Холодное сердце - Вильгельм Гауф

На полках в кладовке стояло множество стеклянных банок. На банках были наклеены этикетки с именами. Петер с любопытством прочёл их…

Здесь было сердце судьи, сердце Толстого Езехиля, сердце Короля Танцев и Главного лесничего… Здесь было шесть сердец скупщиков хлеба и три сердца ростовщиков — короче, это была коллекция самых почтенных сердец округи!

— Смотри! — говорил Михель. — Все эти люди отбросили свои страхи и заботы! Ни одно из этих сердец не волнует больше своих хозяев. Они спровадили из дому беспокойного гостя и чувствуют себя прекрасно!

— Что же они носят в груди вместо сердца? — дрожащим голосом спросил Петер: у него просто голова закружилась от всего этого.

— Вот что, — сказал Михель, выдвинул ящик в шкафу и протянул Петеру… каменное сердце!

У Петера по спине забегали мурашки.

— Та-ак, — пробормотал бедняк, — мраморное сердце! Должно быть, холодно от него в груди!

— Конечно! Этакий приятный холодок… Да и зачем сердцу быть горячим? Зимой от этого тепла всё равно толку мало — лучше выпить вишнёвой наливки, — а летом, когда жарко и душно, такое сердце отлично холодит! И, как говорится, ни жалости, ни страха. Никаких глупых страданий!

— И это всё, что вы мне предлагаете? — недовольно спросил Петер. — Я-то думал получить деньги, золото, а вы мне сулите камень!

— Полагаю, что для начала тебе хватит ста тысяч гульденов? — спросил Михель. — Пустишь их удачно в оборот — станешь миллионером!

— Сто тысяч?! — радостно воскликнул Петер. — Глупое сердце! Да не колотись ты, не колотись! Сейчас я с тобой разделаюсь! — И, повернувшись к Михелю, он сказал: — Идет! Давай камень и деньги! Забирай сердце!

— Я знал, что ты умный парень, — довольно рассмеялся Михель. — Пойдём выпьем ещё, а потом я отсчитаю тебе деньги…

И опять они сели в комнате за стол и пили, пили, пили, пока Петер не погрузился в глубокий сон…

С изумлением проснулся Петер от весёлых звуков почтового рожка.

Он увидел, что сидит в прекрасном экипаже, который катится по широкой дороге.

И когда он перегнулся через край коляски и посмотрел назад, он увидел вдали подёрнутый голубоватой дымкой густой лес Шварцвальда.

Петера охватило странное чувство: что он — это не он, а кто-то совсем другой…

Но он так ясно помнил всё, что произошло вчера… Поэтому он отбросил раздумья и крикнул:

— Я — Петер-угольщик! Я это, и никто другой! И этим всё сказано!

Но всё-таки он дивился на самого себя, дивился, что ему совсем не грустно покидать свою тихую родину, эти леса, где он родился и так долго жил.

Даже когда он вспомнил мать, которая осталась дома беспомощной и одинокой, ни одной слезинки не повисло на его ресницах! Он даже не вздохнул — так было ему всё безразлично.

«Ах, конечно! — подумал он. — Слёзы и вздохи, и тоска по родине, и всё такое прочее — всё происходит от сердца! Спасибо Голландцу-Михелю — моё новое сердце сделано из камня!»

Он положил руку на грудь — там было тихо и спокойно.

«Если Михель так же хорошо сдержал своё слово, говоря о ста тысячах, — тогда всё в порядке», — подумал Петер и стал обыскивать коляску.

Он нашёл в чемоданах много разной одежды — какую только можно себе пожелать, — но денег не было. Наконец он натолкнулся на тяжёлую кожаную сумку: в ней было много золотых монет.

— Теперь у меня есть всё, о чём я мечтал, — пробормотал он себе под нос, уселся в коляске поудобнее и покатил дальше.

Два года странствовал Петер по свету, ел, пил и спал. Время от времени он вспоминал годы, когда был бедным и ему приходилось работать.

В те далёкие дни он чувствовал себя счастливее. Ему даже бывало весело! Любой красивый вид, или музыка, или танцы доставляли ему наслаждение. Самая простая еда, которую мать приносила ему в лес, к костру, радовала его. Раньше он хохотал над каждой пустяковой шуткой. А теперь, когда смеялись другие, он только вежливо растягивал в улыбке свой рот, но сердце — его сердце — смеяться не умело! И ещё он чувствовал, что был в высшей степени спокоен и вместе с тем недоволен. Это чувство не было тоской по родине.

Это была какая-то пустота. И это ощущение в конце концов погнало его назад — на родину.

