Дейвид Гаррик. Его жизнь и сценическая деятельность - Тихон Полнер

И, что было всего удивительнее, – Гаррик нисколько не впал в противоположную крайность: он сам поднялся до Ричарда, а не низвел его до себя. Возбужденность артиста была так велика, что он в пылу игры забыл даже об умеренности: от излишнего напряжения «голосовые средства» изменили ему и к концу пьесы он совсем охрип. Можно вообразить его отчаяние, когда, выйдя за кулисы перед четвертым актом, он почувствовал, что не может продолжать роль!.. Но среди закулисной публики стоял мистер Дрэйден Лич, типографщик, который сразу нашелся и протянул артисту очищенный им для себя апельсин… Несколько ломтиков, с жадностью проглоченных, восстановили голос, и с этих пор мистер Лич мог хвастаться, что он содействовал «успеху великого Гаррика». Да, великого! Уже безумный успех этого вечера пророчил ему ту славу, которая впоследствии стала неотъемлемой его собственностью… Мэклин, который с течением времени сделался самым злым из врагов артиста, часто и с увлечением возвращался к этим первым спектаклям, поставившим все вверх дном в театральном мире того времени. «Любопытно, сэр, то, – говаривал он, обращаясь к кому-нибудь из слушателей, которых любил собирать вокруг себя в старости, – что Гаррик мог внести сразу столько нового в свою роль… этак оживить ее!.. И, заметьте, без всяких примеров в прошедшем. При общем почти предубеждении, он заставил всех сознаться, что был прав. Да что тут говорить, сэр, он сразу изменил вкус публики! Актеры с Куином во главе пробовали восставать против него, но это был гром из навозной кучи: толпа, не обращая на них внимания, валила себе в театр со всех концов Лондона… словом сказать, он завоевал себе бессмертие первыми шестью-семью ролями». Но до этого было еще далеко: слава приобретается не так скоро… Пока налицо были только успех среди немногочисленной публики (первые семь спектаклей дали в совокупности всего 2200 рублей сбору) да оживленные толки среди «знатоков» в театральных кофейнях. Впрочем, два критика почтили Гаррика отзывами о его игре; эти заметки были тем ценнее, что появились в ежедневных газетах, из-за недостатка места молчавших обыкновенно о театральных представлениях. Вероятно, такие похвалы, какие заслужил Гаррик, выпадали на долю немногих дебютантов, и, читая их, каждому хотелось посмотреть это новое чудо. «Ричард» шел три раза подряд – все с тем же успехом. 23 октября джентльмен, игравший Ричарда, выступил в роли Эбона, которая ему так удалась в Ипсвиче. В продолжение всех этих спектаклей Гаррик получал только по 1 гинее за представление (менее 7 рублей): успех его все еще не распространился по городу.

2 ноября Гиффар снова вернулся к «Ричарду». Каково же было восхищение Гаррика, когда он узнал, что целый ряд выдающихся личностей явился на этот раз в Гудменс-Филдс, чтобы проверить слухи, циркулировавшие в театральных кофейнях.

Среди всего этого чада первых успехов Гаррик выступил еще раз в качестве автора: 30 ноября шла его новая пьеса «Слуга-лгун» («Lying Valet»). Это только переделка с французского, хотя автор ее ни слова не говорит об оригинале: простительная забывчивость в те времена, вообще не отличавшиеся особенным уважением к литературной собственности. Между тем маленький театрик оживился: лакеи каждый день толпились вокруг него, дожидаясь 5 часов, чтобы ворваться и занять места для своих господ; кареты тянулись длинным хвостом, и кучера проклинали своих господ, выдумавших тащиться в такую трущобу, чтобы смотреть какого-то актера. А этот актер окончательно входил в моду: во всех гостиных только и говорили о нем, светские дамы влюблялись в него, а большинство знаменитых в то время мужчин добивались всеми средствами знакомства с молодым человеком. И я воображаю, сколько писем, стихов, объяснений в любви и приглашений присылалось каждый день в его маленькую и скромную квартирку в Гудменс-Филдсе. Невольно убеждаешься в непрочности артистической славы: как бледно, тускло и мертвенно звучат теперь описания этих первых спектаклей, которые, однако, тогда перевернули все вверх дном… Где-то на окраине громадного города, в маленьком театрике, посещаемом серой публикой, появился дебютант, никому не известный, неопытный и скромный… И через какие-нибудь полтора-два месяца все говорили о нем, его сравнивали с величайшими артистами прежних времен, его признали реформатором, установившим новые взгляды на сценическое искусство, которые до него проявлялись лишь в скромных, несмелых попытках отдельных актеров!.. Какова же была сила его таланта, порвавшего все узы неопытности и неизвестности!

