Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша

А за прилавком сидела барышня с химическими кудрями чуть ли не до самого потолка. На нас она не обратила никакого внимания, потому что сосредоточенно красила ресницы — возюкала щеточкой в коробочке, потом недовольно хмурилась, плевала в коробочку, снова возюкала, открывала рот и принималась наносить черную массу на ресницы. Интересно, а зачем рот открывать? От этого ресницы длиннее становятся или что?

Выждав вежливую паузу, отец покашлял. Барышня оторвалась от своего важного занятия и недовольно посмотрела на нас.

— Чего вам? — она мельком глянула на меня, потом с гораздо большей внимательностью рассмотрела отца. Особенно задержавшись на его правой руке. Отложила щеточку, встала и поправила белую наколку в волосах. Приосанилась.

— Ркацители есть? — подавшись вперед заговорщически спросил отец.

— Нету, — лицо продавщицы стало обиженным. — Агдам есть.

— Ох, нет, завтрашнее похмелье уже сегодня... протянул отец. — А еще что есть?

— Коньяк есть, столичная есть, — барышня стала загибать пухленькие пальцы, — фруктовое есть.

— Эх, негусто сегодня... — опечаленно вздохнул отец, а потом решительно махнул рукой. — Ладно, давайте червивку!

Барышня неспешно извлекла пластмассовую пробку явно не от этой бутылки из наполовину пустой коричневой «чебурашки» с яблоком на этикетке. Набулькала половину стакана.

— Закусывать чем будете? — капризным тоном протянула она, кокетливо поправляя прическу.

— Конфеты шоколадные есть? — рука отца потянулась к стакану.

— Ириски только, — ответила барышня и поджала губы.

— Давайте три, — отец полез в карман.

— Мне булку с котлетой и томатный сок, — быстро сказал я. Не то, чтобы еда была жутко аппетитной на вид. Никто тут особо не заморачивался, чтобы придать выпечке привлекательность. Но булка с котлетой — она везде булка с котлетой. Хоть в привокзальной «стекляшке», хоть в «мадаке». Отец вздохнул, но возражать не стал.

Продавщица взяла еще один стакан и подставила его под узкий конец конуса с томатными соком. Потом отслюнила из пачки неровно нарезанной серо-коричневой бумаги один листочек, ухватила им одну из булок и положила передо мной.

— Соль в стакане, вот там, — сказала она, сгребла с белого блюдца выложенные отцом деньги, кинула туда же три ириски и вернулась к своему недокрашенному глазу.

Напротив прилавка вдоль стеклянного окна на высоте примерно груди была закреплена полка-стол. С краю стояло два граненых стакана. В одном — сероватая масса с вкраплениями оранжевого — собственно, соль. Другой был наполовину наполнен водой, и в ней скучала одиноким цветочком алюминиевая чайная ложка.

— Ну, Кирка, чтобы твое лето было ух! — отец приподнял стакан, кивнул, выдохнул и одним глотком влил в себя жидкость коричневатого цвета. Как будто пил водку. Или что-то гадкое на вкус.

Я тоже кивнул и вцепился зубами в свой завтрак. Сыпать соль в стакан сока не стал, за последние два года я и кнопки-то в лифте привык ключом нажимать, и все равно потом санитайзером поливать, а тут... Ладно, может он и без соли терпимый?

Оценить вкусовые качества еды я даже не успел. Единственное, чего сейчас еще желал мой молодой растущий организм, так это еще две таких же булки, потом еще беляш, и что там еще? Плюшки с сахаром?

— Тэкс, путевка... — отец расстегнул молнию на плоской кожаной сумочке-барсетке и извлек оттуда картонную книжечку путевки в лагерь. Оттуда выпорхнула сероватая бумажка и спланировала на пол. — Справка... Дана Кириллу Крамскому, в том, что он... так-так-так... Ох ты ж фу-ты, ну-ты... Это тебе тетя Света такую справку выписала?

Я промычал неопределенное, дожевывая остатки булки.

— Вот же дура-то! — отец грохнул кулаком по столу. — Ты себя больным чувствуешь?

Я помотал головой.

— Бегать-прыгать нормально можешь?

Я кивнул.

— Последний раз чем болел?