Когда он миновал город Страсбург и увидел вдали тёмный шварцвальдский лес, а потом знакомые рослые фигуры своих земляков и услышал родную речь — сильные, глубокие, благородные звуки, — он схватился за сердце, потому что кровь побежала быстрее, и он подумал, что вот сейчас обрадуется и заплачет, но — увы! — как мог он забыть, что его сердце из камня! А камни мертвы — они не смеются и не плачут!

Его первый визит был Голландцу-Михелю, который принял его с прежней любезностью.

— Михель! — сказал ему Петер. — Постранствовал я всласть и всё видел. Вообще-то эта каменная штука, которую я ношу в груди, кое от чего меня защищает. Я никогда не грущу. Но я и не радуюсь! У меня такое чувство, будто я живу только наполовину. Не могли бы вы сделать этот камень более поворотливым. Немного оживить его, что ли… или лучше верните-ка мне моё старое сердце! За двадцать пять лет я к нему очень привык! Если оно и делало иногда глупости, зато было добрым, весёлым сердцем…

Лесной дух злобно рассмеялся:

— Нет, Петер! Здесь, на земле, ты его больше не получишь! Но я дам тебе совет: дело в том, что ты неправильно жил. Поселись-ка ты где-нибудь в лесу, построй дом, женись! Умножай своё богатство! Ты скучал от безделья! А обвиняешь во всём своё сердце!

Петер признал, что Михель прав: он действительно бездельничал. Он решил теперь наверстать упущенное. Михель подарил ему ещё сто тысяч гульденов, и они расстались по-дружески.

Вскоре разнёсся слух, что Петер-угольщик, или Петер-Игрок, опять здесь, в Шварцвальде. Что он ещё богаче, чем прежде.

На этот раз Петер занялся торговлей лесом, но всего лишь для отвода глаз. На самом деле он торговал хлебом и давал деньги взаймы — давал их в рост. Он стал ростовщиком. Постепенно половина Шварцвальда залезла к нему в долги. И ещё он продавал хлеб бедным людям, которые не могли заплатить за него сразу, — продавал в долг, втридорога. С начальником округа Петер был теперь в тесной дружбе. И если кто-нибудь не отдавал Петеру вовремя деньги, начальник с помощником тотчас выезжали на место и описывали дом и двор должника. Они продавали всё с молотка и выгоняли на улицу отца, мать и детей.

Поначалу всё это причиняло Петеру некоторые неприятности, потому что бедняки обычно осаждали его дом: отцы униженно просили его, матери пытались его разжалобить, дети клянчили хлеба. Но когда он завёл себе двух свирепых псов, все эти кошачьи концерты, как он их называл, прекратились. Он попросту науськивал на просителей собак, и бедняки разбегались с громкими воплями.

Больше всего хлопот доставляла ему «старуха» — его собственная мать. Когда продали с молотка её дом и двор, она осталась совсем нищей. Никто о ней больше не заботился, и жила она подаянием.

Сын о ней тоже забыл. Время от времени появлялась она перед его домом — старая и немощная, опираясь на палку. Войти она не решалась — однажды её уже выгнали. Но ей больно было жить благодеяниями чужих, и она возвращалась.

Каждую субботу, когда она появлялась под окнами, Петер ворчливо доставал из кармана монету, заворачивал её в бумажку и передавал матери через слуг.

Он слышал её дрожащий голос, когда она благодарила и желала Петеру счастья. Слышал, как она, кашляя, прокрадывалась мимо двери. Но думал он при этом только о том, что вот опять даром выбросил деньги.

Наконец ему пришла в голову мысль жениться. Петер знал, что любой отец с удовольствием отдаст за него свою дочь.

Как-то он услышал, что самая красивая и добропорядочная девушка во всей округе — это дочь одного бедного дровосека. Живёт, мол, она тихо, ловко, и прилежно хозяйничает в доме отца, и никогда не показывается на танцах, даже по большим праздникам.

Когда Петер услышал об этом чуде Шварцвальда, он решил посвататься и поехал верхом к хижине, которую ему указали.

Отец прекрасной Лизбет очень удивился, когда узнал, что это тот самый богач Петер Мунк и что он хочет стать его зятем. Старик не стал долго раздумывать — он решил, что все его заботы и бедность разом окончатся, — и дал согласие, даже не спросив об этом у дочери.

Бедной девочке стало в замужестве вовсе не так хорошо, как это ей когда-то снилось. Она понимала толк в хозяйстве, но никак не могла угодить мужу. Лизбет сочувствовала бедным, а так как её муж был богачом, она подумала, что не грешно подать грош бедной нищенке или поднести старику рюмку вина. Но Петер, заметивший это, пригрозил ей:

— Разбрасываешься, словно княгиня! Если я ещё раз такое замечу, познакомишься с моим кулаком!