Описания того времени читаются теперь, как сказка, которой приходится верить, хотя события, в ней рассказанные, невозможны при современных условиях. Ни один актер не начинал так. Толпа придворных и государственных деятелей бросилась в театр и окружила молодого человека. В это время он завел себе целый ряд знакомств, которыми имел право гордиться впоследствии. Писатели, художники, ораторы и актеры наполняли скамьи партера, и, конечно, гудменсфилдский театрик никогда раньше не видел ничего подобного. Знаменитая миссис Портер, давно оставившая сцену, нарочно явилась теперь в Лондон, чтобы посмотреть новую звезду. «Он родился актером!.. – восклицала она. – С первого дебюта он играет, как будто двадцать лет пробыл на сцене!.. Господи Боже мой! Что же выйдет из него в конце концов!» «Не восхищаться им, – говорит один современник, – значило выказать не только отсутствие вкуса, но и величайшую глупость». Впрочем, были люди, которые, хотя и не открыто, решались на такую неосторожность. Гораций Уолпол писал Мэнну: «Везде теперь только и разговору о Гаррике – виноторговце, который превратился в актера. Он играет всевозможные роли и обладает недурной мимикой. Видел его и могу сказать вам по секрету, что я не нахожу ничего особенного в его игре. Но такое мнение – ересь: герцог Арджильский считает его выше Беттертона». Отзыв станет понятен, если мы вспомним, кто был Гораций Уолпол: молодой человек, он только что появился тогда в свете и в парламенте и не мог выносить ничьей известности… «Это был (выражаясь словами Маколея) самый эксцентричный, самый искусственный, самый брезгливый, самый капризный человек; все мелочное казалось ему великим, а все великое – мелочным». Понятно, что такой большой успех какого-то виноторговца стал поперек горла сыну могущественного министра, только что вступавшему на литературное и общественное поприще. Его недавний друг, товарищ по школе и университету, поэт и ученый Грэй был также недоволен: «Говорил ли я вам, – пишет он Шюту, – о мистере Гаррике, которым занят весь город? До дюжины герцогов встречаются иногда сразу в Гудменс-Филдсе, и только я стойко держусь оппозиции». Почему же, однако? Может быть, потому, что скрытое недоброжелательство и пренебрежительное отношение ко всему выдающемуся были действительно основными чертами и этого джентльмена? Недаром же он был так долго другом Уолпола!..

Об актерах я не говорю: они забрасывали скороспелую знаменитость самыми ядовитыми насмешками, самою ужасною бранью. Ко 2 декабря (дню его бенефиса) афиши объявили наконец, что «джентльмен, игравший Ричарда, был мистер Гаррик». К этому времени его успех настолько определился, что прежнее вознаграждение (гинея за спектакль) было бы насмешкой. Гиффар сам предложил делить с ним барыши пополам – и недавний робкий дебютант сделался антрепренером. Между тем Дейвид, не увлекаясь успехами, продолжал работать и готовил новую большую роль – Бэйса в «Репетиции» герцога Букингема. Пьеса эта относится к концу XVII века и осмеивает бывшую в то время в моде ходульную трагедию Говарда, Дэвенента и Драйдена. Гаррик придал этой роли необыкновенно серьезный характер, чем, конечно, усилил комизм слов и положений вдвое. Пьеса имела грандиозный успех, так как молодой реформатор дал в ней решительное сражение старой школе сценического искусства с ее надутой и фальшивой декламацией. Показывая в одной из сцен актерам, как нужно играть, он скопировал в комическом виде трех современных ему помпезных представителей возвышенной игры. Говорят, он, с разрешения Гиффара, осмеял прежде всего самого антрепренера, чтобы иметь право воспроизвести других. Гиффар, однако, был так возмущен представлением, что вызвал Гаррика на дуэль. Результаты неизвестны, хотя биограф Мэклина, передающий это известие, утверждает, что Гаррик был ранен в руку. Как бы то ни было, пьеса была отложена на две недели «по болезни одного из артистов», хотя Гаррик не переставал играть в это время. Когда она появилась снова, Гиффар был оставлен в покое. В марте 1742 года Гаррик выступил в новой роли, к которой он давно и усердно готовился.

Многие считают «Лира» самым законченным и художественным созданием Шекспира. Тем удивительней, что за первые сто лет своего существования он мало привлекал внимание публики: сам Беттертон пытался играть эту роль в том виде, как создал ее знаменитый поэт, и потерпел фиаско. В 1681 году Нэум Тэт (Nahum Tate), скромный и тихий переводчик псалмов и драматург, обрел его в архивной пыли и, как опытный ювелир XVII столетия, решил отделать мишурным золотом этот «ярко блестевший, но дикий бриллиант». Многие выражения были смягчены, в пьесу введена любовь, а конец венчал добродетель и наказывал порок. Изуродованная таким образом трагедия Шекспира имела громадный успех и сделалась одной из любимейших пьес публики. Бус, Куин и Мэклин играли ее в таком виде. И хотя Аддисон, а за ним Ричардсон (в «Клариссе») высказались против переделки, она приобрела полное право гражданства, найдя ярого защитника в Джонсоне. Что было делать Гаррику? Он все-таки не стоял выше своего века и прежде всего думал о вкусах публики. Тем не менее, молодой артист, мечтая сыграть Лира, сличил переделку Тэта с подлинником – сцену за сценой – и выказал много вкуса, отбросив некоторые чересчур искусственные украшения «ювелира» и восстанавливая затертый блеск бриллианта. Он не сразу решился выступить в этой роли: «совет» Барроуби, Мэклина и других снова призван был на помощь и убедил его взяться за роль. Конечно, и они уговаривали его отказаться от опасной мысли восстановить подлинник: особенно поразило их намерение снова призвать на сцену шута. Это уже было полное незнание театра!.. Как, позволить мешать себе в лучших сценах? Прерывать грубыми шутками самые драматические моменты? Нет, решительно Гаррик был чересчур молод и неопытен… Так рассуждали «знатоки театра», и Дейвид, конечно, подчинился их мнению.