Я неопределенно пожал плечами. Я действительно чувствовал себя вполне нормально. Нигде у меня ничего не ныло, не тянуло и не доставляло неудобств. Мысли о беге не вызвали внутреннего протеста. Вроде мать говорила, что я чем-то болею, но раз у меня нет с собой шприцев с инсулином, значит не диабет. И ингаляторов тоже нет, значит не астма.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Так, у нас еще час как минимум, Отец посмотрел на часы на запястье. — Успеем. Ты доел?

— Угумс, — покивал я, еще не вполне понимая, что происходит.

— Тогда пойдем быстрее! Спасибо, девушка! Все было очень вкусно! — отец сунул все бумажки обратно в плоскую барсетку, я обреченно вздел на плечи неудобный рюкзак, проводив грустным взглядом оставшуюся на подносах выпечку. И поплелся за отцом на улицу, где яркое летнее солнце начало уже потихоньку припекать.

Глава 3

— Матери не говори ничего, — наставительным тоном вещал через плечо отец, торопливо шагавший куда-то вдоль металлической оградки, покрытой слоем потрескавшейся краски. — Она слишком тебя опекает, поэтому ты и болеешь постоянно. Не знаю, как у вас в школе, но в лагере парень со справкой освобождения от физры — это третий сорт. Который не брак, конечно, но, сам понимаешь... — он свернул во двор между двухэтажными белыми домами.

— Что понимаю? — буркнул я, засунув под дурацкие лямки ладони целиком.

— Что если ты будешь все время сидеть на скамейке запасных, пока остальные ребята гоняют в футбол, то ни одна девчонка на тебя даже не посмотрит, понял-нет? — лицо отца стало злым. — Если ты пробежишь стометровку хуже всех, то тебе посочувствуют и забудут, а вот если ты начнешь всем в рожи справкой своей тыкать, то тебя все сторониться начнут. А тебе надо это? Вот скажи, тебе это надо?

— Неа, — я помотал головой.

— Вот! — отец остановился перед крыльцом серого трехэтажного строения, на козырьке которого большими синими буквами было написано «ПОЛИКЛИНИКА». — Так что помалкивай сейчас, говорить я буду. А если спросят — говори, что здоров, понял?

Я кивнул.

В вестибюле поликлиники царила гулкая пустота. Пустующие два ряда вогнутых сидушек, изобретатель которых наверняка варится в особом адском котле с врезающимися в разные места бортами и скользким дном. Закрытая молочным стеклом регистратура с тремя окошками. Деревянная кадка с деревом. И неуловимо витающий дух хлорки.

Я даже глазам своим не поверил — советская поликлиника, а где очереди до соседнего квартала? Детские воспоминания мне рисовали совсем другие картины — бесконечные толпы каких-то толкущихся бабок, орущие мамаши с младенцами, несчастные замордованные дети... Настолько удивился, что даже не побоялся рот открыть.

— А почему так пусто?

— Так воскресенье же, — хмыкнул отец. — В железке всегда так по выходным!

«Железка — железнодорожная поликлиника», — догадался я. А отец, тем временем сунул голову в окошко регистратуры.

— Девушки-красавицы, дело жизни и смерти! — весело сказал он. — Дежурный врач в каком кабинете принимает?

— В четвертом, — раздался откуда-то издалека женский голос.

— Ой, спасибо, девушки! — сладким голосом пропел отец. — Приятного аппетита вам, на обратной дороге шоколадку занесу!

Он энергичной походкой пошагал направо. Я плелся за ним и смотрел под ноги. На серый пол с вкраплениями белых камешков. А вспоминал почему-то, как я первый и единственный раз летал с родителями в Ялту, а там и в асфальт, и в стены домов вмурованы ракушки. И когда никто не видит, я пытался их выколупывать. Безуспешно, разумеется. Не знаю, почему вспомнил. Освободить мраморную крошку из бетона мне никогда не хотелось.

— Можно? — отец сунул голову в приоткрытую дверь четвертого кабинета. В кармашке из оргстекла белел листочек с буквами, обведенными по трафарету. Лифарь Людмила Васильевна. Отец повернулся ко мне и махнул рукой. — Заходи, Кирка!

Кабинет был крохотный, чуть больше ширины трехстворчатого окна. За столом сидела дамочка средней молодости с невыразительным лицом рыбы в анфас. Сначала она посмотрела на отца своими круглыми прозрачными глазами. Потом на меня.