет? Могут только посочувствовать казенными словами. И это все. Лучше не надо ничего.

Приходила Светка Макарова, держала Славочку за руку. Перегоняла в него свою энергию.

Шастали друзья, один за другим, пугались переменой, произошедшей с их звездным товарищем. Славочка старался развеселить ребят, рассказывал анекдоты. Потом они уходили, Славочка откидывался на подушки без сил.

– Мне плохо, – говорил он Алле. – Я больше не могу.

– Это кризис, – успокаивала Алла. – Сейчас тебе плохо, так и должно быть. А потом кризис дойдет до точки и сломается. И ты начнешь поправляться. День за днем.

Славочка слушал и верил.

– А когда будет эта точка?

– Ты сам почувствуешь, – обещала Алла.

Алла входила в палату с улыбкой. Все в порядке. Нечего особенного не происходит.

Время от времени она забегала в ординаторскую и начинала давиться от слез, загоняя рыдания внутрь. Но они вырывались. Алла вскрикивала и, зажав рот рукой, снова сотрясалась беззвучно.

Врачи в ординаторской оставляли свои дела и тихо плакали вместе с ней. Горестный хор. Они всем сердцем любили этого чудесного, мужественного мальчика, который так безропотно переносил тяжелое лечение. Никогда не жаловался. На вопрос: «Как дела?» – неизменно отвечал: «Спасибо, хорошо». Какое там «хорошо». Он уходил на глазах, а врачи – взрослые, сильные и здоровые – не могли удержать, как если бы на их глазах тонул ребенок, а они стояли на берегу и смотрели.

От этого диагноза нет спасения. И на Западе тоже нет. Только зверская химия и убийственная доза облучения. И тоже не помогает.

Врачи плакали вместе с Аллой, и ей становилось немного легче.

Можно было вымыть лицо, надеть улыбку и снова идти к своему мальчику.

Было раннее утро. Солнечный луч пробивался сквозь занавеску. Алла вошла к Славочке. Он не спал.

– А у меня кончился кризис, – сказал Славочка. – Мне лучше.

Его руки лежали поверх одеяла, пальчики двигались.

Алла села рядом и накрыла его пальцы ладонью. Она знала, что это значит. В народе говорят: «Себя обирает». Предсмертная агония.

– А я тебе груши принесла. Сейчас помою.

Алла выскочила из палаты, побежала в хозблок – там разогревали еду, быстро вымыла под краном грушу.

Вернулась. Застыла в дверях.

Славочка ушел. Его здесь не было. Она буквально ощутила его отсутствие. Нет.

Лицо Славочки было красивое, бледное и совершенно спокойное. Спящий принц. Глаза глядели куда-то в дальние дали. Что он видел?